Литмир - Электронная Библиотека

– Ту-134? – спрашиваю я.

– Не, – опять хохочет он, – Ту-134 – это же гражданский. А у нас МиГи и Сушки.

– Сушки? – удивляюсь я.

– Ага, Сушки. Су-15. Истребитель.

На краю газеты он рисует мне истребитель: длинный и узкий, как стрела, с широкими крыльями и хвостом, на котором пририсовывает звёздочку. Я тоже умею её рисовать, нас в саду учили. Это просто: сначала пишешь букву "А", только среднюю чёрточку подлиннее. А потом концы этой чёрточки соединяешь крест-накрест с нижними концами буквы "А".

– Молодец! – говорит он мне. – Тоже будешь солдатом!

Конечно, буду! Я тоже хочу летать на истребителе и носить такие же штаны и куртку! Сергей говорит, цвет называется “защитный” или “хаки”. А нужна она для того, чтобы трудно было заметить врагу. Надел форму – и тебя не видно за деревьями или на грязной дороге. Мама отпускает меня с Сергеем посидеть в коридоре на откидном сиденье и посмотреть в окно.

– А мы у тёти в Мурманске были и теперь едем домой, в Горький. Сначала до Москвы доедем, а там пересядем на другой поезд. Но сначала посмотрим Кремль и Красную площадь…

– Здорово!

– А куда ты едешь? – спрашиваю я его, когда мы оказываемся вдвоём.

– На войну…

– Ого! На войну?! А возьмёшь меня с собой? – громко шепчу я, чтобы никто не услышал.

– Ты что, – хохочет он. – Нет, конечно! Ты же даже в школу ещё не ходишь. Тебе сколько лет?

– Шесть будет скоро. А тебе?

– Мне? Девятнадцать.

– Ну возьми, пожалуйста! Я там буду тебе помогать.

Он снова хохочет.

– И как ты будешь мне помогать?

– Ну… я буду посуду мыть и… в разведку с тобой пойду.

– Вырастешь – пойдёшь обязательно.

Я становлюсь коленями на мягкое откидное сиденье, а он поддерживает меня за плечи. Когда я вырасту, у меня будут такие же сильные руки и такая же коротко стриженная голова. Ненавижу свои лохмотья, которые лезут в глаза!

– А с кем ты будешь воевать? С немцами?

– Нет, с немцами уже навоевались… С моджахедами.

– С кем?!

– С моджахедами.

– А где они живут?

– В Афганистане.

– А это где – Афганистан?

– Далеко, в горах.

– Вон там? – я наугад указываю в проносящуюся за окном лесную чащу.

– Вон там, на юге – он машет в ту сторону, куда едет поезд.

На станции мама отпускает меня с Сергеем походить вдоль поезда.

– Только держите его за руку! – наставляет она.

Рука у Сергея – большая и жёсткая, почти как папина. Он говорит, это мозоли от турников. Он каждый день подтягивается по двадцать раз, как и другие солдаты в казарме.

– А много их, солдатов?

– Солдат-то? Да сотни три будет…

Станция большая, вокзал красивый, со шпилем. Это город Петрозаводск. Здесь ходят троллейбусы, а ещё есть большое озеро, к которому от вокзала ведёт прямая улица. Всё это мне рассказал Сергей. У него тут родня. Мы идём вдоль поезда, за дяденькой в оранжевой форме, который стучит по колёсам вагонов.

– Это он проверяет, не сломаны ли они. Иначе придётся менять.

Держа Сергея за руку, я довожу его до самого первого вагона, у которого гудит электровоз. Вдруг он даёт сигнал и трогается. Внутри у меня всё обрывается. Крепко схватив Сергея, я тяну его назад, а сам чуть не плачу.

– Да не бойся ты! – хохочет он. – Без нас не уедут. Сейчас этот отцепят и прицепят другой. И он повезёт нас дальше.

Держа мозолистую руку, я смотрю, как наш локомотив отъезжает далеко-далеко, за столбы и светофоры, за спутанные висящие провода, и вот откуда ни возьмись появляется другой. Он приближается медленно-медленно и, наконец, цепляется своим крюком к первому вагону.

– Я хочу быть машинистом, когда вырасту, – решаю я, когда мы возвращаемся назад.

– Дело хорошее. Будешь меня возить и маму с папой.

– Буду! – кричу я. – Только сначала я хочу на войну!

– Не надо тебе на войну, – вздыхает он. – Лучше будь машинистом.

Я представляю, что у меня есть старший брат – такой же коротко стриженный, с крепкими плечами и мозолистыми руками. Он носит штаны болотного цвета, а я ищу его и всегда нахожу. У него такие же глаза какого-то светлого желтоватого цвета. А потом он вдруг уходит на войну…

Вернувшись в вагон, мы снова стоим у окна в коридоре. Погода портится, и в стёкла колошматит дождь. Среди леса попадаются тёмно-серые деревенские домики, с покосившимися верандами и мотоциклами у калиток… На обед Сергей тоже ест яйца вкрутую, чёрный хлеб с варёной колбасой, запивает чаем, и железный подстаканник поблёскивает в его крепких руках. Потом он снова рисует мне Су-15, МиГ-17 и МиГ-19. А потом ещё машину с зенитно-ракетным комплексом. И вот окно уже опять чёрное, и родители загоняют меня на верхнюю полку, потому что если я хочу завтра увидеть Кремль, то надо хорошо выспаться. Сергей тоже забирается на соседнюю полку, вытягивает ноги и закрывает глаза.

Утром меня тормошит мама, уже одетая, не в халате, а в кофте и штанах.

– Просыпайся давай. Скоро Москва!

Я приподнимаюсь на своей полке и смотрю на соседнюю. Она пуста, свёрнутый матрас лежит в углу.

– Давай, скорее, ещё умыться надо! – торопит мама.

– А… Сергей? – спрашиваю я.

– Какой Сергей? Вышел твой Сергей ночью.

– Почему?

– Потому что его станция была.

– Какая станция? – чуть не плачу я.

– Откуда я знаю? Я что, за всеми пассажирами следить буду? Давай, а то сейчас туалет закроют.

Я не плачу, потому что плакс разве берут на войну? Да и в машинисты не берут. Я иду с мамой в туалет, чищу зубы, а когда мы выходим, проводница в синей форме закрывает за нами дверь на ключ. Я подхожу к откидному сиденью в коридоре, встаю на колени и смотрю за окно. Там, в сером туманном утре, виднеются трубы заводов и длинные бетонные заборы. Я держусь за длинный белый поручень, потому что больше никто не поддерживает меня за плечи.

Я больше никогда не был в Мурманске и не проезжал Африканду. На это пряное, как тёмный шоколад, слово поисковик отзывался фотографиями заброшенных пятиэтажек, широких бетонных плит, между которыми, в стыках, прорастала трава. А ещё маленького серого вокзальчика с большой синей дверью и щербатым перроном. Война в Афганистане закончилась в восемьдесят девятом, а Сергей уезжал туда летом восемьдесят восьмого. Успел ли он выскочить обратно и стать… ну, хоть, машинистом? Или навсегда остался в тамошних горах?

Арал

Мои дед и прадед утонули в Аральском море, и в том же году оно начало пересыхать. А спустя десять лет вода отступила настолько, что по дну можно было ходить, как по огромному потрескавшемуся зеркалу, белому от выпаренной соли. Говорят, что прабабка бегала по этой оголившейся пустыне, надеясь отыскать родные кости: вроде бы её муж и сын утонули недалеко от берега, когда их рыбацкая лодка попала в шторм. Прабабку я почти не помню. Она умерла, едва мне исполнилось три, и, кроме нескольких свернувшихся в трубочку фотографий, где она держит меня на коленях, и лёгких, абсолютно бесшумных, будто в вакууме, движений её фигуры, отпечатавшихся в моём мозгу, от неё не осталось ничего. Разве что смуглая кожа, которую я унаследовал через отца. Да, и ещё имя осталось: Марьям.

Отцу тоже было три, когда случилось то самое кораблекрушение. Они жили в богатом рыбацком посёлке с консервным заводом, кинотеатром и детским садом, в котором был даже бассейн. Его рассказы о детстве казались мне какой-то далёкой восточной сказкой. И временами я сомневался, правду мне говорит отец или половину придумывает.

– Арал, – говорил он и тыкал в карту водоёма, который по форме напоминал отпечаток чьего-то копыта, верблюжьего, например. И я знал с самого детства. – Арал – это пересыхающее море в пустыне, которое проглотило моих деда и прадеда.

– А далеко это море? – спрашивал я.

– Очень далеко, – отвечал папа и хмурился.

Когда он учился в пятом классе, они с бабушкой перебрались сюда. Больше суток ехали через пустыню, и в вагон набилось столько народа, что сидели и лежали даже в тамбурах и проходах.

5
{"b":"778317","o":1}