– Не к лицу тебе брезговать нашим гостеприимством. Раз сидишь за столом, значит… ЕШЬ! – последнее слово Флинт гаркнул так, что на секунду в каюте воцарилась тишина, и все посмотрели на губернатора.

– Что вы, я просто из вежливости. Я сейчас. – Губернатор засуетился, заскрипел стулом и начал оглядываться в поиске приборов. Убедившись, что накладывать из фарфоровых ваз и серебряных блюд, на которых возлежали горы еды, ему придётся либо руками, либо используя свою меленькую десертную вилку, лежащую около его тарелки, он, выбрав вилку, наколол на неё самый небольшой кусок баранины и осторожно (Флинту показалось брезгливо), придерживая её двумя пальцами, перетащил её к себе на тарелку. Пока он мучался с закуской, следуя за движениями бровей капитана, один из сидевших рядом с губернатором пиратов налил в его серебряный стаканчик рому.

– Пей, – спокойно сказал-посоветовал Флинт.

– Да-да, конечно. За ваше… – Губернатор отчего-то смутился и, так и не закончив фразы, выпил.

В рот-то жидкость зашла хорошо и в горло полилась резво, а потом неочищенный, ужасный спиртной напиток, который пираты называли ромом, попросился обратно. Губернатор, как кипятком, опалил себе нежное нёбо, привыкшее к куда более благородным напиткам, побагровел и надул щёки. Он понимал, что выплюнуть назад эту бурду станет страшным оскорблением, поэтому он боролся со своим естеством до победного. Ему, после нескольких неприятных секунд борьбы, удалось справиться с собой и протолкнуть огненную жижу дальше в себя. Он закашлялся, замахал на рот руками и, желая перебить вкус тростниковой самогонки, разъедающий его язык, с жадностью накинулся на баранину. Пираты заржали, Флинт презрительно скривил губы. Пьянка, едва споткнувшись, продолжилась.

– Дамы, вы тоже, – обратился Флинт к дочкам губернатора. Они подняли на него глаза, в которых плескался тёмными волнами ужас, и капитан сказал: – Пейте и ешьте. Не брезгуйте нами.

Дочки послушно стали есть то, что им положили на тарелки. Ром пить они, понятно, не могли, так Флинт приказал принести для них вина.

Пьянка продолжалась с час, пираты изрядно набрались и горланили песни. Джон Флинт сидел молча, накачиваясь ромом. От выпивки он не пьянел, а становился угрюмым. На щеках расцветал кирпичный румянец, а его неломкий тяжёлый, как пушечное ядро, взгляд бил по лицам сподвижников, изредка задерживаясь то на одной пьяной харе, то на другой, а то перекатываясь на его собственных, пленённых им лично заложников.

Идиллию хрупкого равновесия вечеринки нарушил пират Боб Гейл. Неустрашимый рубака и сквернослов, он, встав изо стола, пошёл танцующей походкой пьяного краба к губернатору. Трясся чёрными, как деготь патлами, он склонился к губернатору Расселу и, сощурив один глаз, проскрипел не смазанной дверной петлёй:

– Эй ты, свинья, я хочу жить в твоём доме и жрать твои деликатесы. Слышишь!

Губернатор склонил голову над тарелкой и подумал: «Ну вот, начинается». Расселл был прав и, одновременно, не прав в своей догадке.

– Боб. Оставь их, – сверкнув глазами, лениво и как-то устало проговорил Флинт.

– Нет, капитан, ты скажи: зачем ты их сюда притащил? Этому борову место на рее, а его сучкам…

– Заткнись! Или, клянусь гнилым лоном святой Магдалины, пожалеешь.

– Я что, Джон, хуже остальных и права не имею? – Гейл так разошёлся, что осмелился перечить капитану и, чтобы себя подбодрить, пихнул губернатора в затылок.

Разговоры за столом не смокли, пираты посмеивались, не понимая одурманенными плохим алкоголем мозгами всю серьёзность ситуации. Доходило до них туго.

– У меня печёнки болят, когда я на него смотрю, как он наши харчи уничтожает, якорь ему в глотку. Дай я на нём отдохну, капитан, – волосатая лапища пирата потянулась к ножу.

Флинт, поднявшись, сказал:

– Обожди. – Подойдя к потерявшему берега пирату, он спросил: – Что же ты, Боб?

