Медленно, словно на заржавевших шарнирах, она обернулась к проему. И так же медленно перевела испуганный взгляд на меня. Затрясла головой.
— Я не верю. С чего мне вам верить? Вы никогда не предадите его. Вы двое слишком похожи. Вам слишком нравится власть над чужим сознанием, и вы просто упиваетесь этим друг в друге... — продолжая бормотать истерично и торопливо, Адрияна подходила к двери, то и дело вытягивая шею и заглядывая, как можно дальше. — Мастер даже не был удивлен, узнав, что Дамблдор использует таких ничтожеств, как вы. Но рано или поздно мы избавимся, о, мы избавимся и от вас, и от этого лицемера, не чурающегося даже столь грязных...
Вспышка ворвалась одновременно с волной звука. Я видел, как безжалостный удар срикошетившего в битве заклинания подбросил бессильное тело, заставив повернуться и рухнуть на живот. Сквозь распахнутую дверь летел прежний грохот разносимой обстановки и редкие выкрики. Я в два счета оказался у подоконника.
— Акцио!!!
Короткая, но изящная палочка выскочила из ладони хозяйки. Я осторожно обошел края разметавшегося платья. В горле шевельнулась тошнота. Я опустился на корточки. Ни следа злобы не было на застывшем навсегда лице, несмотря на последние слова; Адрияна лежала, сжав перед собой кулаки, и смотрела умоляюще-вопросительно, словно ждала ответа на высказанную просьбу. Она вдруг показалось мне маленькой девочкой, папиной дочкой, привыкшей получать подарки только за то, что она существует.
Я отвернулся, борясь с комом в горле. Мне понадобилось несколько секунд. Я прикоснулся к еще теплому плечу, опустил ладонь на черные, широко распахнутые глаза и закрыл их навсегда.
Вы никогда не предадите его. Вы двое слишком похожи.
Ей я больше помочь не мог. Ничто не держало меня теперь. Я выскочил на лестничную площадку, но тут же отступил от перил в тень: внизу, в холле мелькнули три фигуры. Том и двое колдунов. Одна трансгрессия за другой — нападавшие пытались сбить его с толку, появиться и атаковать исподтишка. И, в конце концов, смогли. Том замахнулся, чтоб ударить заклинанием выросшую перед ним фигуру Бартоломео, но рефлекторно обернулся на другой хлопок, и отправил в нокаут напарника одноглазого мага. В тот же миг Бартоломео без особых усилий выбил палочку из рук Реддла. Они остались один на один.
— Я надеялся, тебя прикончит кто-нибудь другой, — прозвенел надменный голос одноглазого, повернувшегося ко мне спиной. — Я палач, а не крысолов.
Том, весь в кровоподтеках и порезах, спешно пятился от него, выставив вперед руки, как будто это могло его спасти. Он оступился, рухнул на кучу обломков, чье происхождение уже невозможно было определить, и попытался отползти.
— Тебе не место в мире магов, — Бартоломео отвел руку назад. Том побледнел.
— Авада Кедавра.
Высокая фигура застыла, словно в недоумении, а затем, неловко подвернув ногу, грузно свалилась на бок. Реддл, все еще не двигаясь, медленно перевел испуганно-ошеломленный взгляд с трофея у своих ног на площадку второго этажа, но меня там уже не было. Сделав к нему шаг, я ощутил, как пространство наваливается со всех сторон, сжимает меня в заждавшихся объятиях, и подумал, ни об этом ли прикосновении тосковал.
Трансгрессировав, я на ходу поднял выбитую палочку манящими чарами, перешагнул через тело поверженного мной колдуна и, избегая взгляда, исполненного восхищения и покровительственной похвалы, склонился и прижал Реддла к себе. Этого он не ждал: Том настороженно замер в моих руках. Думаю, он осознал в тот момент, что я понял — он мог и сам справиться с Бартоломео. Я понял — защитные чары в эту ночь не действовали. Понял и не отпустил его.
Я впитывал каждое из открывшихся ощущений. Тяжесть покорно лежавшего в моей ладони затылка. Мягкость волос, пропущенных сквозь пальцы. Сдержанное, осторожнее дыхание у левой ключицы. Он упирался носом мне в плечо. Я почувствовал невесомое, нерешительное прикосновение его пальцев.
— Любое, — прошептал он, — любое маггловское место. Чтобы они нас не нашли.
Несмотря на разыгранный им спектакль, раны он получил настоящие и был слаб. Моя трансгрессия перенесла нас обоих. Мы очутились на пыльном полу выбранного мной убежища. Том все еще держал меня за спину, и я чувствовал, как напряжение постепенно оставляет его тело. Он не делал попыток освободиться и ничего не говорил, словно пытался осмыслить происходящее, заставшее его врасплох.
Моя ладонь перетекла с его волос на шею, и я не столько услышал, сколько почувствовал в его груди судорожный выдох. Закрыв глаза, Реддл запрокинул голову, слепо ища затылком прикосновения моей руки, как ищут его прирученные животные, и у меня перехватило дыхание. А затем он открыл глаза и увидел. Увидел грязное окно с узким подоконником, обшарпанные стены то ли серого, то ли некогда зеленого цвета и старую, но тяжелую деревянную дверь, запертую снаружи на замок. И, наконец, шкаф, высившийся за моей спиной.
====== 31. Чужая память, чужая боль ======
Миссис Коул следовало как можно скорее узнать о том, что власти Лондона приказали эвакуировать приют из-за угрозы авиаудара. Затем собрать вещи, пересчитать сирот и раствориться с подопечными где-нибудь на окраине столицы. От комнаты Тома до кабинета директрисы было сто двадцать восемь шагов. Сначала по тесному и темному коридору на втором этаже, затем вниз по деревянной лестнице, от нее — по стертому ковру у входных дверей и еще немного в административной секции на первом этаже. Шаги когда-то сосчитала Бенсон. Я трижды повторил весь путь в голове, пока шел к Реддлу после убийства Бартоломео и помогал ему сбежать.
Когда я вышел из его бывшей приютской спальни, решительность моя пошатнулась. Дети были повсюду, и я не мог не привлекать их внимания. По мере моего приближения их голоса стихали, как стихает щебет птиц перед грозой. Они смотрели растерянно и как-то неловко, словно их обещали наказать, если они проявят к постороннему человеку слишком очевидный интерес. Одни возились с игрушками, другие читали, сидя на подоконнике, кто-то поднимался по ступеням с ведрами в руках. И чем больше молчаливых взглядов обращалось в мою сторону, тем сильнее необъяснимая тревога просачивалась в сердце. Я не мог дождаться конца своего путешествия.
Но у входной двери меня словно обожгло, и я обернулся, стараясь отыскать того, чей взгляд вызвал это ощущение. В полумраке у дальней стены непривычно высокого холла, потолком которому служил пролет лестницы со второго на третий этаж, я разглядел еще нескольких сирот. Они сидели на стареньком диване и должно быть разговаривали, но, стоило мне появиться, примолкли.
Одной из девочек была Эми.
Поддавшись первому порыву, она сорвалась с места, но после нескольких стремительных шагов ко мне нерешительно притормозила. На все еще по-детски нежном лице отразилась мучительная борьба. Я понял: она старалась, старалась изо всех сил отыскать причину, по которой бросилась к незнакомцу. Я вспомнил вечер, когда ее губы прикоснулись к моим, и на миг решил, что она и правда победит в схватке с магией.
Необъяснимо я вдруг захотел, чтоб она вспомнила; чтобы дотронулась до моей руки; чтобы позволила забрать ее отсюда, и чтобы приют... приют, и все, что было в нем и с ним связано, оказалось вычеркнуто из наших жизней. Но Бенсон словно приросла к полу. Беспомощно оглянулась на подруг, но, разумеется, напрасно. Поразительно, что, даже лишившись воспоминаний, она пришла в такое смятение от встречи. Мне не следовало повторно втягивать ее в эту историю.
Перед глазами встала картина с телом Бартоломео, грузно рухнувшим перед Реддлом. Я повторно ощутил холодное онемение в пальцах правой руки, сжимавших палочку, впервые исторгнувшую из себя смертельное заклятие. К горлу подкатила тошнота. «Эта история» давно и бесповоротно стала другой. Миссис Коул следовало как можно скорее узнать о приказе насчет эвакуации. И забрать Эми с собой.
— Слушай меня... Слушай, слушай, СЛУШАЙ МЕНЯ, слушай меня, слушай... Слушай... Слушай...
