У самого Кураноскэ поножи и латные нарукавники были прикрыты яркой темно-синей камкой, поверх форменного кимоно с фамильным гербом, изображающим два элемента «томоэ», была надета накидка-хаори тончайшего черного шелка. Налобных ремня было два — черный и белый, за кушаком заткнут командорский жезл с круглым навершием.
Рядом с отцом стоял Тикара, пятнадцатилетний командир отряда, идущего на штурм задних ворот. Рукава подвязаны белыми тесемками крестообразным узлом, навершие копья сверкает в отсветах фонарей, крупный подбородок подхвачен креповым шнуром от шлема, глаза так и горят на бледном лице.
Все бойцы разделились на два отряда — один направится к главным воротам усадьбы, другой к задним. Все бойцы разбились по тройкам, и в таком составе должны были сражаться до конца, как при наступлении, так и при отступлении.
Оставалось последнее — перед началом штурма вкратце разъяснить хозяевам соседних усадеб, что здесь происходит. Кураноскэ заранее продумал, кому можно поручить подобную миссию, вспомнив при этом о хатамото Тикаре Цутия, а также о Кохэйте Мори, который на место общего сбора почему-то не явился. Можно было предположить, что отважного и преданного Мори задержали какие-то непреодолимые обстоятельства, но факт сам по себе был прискорбный.
— Пошли! — наконец вымолвил Кураноскэ, и все самураи, поднявшись с татами, не поднимая шума вышли из дома.
На улице в этот предрассветный час стояла мертвая тишина. Полная луна сияла на небосводе, роняя отсветы на белый снег, и озаряя бледным светом лица бойцов. Дул студеный ветер. Будто отражая снежное сиянье, лица у всех светились радостью, и ликованием полнились сердца. Они шагали в новых соломенных сандалиях по твердой, подмерзшей дороге, отбрасывая тени на белый искристый снег, будто накрывший землю ватным одеялом. С каждым шагом сокращалось расстояние до логова врага. Наконец уже в виду главных ворот усадьбы, чернеющих на фоне лунного неба, Кураноскэ остановился и отправил штурмовой отряд под командой Тикары к задним, западным воротам.
— Ну…
Пока бойцы Восточного отряда ожидали перед главными воротами, Западный отряд, обогнув угол ограды, устремился к задним воротам.
— Вперед! — чуть слышно проронил Кураноскэ и сделал знак своему отряду.
Все двадцать три человека двинулись к усадьбе — снег поскрипывал у них под ногами.
Перед ними напротив узкого проулка гордо возвышались укрепленные ворота усадьбы, будто вознамерившись одним своим грозным видом отпугнуть незваных гостей.
Никто не произнес ни слова, но напряжение разлилось в воздухе, когда две длинные бамбуковые лестницы были приставлены к воротам, достигнув крыши надвратной башенки. Разумеется, устройство ворот не ускользнуло от бдительного ока разведчиков. По их данным выходило, что выломать эти мощные ворота в какие-то считаные минуты — задача нелегкая.
Бамбуковые лестницы открывали перед двадцатью тремя бойцами Восточного отряда путь к цели. Гэнго Отака и Коуэмон Онодэра первыми взобрались на крышу по бамбуковым перекладинам, а за ними последовали остальные. Как будто бы вороны слетелись на заснеженную крышу. Горячие головы не долго думая стали сразу же спрыгивать во двор усадьбы. Кураноскэ и другие самураи постарше нашли в себе мужество задержаться на крыше, подтянуть наверх лестницы и приставить их с внутренней стороны ограды. В этот момент Ёгоро Кандзаки и Соэмон Хара поскользнулись на обледеневшей крыше и, не удержавшись, со сдавленным криком один за другим рухнули во двор. Они быстро оправились, но престарелый Соэмон при падении сильно зашиб ногу и еще некоторое время скорчившись сидел на земле, окруженный взволнованными соратниками. Ёгоро ударился поясницей, но тем не менее сразу поднялся.
Соэмон, кривясь от боли, бодрился и тоже мужественно твердил:
— Ничего! Все в порядке! Беспокоиться не о чем!
— Вперед! — раздалась команда Кураноскэ.
Прозвучал дружный боевой клич, и ронины, словно черный вал, катящийся меж луной и снегом, устремились к центральному входу. Будто эхо, донесся от задних ворот боевой клич Западного отряда. Вслед за тем оттуда послышались размеренные удары — будто били тараном в стену. У ворот с внутренней стороны под навесом остались трое — Кураноскэ, Соэмон и Кюдаю Масэ. Они решили устроить здесь командный пункт, чтобы удобнее было наблюдать за ходом боя и отдавать соответствующие приказы. От черного вала атакующих по пути к дому отделилось пятеро: оба ветерана — Яхэй Хорибэ и Кихэй Мурамацу, а с ними трое самураев помоложе — Кинэмон Окано, Кампэй Ёкокава и Ядзаэмон Каига. Петляя и путая следы, они рассыпались по двору. Пять теней резко отпечатались на белом снегу. Заранее было решено, что они устроят засаду, чтобы отрезать противнику пути к отступлению. Бойцы ударного отряда неудержимой лавиной прорвались к дому и уже крушили парадную дверь кувалдами.
Группа ронинов отделилась от основной массы и перекрыла дорогу от барака, где находились охранники Уэсуги, к главному дому, чтобы встретить тех, кто попытается прорваться из барака в дом или обратно. На это направление были брошены шестеро: Фудзиэмон Хаямидзу, Ёгоро Кандзаки, Эмосити Ято, Канроку Тикамацу, Гэнго Отака и Дзюдзиро Хадзама. С командного пункта Кураноскэ было видно, как блестят и переливаются в лунном свете острия копий и клинки мечей. От центрального входа доносился глухой стук кувалды, затем раздался треск — под ударами раскололась створка двери. Из дома долетали крики и суетливый топот многих ног — это мчалась подоспевшая стража. Видны были фигуры, беспорядочно бегущие по снегу от центрального входа и забегающие в дверь, выходящую в сад. Оттуда донесся первый лязг клинков.
Кураноскэ, широко расставив ноги, прочно стоял на мерзлой земле, при малом росте и плотном сложении являя всем своим видом непоколебимую уверенность, и внимательно следил за ходом сражения. Рядом с ним Соэмон Хара, прикладывая снег к вывихнутой ноге, чтобы утихомирить боль, тоже пристально наблюдал за схваткой — острые, как иглы, узкие глазки поблескивали на морщинистом лице. Кюдаю Масэ, ослабив меч за поясом, чтобы легче было обнажить клинок, стоял тут же, сложив руки на груди с хмурым видом, и созерцал схватку, с трудом сдерживая желание броситься в гущу боя.
Наконец парадная дверь была пробита и часть ее откололась. Троим наблюдателям было видно с командного пункта, как кто-то первым отважно бросился к образовавшейся щели, пытаясь пробиться в дом. Внезапно за спиной у них раздался шорох: по приставленной к стене лестнице один за другим спустились трое самураев и предстали перед Кураноскэ.
Увидев командора, все трое молча отвесили вежливый поклон. В двоих из вновь прибывших Кураноскэ признал племянников старого Яхэя, Кудзюро Хорибэ и Дзёуэмона Сато, которые явились на помощь дядюшке. Третий ладный юноша, ко всеобщему удивлению, оказался сыном Мунина Оиси, Сампэем.
— Осмелюсь предложить посильную помощь, — скромно сказал он.
Горящие взоры стоявших рядом Кудзюро и Дзёуэмона говорили о том же намерении. Было ясно, что трое юношей подкрались к ограде усадьбы с улицы но, заслышав доносившиеся изнутри боевые кличи, не смогли утерпеть и перебрались через ворота.
Глаза Кураноскэ увлажнились, но при этом он с усмешкой вымолвил:
— Нет! Я вам очень признателен за сочувствие, но сегодня мы хотим здесь разобраться сами. К тому же вас могут заметить посторонние… Мне, право, очень жаль, но я вынужден просить вас удалиться.
За вежливыми словами Кураноскэ чувствовалась непререкаемая решимость. Трое юношей достаточно хорошо понимали, что имеет в виду командор, и потому не решились более настаивать. Кураноскэ показал глазами на улицу, и Масэ Кюдаю, приоткрыв дверцу в створке ворот, приглашая троих добровольцев, которые понурившись нехотя двинулись на выход.
— Его милости Мунину передайте поклон, — сказал на прощанье Кюдаю. — А уж здесь мы все сделаем, как он от нас и ожидает, в том могу поклясться.
— На то мы все уповаем! — горячо ответил Сампэй. Будто вкладывая в эти слова заветную мольбу и благодарность, он одновременно с сожалением прислушивался к раздающемуся поблизости яростному звону мечей.