— Ты когда-нибудь кончал так? В школе? — мурлыкает ему на ухо Римус, вынимая его из рубашки.

— Ты правда хочешь об этом поговорить? — не верит Сириус. У него под раскрытой ладонью ярко ощущается напряжённый сосок, а по шее скользит влажный ласковый рот, он не уверен, что смог бы формулировать что-нибудь внятное даже на такую тему. Римус уверенно справляется с молнией на его брюках, они легко опадают к ботинкам, и Сириус шипит сквозь зубы, потому что Римус чуть-чуть задевает запястьем его головку, прикрытую насквозь мокрой тканью белья, и это на грани фола. — Так, детка, ладно. Пойдём.

Римус послушно следует за ним в смежную с кабинетом спальню, легко раздевается на ходу и потом опирается спиной и локтями на подушки. Его плечи, шрамы и разведённые колени, мать его, совершенны, и если бы Сириус знал, как, он бы его трахнул немедленно.

Вместо этого он садится между его ног и наклоняется к внутренней стороне бедра. Он целует совсем мягко, но грудь Римуса приподнимается в медленном и сильном вдохе, как будто его качает мощная морская волна. Сириус прикрывает глаза и бормочет в тёплую кожу что-то бессмысленное насчёт великого Годрика и реального шанса безотлагательно рехнуться, а потом снова целует его бёдра, вязко, влажно и сладко — буквально целуется с ними. Ему нравится мелькнувшая вспышкой мысль, что он, скорее всего, первый, кто делает так, и даже если кто-нибудь после попробует повторить, думать Римус будет всё равно о нём.

— Хочешь, чтобы я умолял? Или чтобы тоже кончил без рук? — стонет Римус в конце концов, приподнявшись и ласково поймав его волосы в горсть.

— Уже? — улыбается ему Сириус, и они оба смотрят на член Римуса, и тот напрягается, выпуская очередную прозрачную каплю.

Сириус наклоняется, чтобы слизнуть солёную скользкую лужицу с его живота. Шрам под языком ощущается тонким и неровным, Сириус отдельно целует его тоже, прежде чем всё-таки обхватить губами набухшую тёмную головку. Римус с тихим полустоном медленно опускается обратно в подушки.

Сириус не знает, как ему нравится, и рот у него занят — не спросить. Он не может взять глубоко, но, судя по всему, прикасается правильно: Римус не позволяет ему отстраниться, прихватывая за затылок, не жёстко, но всё-таки ограничивая движения. Из этого можно сделать вывод, что ему ок именно так, и Сириус тогда и дальше ориентируется по себе — как приятно, как приятнее. Хочется, чтобы Римусу было хорошо.

Похоже, ему на самом деле нравится — он цепляется за Сириуса, за плечо и затылок, руки у него подрагивают, он шепчет, не в силах сдержать себя. Что именно, Сириус предпочитает не слушать, позволяя себе только вычленять собственное имя и определять исступлённые интонации. Надолго Римуса не хватает, он обхватывает Сириуса сильными ногами и кончает ему в рот, солёный до горечи.

Сириус принимает до конца, сглатывает и упирается лбом Римусу в живот, но тот не позволяет начать целоваться теперь с его пупком и подтягивает Сириуса к себе.

— Давай, детка, иди сюда, — Римус смеётся над ним, возвращая ему «детку», но Сириусу сейчас некогда возмущаться. Он и так-то был сплошной эрогенной зоной, но от всего, что только что делал, видел и слышал, его кроет внахлёст. Римус в случайном порядке оставляет на его коже несколько поцелуев, соскальзывая ниже.

Когда он уверенно заправляет его за щёку, Сириус дёргается непроизвольно, как от разряда в двести двадцать. Римус прикасается горячо, шёлково и сам не удерживает полустон, не выпуская Сириуса изо рта. Тот рывком поднимается на локоть — ему срочно нужно это видеть. Римус не смущается, нежно посасывает крупную гладкую головку и вдруг соскальзывает, и как зачарованный смотрит на то, как длинный член Сириуса выглядит в его ладони.

— Ты бесподобно красивый…

Сириус хочет фыркнуть: точно такой же, как и ты, — но проваливается в его жёлтые глаза, горящие абсолютным восхищением, и понимает, что уже кончает, только от того, как Римус смотрит и как держит его, мягко надавливая именно там, где надо.

Потом Римус подтягивается и накрывает его собой, Сириус обнимает его за талию и расслабляется под ним. Немного неудобно дышать, но в этой тяжести — проявление его силы. Она совсем другого свойства, чем та, что Сириус знает за собой, и есть неожиданное удовольствие в том, чтобы ей подчиняться. Римус целует его в лоб — туда, где вертикальная морщинка между бровей не исчезает, даже когда он не хмурится, — и иронично интересуется:

— Почему, скажи мне, мы не делали этого раньше?

Почему

Откровенно говоря, непонятно, почему они не делали этого раньше, как непонятно, почему начали. Сириусу кажется, что он к Римусу несправедлив. Как будто бы делать с ним что-то такое не до конца честно.

Хотя, конечно, не то чтоб это была его инициатива — и даже не то чтоб это он взял Римуса первым.

Что и это в конце концов произойдёт, сомнений не было — он видел эту уверенность в янтарных глазах и верил ей. Что ему понравится, он понял наверняка ещё в первый раз лёжа под Римусом, уткнувшись в его плечо.

Римус, видимо, имел какой-то опыт — или готовился специально?.. Он сделал всё аккуратно, медленно и мягко.

Когда он наконец оказался внутри целиком, полностью накрыв Сириуса собой, тот приподнялся, чтобы притереться грудью к груди и прижаться щекой к плечу. Римус уложил ладонь ему на затылок, бережно поддерживая, и так и не отпустил до конца.

Сириус впервые в жизни потерялся во время секса. Он не понял, ни когда кончил, ни сколько времени прошло. В этот момент существовал только Римус, который брал его мягко и глубоко, целовал шею, веки, лоб и щёки, посасывал губы, держал его, как самое ценное сокровище в жизни, и каждым, самым незначительным движением превращал его тело в рождающуюся сверхновую. Вспышка яркости сразу на двадцать звёздных величин. Термоядерный взрыв — и без разницы, что физика одиночных звёзд такого не допускает.

И это всё прекрасно, но почему возникает это чувство, словно он Римуса обманывает, словно даёт взамен гораздо меньше, чем получает?..

Эти и другие «почему» всплывают время от времени.

— Почему ты такой серьёзный? — иногда спрашивает его Римус, и студенческая шутка успевает снова навязнуть на зубах, поэтому Сириус отвечает только пристальным прищуром, и Римус тогда ласково прикусывает его щёку или подбородок. — Тебе не нравится, что я не женщина?

Сириус сводит брови — что ещё за глупости?.. — и отрицательно качает головой.

— Тебе со мной плохо? — в голосе Римуса нет ни злости, ни боли: ему тоже очевиден ответ. Но раз он так хочет подтверждения, Сириус снова качает головой. Конечно, нет.

— Тогда почему ты беспокоишься?

Объяснить трудно. Может, он не до конца понял сам.

Или вот ещё.

— Почему ты не сошёл с ума? — спрашивает Римус тихо, обнимая его со спины в горячей ванне.

— Это вежливый вариант вопроса «почему у меня до сих пор встаёт»? — хмыкает Сириус и откидывает голову ему на плечо, приподнимая подбородок к потолку. — Потому что. У нас в роду было много сумасшедших. Я был наследником. Ну и маленькой золотой задницей, помнишь, да?

Он вдруг понимает, что это первый раз, когда он говорит с Римусом о чём-то подобном не под лекарством или после стакана-другого.

— К повреждениям разума у меня магически созданный иммунитет. Мать не могла позволить мне слететь с катушек, — он немного молчит, вслушиваясь в успокаивающее движение грудной клетки у себя под спиной, а потом договаривает: — Так что даже возможностью трахаться после Азкабана я обязан роду, из которого изгнан.

— Ты обязан им всем. Жизнью. Тем, что можешь дышать. Ходить. Тем, что ты волшебник. Но это не тот долг, который можно заплатить, и это нормально, — Римус ласкает его в воде, и Сириус поясницей чувствует, как ему самому это нравится. — Почему ты вообще об этом задумываешься?

Почему?..

Вакуум

— Я как будто уже умер, ты понимаешь?

Горьковатый серый дым летит в потолок.

В этом доме невозможно остаться наедине даже тогда, когда нет других людей. Портреты шепчутся в коридоре, шаркает совсем рядом старый эльф, похрапывает матушка — хочется запереть двери на самые крепкие чары и спрятаться под Муффлиато.