А Михаил, стоя у окна салон-вагона царского поезда, отстукивающего версты по пути из Новороссийска в Петербург, не впадал в уныние от пейзажа за окном, и дорожный запой был ему незнаком. Глядя в окно, великий князь размышлял о том, что азиатчина заложена в плоть и кровь России и никогда не станет она зеркальной копией Европы – Германии, например, или же Франции! Ничего путного из этого бы не вышло.

Петр Алексеевич, любезный предок, накоротке познакомившись с Кукуем, приказал по немецкому образцу бороды брить, повесить на окошки красные клетчатые занавески и развести герань на подоконниках. Хотел Петр для пользы всего хозяйства и торговли в отечестве своем сровнять с землей тот невидимый крепостной вал, что стоял вдоль западных российских рубежей. Гей, славяне!

Любознательный народ во все времена тянется к новизне и переменам. Сближение сторон началось, процесс, можно сказать, пошел. Да только внешние признаки сближения в этом процессе возобладали. Боярышни-барышни натянули панталоны на свои филеи, а крепостные девки по-прежнему без них обходились – непривычно как-то. Зато все высокородные Юсуповы, Салтыковы и Кочубеи быстро позабыли о своих азиатских степных корнях и благами европейскими воспользовались для своего процветания. Великий царь Россию в Голландию все ж не превратил, и может, это и к лучшему. Бог ему судья. Но высшее сословие империи сохранило приверженность его начинаниям и западный путь развития России на многие времена. Сохранило и сохраняет! Никакие привходящие обстоятельства не смогли этому воспрепятствовать.

Михаил, стоявший у окна в вагоне царского поезда, пересекающего Россию с юга на север, ощущал себя европейцем до корней волос. И брат Николай, разумеется, был совершенным европейцем – не азиатом же! – не говоря уже о немке Аликс. Вся Семья была европейской, и вдовствующая Мария Федоровна тоже. Англо-германской была Семья, и это ничуть не мешало ей оставаться царствующим домом Российской империи. Они – европейцы, а тот матросик с броненосца, который мечтает построить мельницу в своей деревне с красивым названием, скорее все же азиат. Но это нисколько не мешает Михаилу быть для матросика великим князем или даже царем, как Николай.

Императорский поезд катил по России к столице. Семья и свита коротали вялотекущие часы, а Георгий, для которого время перестало существовать, лежал, вытянувшись во весь рост, в закрытом гробу, стоявшем на деревянном помосте в хвостовом вагоне.

Петербург ждал прибытия траурного поезда, церемония похорон была расписана до мелочей. Петропавловский собор готовился принять в свою усыпальницу почившего наследника престола, великого князя Георгия Александровича Романова. Место его погребения – по левую руку от августейшего отца, императора Александра Третьего. Отпевание совершит столичный митрополит Антоний, проводить цесаревича в последний путь явятся, быть может, заграничные родственники Семьи: смерть царственной персоны заставляет всколыхнуться все генеалогическое древо.

Михаил предполагал, что европейская родня, хотя бы дальняя, появится на церемонии; ее отсутствие означало бы нарушение традиций, да и пышность церемонии поблекнет в глазах общества, а это приведет к возникновению кривотолков и сплетен. Все королевские дворы Европы были связаны между собою династическими браками, и Россия не была исключением; по господствующему мнению, именно это обстоятельство способствовало сохранению мира и стабильности на континенте… Что ж, заблуждения насчет родственных чувств свойственны человеческой натуре и мешают видеть реальную картину.

Оказалось, что Бурбоны не приедут в Петербург поклониться ушедшему, не появятся в Петропавловском соборе у царских надгробий. Французские головорезы расправились со своим Людовиком, чтобы прачки управляли государством. Головорезы и безумцы! Как будто отрубленная на Гревской площади голова несчастного короля была чем-то большим, чем отступной взяткой революционных комиссаров буйствующей парижской черни: «Хлеба и зрелищ!»