Приобняв его за плечи, и не дав ему раскрыть рта, Флинт одним ловким движением развернул Гейла и, заставив его сделать шаг, дёрнул его вперёд, ударил лбом о деревянный столб, подпирающий толстой опорой крышу каюты. ТУДУМБ! Гейл, врезавшись в столб, немного покачался, стоя с открытым ртом, а потом рухнул плашмя на спину. Готов. Флинт умел бить. Гейла он успокоил навсегда, встречи с деревянной сваей его черепок не выдержал.

– Благодарю вас. Спасибо, – подал голос губернатор.

Флинт, обернувшись, посмотрел, не моргая, на Расселла:

– Ты благодаришь меня??? За что? – Флинт хотел улыбнуться, но его неспособные к проявлению любых мало-мальски значимых эмоций лицевые мышцы отказались исполнить команду, скривившись в оскал разъярённого зверя.

– Вы избавили меня от оскорблений этого подлеца, – выпрямив спину, пафосно заявил губернатор в установившейся в каюте тишине.

– Так ты думаешь, я это сделал для тебя?

– Я… Да я…

Джон Флинт, весь напрягшись, задеревенев позвоночником, схватил со стола бутылку рома и вылил её в себя одним махом.

– Берите его ребята, тащите на палубу.

– АААА! – заорали пираты, уже забывшие о насильственной смерти своего товарища. Ведь они сразу же получили компенсацию!

Старика Расселла выволокли за ноги и, попутно отвешивая пинки, оттащили к носу Моржа. Там, под присмотром капитана, намотали один конец верёвки на форштевень, а другой накинули на шею губернатора. Взяв его за руки и ноги, Рассела раскачали и сбросили за борт. Грузное тело пролетело половину пути до воды и, остановленное верёвкой, подпрыгнуло вверх. К тому моменту, когда тело пошло вниз к мерному покачиванию, губернатор был уже мёртв, сломанная шея спасла его от мук удушья.

– Джон! Что делать с его дочками? – озарённый догадкой, поинтересовался боцман – Пол Брогрен.

– Что? Научите их быть теми, кем их сотворил бог, – ответил Флинт.

В хоровом обучении невинных барышень капитан не участвовал, ушёл пить в свою каюту. Поэтому терзали их молодчики уже без его чуткого руководства. Утром подранных губернаторских дочек, с расцарапанными лицами, в одном нижнем, порванным в клочки белье, потасканных, помятых, полусумасшедших от того, что с ними делали, чему обучали всё ночь напролёт, но живых, отпустили на берег.

Евгения Медведева оставили в секрете. Солдаты удачи ЧВК «Штраус», получив данные о готовящимся широкомасштабном наступлении боевиков на их участке, отступали. За два часа до выдвижения с командиром отряда связались из центра координации боевых действий и попросили помочь силам ВКС РФ наносить удары по колоннам наступающих экстремистов. Для эффективных ракетно-бомбовых ударов требовался наземный корректировщик огня. Просили оставить трёх, получилось спрятать одного. На троих не хватило нужных систем связи, да и особого желания подставляться ни у кого не было.

Медведев окопался на вершине полого холма и первые три часа чувствовал себя вполне неплохо. По его наводкам российские штурмовики отрабатывали с удивительной точностью, разнося в пух и прах бронетехнику, джихад-мобили и скопления пехоты на равнине. Но вскоре всё пошло не так бодро. Боевики странно быстро (предательство, или несчастный случай?) вычислили наводчика. Высотку окружили, Евгений, не рассчитывая на скорую помощь, принял бой. Отстреливался он с остервенелостью близкой к помешательству: понимал, что пощады ему не найти.

Раскалённый до бела круг солнца опустился за красный шов разошедшейся по краям раны чёрной линии горизонта – скоротечно стемнело. Теперь шансы выжить Евгения стали равны нулю. Игиловцы могли незаметно подобраться с любой стороны и захватить его в плен. Такого конца он не хотел. Он слышал арабскую речь, они переговаривались всё ближе, а потом замолчали. Медведев решил ещё немного выждать и застрелиться. Он уже было решился, когда из темноты, прямо на него выплыло белое пятно. Взяв его на мушку, он начал нажимать на спусковой крючок его АК, когда услышал прекрасный женский голос:

– Не стреляй в меня. Подожди.

Заговорили с ним на прекрасном русском языке. Евгения осенило, и он спросил: