Снег, еще лежавший на крышах, заискрился в отблесках огней.

— Могут ведь и вечером, и ночью нагрянуть, — тревожно переговаривались между собой солдаты, ожидая нападения сил Уэсуги.

Может быть, оттого, что все пребывали в таком напряжении, никто особо не мерз. Тем временем стал накрапывать холодный дождь.

— Поздно уже… Что же это? Отрядов Хосокава и Мори все нет и нет! — удивлялись самураи.

Дождь полил сильнее. Нахлестывая коня, подскакал верховой. Он сообщил об изменении диспозиции: передача арестованных состоится на подворье начальника Охранного ведомства Сэнгоку, так что всем конвоям приказано немедля направиться туда. Оба отряда безропотно подчинились и мужественно двинулись в указанном направлении. Они маршировали в сумраке по раскисшей дороге под проливным дождем, а когда добрались до усадьбы омэцукэ Сэнгоку, то застали перед воротами отряд ни много ни мало в восемьсот семьдесят пять человек, высланный князем Хосокавой. Самураи стояли рядами, высоко подняв на шестах фонари. Снова не обошлось без сумятицы.

Всю операцию с передачей арестованных организовал начальник Охранного ведомства Сэнгоку, которому вручили свою челобитную с повинной Ёсида и Томиномори, с помощью двух офицеров-мэцукэ, Гэнгоэмона Судзуки и Кодзаэмона Мидзуно. Им помогали младшие офицеры окати-мэцукэ и рядовые стражники числом десять человек. Сам Сэнгоку уже удалился, сдав командование Гэнгоэмону и Кодзаэмону. Оба хорошо понимали, что их сегодняшнее задание — дело чрезвычайной важности. Предполагали они и возможность нападения карательного отряда Уэсуги. Собрав всех окати-мэцукэ и рядовых стражников, они приказали быть начеку и не зевать. В случае, если бы вдруг нагрянули силы Уэсуги, следует сначала постараться убедить их добром, ну а уж если не послушают, ничего не поделаешь… Хоть бы даже численный перевес был на стороне противника, надо осознать, что биться придется не на живот, а на смерть, дабы не посрамить его высочество сёгуна, давшего сие задание. Напряжение нарастало. Наконец все было готово к выступлению.

Тут вдруг прибыло новое распоряжение от сёгуна: перевести ронинов на сей раз в усадьбу начальника Охранного ведомства и уже там распределить между четырьмя кланами. В храм Сэнгакудзи был послан окати-мэцукэ с приказанием всем отправляться к подворью Сэнгоку.

Гэнгоэмону и Кодзаэмону ничего иного не оставалось, как подчиниться приказу, хотя для них это было неприятной неожиданностью. Ведь если бы при транспортировке ронинов на подворье Сэнгоку действительно нагрянули самураи Уэсуги, разбираться с ними пришлось бы исключительно своими силами. Дело было опасное. «— Что они еще там надумали?» — переглянулись офицеры.

Им представлялось, что последнее распоряжение просто ломает всю осмысленную схему действий, которой они до сих пор придерживались. Тем не менее всем чинам стражи было сообщено о распоряжении властей, и трое окати-мэцукэ — Яитиэмон Исикава, Симпатиро Итино, Кохатиро Мацунага — были командированы в Сэнгакудзи. Сами же Гэнгоэмон и Кодзаэмон в паланкинах направились к усадьбе Сэнгоку.

Час был уже поздний. Когда они вышли на веранду в ожидании паланкинов, небо было затянуто черными тучами, которые, казалось, вот-вот разразятся ливнем. Полный забот и тревог день завершался дождливым вечером.

— Еще немного, и настанет ночь, — переговарива лись Гэнгоэмон и Кодзаэмон.

Речь, конечно, шла о том, что в столь неподходящее время придется переводить ронинов из Сэнгакудзи в усадьбу Сэнгоку.

Гэнгоэмон мрачно улыбнулся:

— Не знаю уж, отчего его высочество в своих решениях так переменчив — прямо как нынешняя погодка…

Оба в какой-то момент вдруг почувствовали, что проникаются к ронинам симпатией и готовы их поддержать. Кодзаэмону вспомнилось наставление о том, что самураям «в трудный час свойственно сочувствовать и помогать друг другу», и он долго обдумывал смысл этих слов. Гэнгоэмон ломал голову над вопросом, по какой причине сёгун приказал транспортировать ронинов ночью почти без конвоя. Уж не по наущению ли верховных чинов, которые опасаются осложнений, не хотят привлекать внимание толпы? Но если так, то тут замешана злая воля… Тревога его все росла.

По крыше паланкина забарабанил дождь.

Храм Сэнгакудзи тоже был скрыт темной завесой дождя. Однако толпа зевак не собиралась расходиться. Их любопытствующие взоры сверкали отовсюду — из-под ветвей деревьев и из-под навесов крыш окрестных чайных, где они теснились, как воробьи на жердочке. Помимо обычного любопытства в связи с интересным зрелищем, всех занимала одна мысль: что же все-таки будет дальше с ронинами?

Во дворе храма раздавался только шум ливня. С развесистых ветвей декоративных сосен со стуком падали тяжелые капли. Лишь изредка деловито пробегали монахи-насельники. Было несколько странно сознавать, что ронины, которых сегодня столько тормошили, посылая от имени властей то туда, то сюда, могут все еще находиться в храме. Между тем они мирно вкушали поздний обед в гостевом зале. Охватившее их было поначалу легкое волнение улеглось. Молодые особенно остро чувствовали, как этот шум ливня, сопровождающий их разговоры, наполняет сердце грустью. Их отнюдь не прельщало сидеть привалившись к стенке и клевать носом, как престарелый Яхэй Хорибэ, который осуществил свои заветные чаяния и теперь хотел одного — дать усталому телу роздых.

Все ждали и надеялись, что клан Уэсуги все же вышлет за ними карательный отряд. Когда монах прибежал днем сообщить, что силы Уэсуги подходят к храму, он просто ошибся — принял за противника конвой, присланный князем Мидзуно, так что все вылилось в забавное недоразумение. До сих пор еще многие над этим происшествием посмеивались. Кадзуэмон Фува, попросив у монахов точильный камень, устроился в прихожей на земляном полу и принялся точить свой меч, сводя многочисленные зазубрины на клинке, образовавшиеся прошлой ночью. Бонза принес ему фонарь и поставил рядом.

— Все еще только начинается! — приговаривал Кадзуэмон, с шелестом и скрежетом без устали водя лезвием по камню.

От входа ветром заносило брызги, которые того и гляди могли захлестнуть фонарь. Кадзуэмон встал, закрыл дверь поплотнее и, сев на приступку, снова задумчиво принялся точить и шлифовать клинок. Закончив, он поднес лезвие вплотную к фонарю, внимательно посмотрел на свет и слегка ухмыльнулся.

По коридору торопливо пробежал монах, выкрикивая на ходу:

— Посланцы из замка! Посланцы из замка! Кадзуэмон слегка приоткрыл дверь, всмотрелся во двор, полускрытый под пеленой дождя. Видно было, как открыли ворота и во двор проследовало несколько паланкинов. Дождь лил как из ведра. Огорчившись, что карательный отряд Уэсуги так и не появился, Кадзуэмон вернулся на свое место.

Дремавшие в зале ронины тем временем проснулись и чинно расселись по местам. Кураноскэ стоял неподвижно, слушая, что скажет прибежавший с вестью монах. Когда бонза ушел, он поднял голову, оглядел зал и промолвил:

— Что ж, прошу всех следовать за мной.

Впереди монах-провожатый, за ним Кураноскэ, а следом и все остальные ронины тихо вышли в коридор. Дождь барабанил по стрехам, ветер тряс и раскачивал ставни. Во флигеле, через который они проходили, горела одинокая свеча. По серебристой поверхности бумажной перегородки-фусума с изображением лотосового пруда бесшумно проплыли силуэты Кураноскэ и шедших за ним ронинов. Наконец в дальнем конце галереи показались дрожащие отблески фонарей, мелькнули темные силуэты, и вошли одетые в хлопчатые куртки и шаровары посланцы из замка.

То были окати-мэцукэ Яитиэмон Исикава, Симпатиро Итино и Кохатиро Мацунага. Ронины приветствовали их опустившись на колени и склонив головы к полу. К ним обратился старший по званию Яитиэмон Исикава:

— Вам надлежит проследовать в усадьбу его светлости начальника Охранного ведомства омэцукэ Сэнгоку Хокиноками, где вы перейдете в ведение господ офицеров Гэнгоэмона Судзуки и Кодзаэмона Мидзуно. Просим всех собраться и следовать к усадьбе его светлости.