— Дурь это и больше ничего! Жизнь человеческая она важнее всех этих глупостей!
Сумерки уже тронули заболоченный луг под обрывом. Хаято и Дзиндзюро сидели рядом на корнях дерева и молчали, будто лишившись речи.
Прошло уже некоторое время после того как Осэн задвинула внешние щиты на ночь, когда во дворе послышались шаги Хаято. Она расчесывала волосы при свете фонаря и обернулась на слабый шорох — кто-то шел по двору в соломенных сандалиях. Осэн подняла упавший гребень, снова прислушалась, нахмурила брови. Не слышно было, чтобы дверь открывали снаружи. Но шаги она определенно слышала. Она уже собралась встать и пойти посмотреть, когда шорох послышался вновь. На сей раз шаги доносились с пустыря за домом — они торопливо удалялись! В том, что это был Хаято, сомнений не оставалось — она знала его поступь.
Она открыла окно, выходящее на ту сторону — холодный ветер, плеснувший дождевыми брызгами в лицо, разметал волосы. На улице было темно, но Осэн сумела рассмотреть за поваленным могильным камнем выходящую на дорогу фигуру мужчины, похожую на смутную тень, которая стремительно шла прочь от дома.
— Хаято! — крикнула она.
Ответа не было.
Отчего-то по спине у нее пробежала дрожь.
Решив, что обозналась, Осэн снова закрыла окно и вернулась к туалетному столику. От бумажного абажура светильника попахивало масляной пропиткой. Все же это был не кто иной, как Хаято. Может быть, он что-то забыл в городе и должен был срочно вернуться? Но, если глаза ее не обманули, он будто бы бежал прочь… Может быть, вор соблазнился тем, что в доме так тихо, и решил что никого нет, а когда увидел ее, пустился наутек? Осэн почувствовала, как отчего-то нехорошо становится на душе.
Хаято, словно тень, брел по улицам спящего города. Во мраке слышалось лишь шуршание соломенных сандалий, похожее на шелест палой листвы. Внезапно шуршание прекратилось, и во мгле вешней ночи повисла гнетущая тишина. В сумраке и без того бледное лицо Хаято казалось еще бледнее. Его узкие раскосые глаза, светящиеся холодным огнем, вглядывались в темноту.
— Куда теперь? — спрашивал он самого себя.
Спрашивающий задавал свой вопрос безо всякого азарта. Тот, кого спрашивали, тоже не торопился с ответом. Пребывая в угрюмой нерешительности, Хаято чувствовал, как в глубине души снова вскипает волна странного раздражения. Будто острые блестящие осколки стекла впивались в мозг.
Ему показалось, что за ним кто-то идет. Вдоль улицы тянулась черная глинобитная стена. В низко нависшем весеннем небе чернела кровля храма. С одной стороны улица была тускло подсвечена отсветами из окна сторожки. Свет пугал Хаято. Сейчас он боялся встречаться с людьми — потому чуть раньше, дойдя до своего дома, и повернул обратно.
Он видел в окне лицо и плечи Осэн. Если бы он тогда зашел в дом, то убил бы ее. Это точно. Зарубил бы на месте. Просто зарубил бы.
«— Хорошо, что вовремя ушел, — отчужденно рассуждал он в какой-то странной полудреме. Но почему? Вроде бы я не пьян… Нет, не понимаю. От ходьбы в голове вроде проясняется. Как будто бы полегчало. Точно полегчало».
Бормоча себе под нос, Хаято шел и шел, чувствуя,
что ему жалко самого себя. Слезы наворачивались на глаза. Но тут он спохватился, устыдившись своей слабости, и сердце его вновь превратилось в кусок льда. Слезы ушли, а на смену им вскипала, как вал прибоя, изначально гнездившаяся в его душе беспричинная и буйная ярость. Хаято тщетно пытался совладать с собой, и сердце его вело незримую борьбу с демонами.
Хаято не появился и когда Осэн, уложив волосы в прическу, завершила ужин. Было уже поздно. Она постелила футон и легла. Было грустно и тоскливо. В печальном ожидании она забылась тревожным сном. Посреди ночи ее разбудил прозвучавший в тиши скрип колодезного ворота кто-то плескал водой у колодца.
Осэн встала с постели. Сёдзи раздвинулись, и вошел Хаято. Она поразилась смертельной, куда больше обычного, бледности его лица.
— Припозднился… — тихо сказал Хаято.
— Где был?