Англичане с их верностью традициям – вот пример для Европы. Королевский двор крепок своим фундаментом – конституцией: одно усиливается другим. Такая конструкция и России подошла бы, но Ники и слышать об этом не желает. Единовластие – наиболее подходящая форма правления для подданных короны, видящих в царе Божьего наместника. Разубеждать Николая в этом – несусветная глупость и государственное преступление. Аликс тоже в этом уверена.

Михаил не разделял уверенности брата и невестки. Он, правду сказать, и в роли монарха себя не мыслил, и становиться русским самодержцем отнюдь не желал. Жизнь только открывала перед ним, двадцатилетним, свои врата, и нынешнее положение на семейной сцене его устраивало вполне. Он стремился к свободе, не ограниченной жесткими рамками дворцового этикета, в том числе и к свободе мысли. А свободомыслие не входило в строго очерченный круг интересов Семьи: от него попахивало бунтарством и расшатыванием основ. А само сравнение родного абсолютизма с британской конституционной монархией в пользу последней и есть расшатывание основ.

Михаил думал иначе, но мнение свое держал при себе: делиться им с Ники было бессмысленно, это привело бы к недопониманию, а возможно, и конфликту между братьями. Да и мать, вдовствующая императрица, относилась к островному опыту с подозрением, устройство мелких, рассыпанных по всему континенту монархий было ей ближе. А Михаил видел в родственной английской монархии несомненный пример для подражания; просто надо постепенно развернуть податливый русский народ от Азии в сторону Европы, дать ему дозреть до равноправия и конституции. И тогда многое встанет на свои места.

В мертвой тишине, мимо вытянувшихся в струну гвардейцев императорского конвоя, неподвижных, как изваяния, катафалк в сопровождении избранной родни покойного и абастуманской молочницы Анны Дасоевой, принявшей последний вздох великого князя, пересек площадь перед собором и подъехал ко входу, освещенному изнутри золотистым мерцанием свечей. Приглашенные на церемонию знатные гости уже стояли внутри собора и ждали появления траурной процессии.

Там, в семейной усыпальнице, заканчивался земной путь Георгия Романова. Позже, вечером в Зимнем дворце, соберется за поминальным столом узкий круг близкой родни почившего: братья и сестры, мать, представители знати.

И потечет на родном почти для всех за этим столом русском языке теплый разговор о горестях и радостях, о непостижимости жизни, о политике и перспективах на будущее.

Аминь.

Николай и Михаил

На поминальном вечере в день погребения Георгия Михаил получил от королевы Виктории приглашение навестить ее с частным визитом в замке Балморал в Шотландии. Приглашение передала Элла – любимая внучка Виктории, жена великого князя Сергея Александровича, состоявшая в доверительной переписке с бабушкой. Визит к британской королеве, пусть и частный, явно был задуман ею неспроста, тем более что три года назад юный Михаил уже был представлен Виктории в Ницце во время семейного отдыха. Мать привела его тогда в «Гранд-отель» – королева со свитой занимала все западное крыло знаменитой гостиницы, – чтобы познакомить сына с «дорогой бабушкой». Виктория показалась Михаилу приветливой и радушной, да и юный родственник произвел на нее приятное впечатление. В своем дневнике она записала, что юноша был «удивительно симпатичен, мил и приятной наружности».

Михаил решил ехать в Балморал в начале сентября, а время до поездки провести в имении Брасово на Брянщине – это была своего рода дань памяти ушедшему любимому брату, ведь Георгий вложил свою душу в это имение и с гордостью показывал младшему брату все, что создал там – от колокола в храме, отлитого лучшими московскими мастерами, до конезавода, не имевшего равных в России. Михаил не просто принял в наследство имение, он хотел как бы «продлить» жизнь брата для Семьи, «подхватив» все его дела в Брасове и Локте.