— Да так…
Вероятно, ему ужасно хотелось спать. Надев протянутый Осэн ночной халат, он повалился на футон и тут же, словно уставший от игр ребенок, громко захрапел, провалившись в глубокий сон.
Наутро Осэн спросила, не заходил ли он вчера вечером мимоходом во двор. Хаято все отрицал, но Осэн по глазам видела, что он говорит неправду. Поскольку это все равно ничего не меняло, на том расспросы и прекратились. Когда на следующий день она услышала, что на перекрестке Нихонэноки вчера ночью был зарублен какой-то бравый самурай, Осэн и в голову не пришло связать это событие с поздним приходом Хаято…
Гунэмон Оно, получив подряд на ремонт глинобитной стены вокруг императорского дворца, срочно отправился на переговоры с бригадиром артели штукатуров, поскольку назавтра надо было уже приступать к работе. Договорились они быстро, и на следующий день рано утром должны были прибыть рабочие. Однако под вечер тот же самый бригадир пришел к Гунэмону и сказал, что просит прощения, но контракт придется отменить — рабочих собрать не удается. Гунэмон был занят другими делами и, посетовав на вопиющую безответственность бригадира, в конце концов махнул рукой: что делать, если не удается найти рабочих?! Разумеется, он решил поручить это дело другому мастеру.
Но и другой бригадир, к которому он обратился с предложением, уже согласившись было прислать людей, все же прислал посыльного сказать, что тоже отказывается.
Гунэмон рассвирепел:
— Да что же это за безобразие! Ведь завтра уже приступать к работе — мы ж говорим накануне вечером!
— Так-то оно так, да вишь, рук-то не хватает, — отвечал посыльный.
— Рук у него не хватает! Что, уж нельзя тридцать человек собрать? Пусть пойдет поговорит с людьми. Да мне дайте знать поскорее, сколько набралось, — время-то поджимает.
Посыльный ушел и больше не появлялся, сколько ни ждал его Гунэмон. Засветив фонарь, Гунэмон сам потащился под холодным ветром искать бригадира. Дом его оказался наглухо закрыт — как видно, все уже легли спать. В ответ на яростный стук в дверь раздался голос хозяина:
— Кто там?
— Что еще за «кто там»?! Это я, заказчик твой! Ты людей набрал? Или ты уж совсем со мной не считаешься?! Ну, отвечай!
Гунэмон рассчитывал, что бригадир сейчас пустится в униженные извинения. Но за дверью только слышались тихие голоса — хозяева переговаривались между собой, решив, как видно, окончательно заморозить позднего гостя на холодном ветру.
— Ну, больше ты у меня работы не получишь! — пригрозил Гунэмон.
— Соседей-то не тревожьте. Нечего тут голос повышать! Не на пугливых напали! — с неожиданной дерзостью ответствовал бригадир, так и не открыв двери.
Мысленно подсчитывая убытки от того, что завтра работу начать не удастся, и пересилив себя, Гунэмон сухо, по-деловому спросил наглеца:
— Сколько же рабочих набралось?
— Да ни одного, — прозвучало в ответ.
— Ни одного?!
— Так точно.
— Так ты же мне днем что говорил?! Ты же сказал, что, если потребуется, и пятьдесят, и сто человек найдутся. А теперь что же?!
— Ну, я так думал… А как с рабочими переговорил, так ни один не согласился.
— Отчего же?
— Оттого, говорят, что у вас работать не желают ни за что.
— Ты им, небось, денег мало посулил! — гневно воззрился на дверь Гунэмон.
— Хо-хо, не в том дело! — усмехнулся бригадир. Все зависит от того, с кем дело имеешь. Вы, сударь, ведь из бывших вассалов Асано. Вон, те сорок семь ронинов, значит, верность соблюли, а вы, мол, сударь, только о наживе помышляете, милостей господских не помните… Наслушались откуда-то мужики бестолковые — вот и толкуют теперь. Говорят, мол, к такому подрядчику нипочем работать не пойдем, хоть нас озолоти. Э-хе-хе… Так что вы, сударь, поищите кого еще. Только все толкуют одно и то же, так что, боюсь, людей вам нигде теперь не найти.
Гунэмон, как ошпаренный, бросился к другим мастерам, но везде встречал тот же прием. Наутро даже работники ушли из его конторы, испросив срочный отпуск. Когда, услышав дурные вести, Куробэй прибыл из своего дома в Нинна-дзи, перед конторой Гунэмона уже собралась толпа зевак.
