Суббота – время навещать маму. Написала ей: «Привет, через часик буду у тебя». Дождалась ответа, подтверждающего, что мама в состоянии писать. Значит, пора ехать. Изабель села в свой любимый тихий и комфортный электробус и продолжила смотреть документальный фильм о городе, который разворачивался за окном. Стройки, стройки, стройки… Уродливые заборы, бетонные ограждения, нависающие конструкции с лесами и торчащей арматурой. Город уже много лет похож на огромную стройплощадку, перекопанную и перегороженную вдоль и поперёк. Из города для пешеходов он превращается в город для машин: шоссе, развязки, диаметры и кольца железных дорог отвоёвывают себе всё больше пространства. Чтобы перейти многополосную дорогу, надо долго стоять на светофорах в ожидании «зелёного человечка», дышать гарью и свинцом, карабкаться по лестницам переходов, уворачиваться от грязной капели, срывающейся с нависающих мостов.

Пыхтящие, громыхающие, рычащие в потоке машины похожи на толпу людей. Старенькая зелёная шестёрка медленно тащится в правом ряду, распугивая стрельбой из глушителя пассажиров на остановках. Среди толкающихся вокруг неё иномарок всех видов и мастей она изгой. Водитель её невозмутимо смотрит только вперёд, как бы не замечая проклятий, которые посылают ему вынужденные перестраиваться и обгонять. Разноцветные грузовики, микроавтобусы, легковушки, грязные и чистые, новые и подержанные, разгоняются, тормозят, замирают, трогаются. На ком-то реклама, на ком-то царапины, на ком-то значки с чайником, карапузом или туфелькой. Мотоциклист стучит рукой по кузову малолитражки, чтобы его заметили и позволили протиснуться между рядов, пугает девушку-водителя, которая, используя временную остановку потока, красит ресницы. Девушка вздрагивает, тычет кисточкой себе в глаз и размазывает тушь по щеке. В это время поток трогается, чтобы проехать несколько метров вперёд, девушке начинают настырно сигналить, и ей приходится бросить косметику и тоже проехать вперёд с боевой раскраской на лице и плачущим глазом. Вот нахально обгоняет всех золотистый мерседес – такому блестящему каждый, кто в уме, уступит немедленно. Кроме скорой, которая, надрывно крича, расчищает себе путь. Мерседес вынужден ей повиноваться. По выделенке уверенно движется вереница синих электробусов и жёлтых такси, и все, от водителя шестёрки до водителя мерседеса, застревая в очередной пробке, смотрят на них с завистью. Но главное – аварии с долгими разборками никому не нужны, и они, такие разные, движутся в одном направлении, не задевая друг друга, совсем как люди.

Когда Бель выходила из автобуса, неуклюжий мужчина наступил ей на ногу, вежливо извинился. Она не почувствовала боли и подумала: «Хоть какие-то у этого безобразия есть преимущества».

К маминому дому Белла подошла с недельным запасом еды, привычно разложенным по пакетам. Вспоминая отвратительный дух в лифте, хотела было подняться пешком, но передумала: не слишком заманчивая перспектива карабкаться на восьмой этаж с двумя тяжёлыми сумками. Когда двери лифта со скрежетом разъехались, Бель набрала побольше воздуха, задержала дыхание и шагнула внутрь с твёрдым намерением не дышать до восьмого этажа.

– Подождите меня! – крикнул снизу женский голос.

«Только не это!» – подумала Изабель, заметалась между выбором «СТОП» и «Закрыть двери», но всё же дождалась.

– Здравствуйте. Мне на шестой нажмите, пожалуйста, – сказала, закатывая в кабину сумку-тележку, незнакомая пожилая женщина. К счастью, незнакомая, а значит, упрёков в безобразном мамином поведении можно избежать.

– Ой, вонь какая. Нассали ведь опять, паразиты! Как ни приеду к сестре, так нагажено. Говорит, что на восьмом этаже у них притон. Ходят всякие. Неужто до восьмого дотерпеть не могут? Фу… Не знаете, у кого там алкаши собираются?

Бель помотала головой, стараясь сдержать дыхание как можно дольше, и коротко предположила:

– Может, из подвала?

– Что я, запах мочи от подвальной вони не отличу? Семьдесят лет на свете живу! Поживёшь с моё, тоже научишься отличать! – возмутилась попутчица.

«А можно нет?» – подумала Бель, но возражать не стала.

– Вот говорю им, что надо всем подъездом собраться и заявление в полицию написать. Фу! Паршивцы! Вся кофта провоняла, стирать теперь! – ворчала женщина, выходя их лифта.

До восьмого этажа Бель не дотянула – пришлось вдохнуть.

– Привет, мам. Как ты?

– Я нормально. Щишки варю, скоро уж готовы будут. Хочешь? – ответила мама как ни в чём не бывало, не отворачиваясь от плиты.

Она была, как обычно, бледная, с мешками под глазами, в грязном тренировочном костюме и с неряшливо собранным на макушке реденьким седым хвостом. Серо-жёлтое грубое лицо испещряли глубокие морщины: в свои пятьдесят пять мама выглядела на семьдесят с гаком. Малышка прыгала вокруг Бель и скулила, видимо, голодная. Пахло квашеной капустой.

– Нет, спасибо, – ответила дочь и прошла на кухню по грязному полу, не разуваясь.

– Я приболела немножко, не могла убирать, – как обычно пояснила мама, заметив её взгляд под ноги. – Что ты кислая такая?

– Да в вашем лифте проедешь, не то что скиснешь – не протухнуть бы!

– Ага. Кто-то гадит и гадит. И не знаем, как отвадить, – ответила мама.

– Соседи говорят, что напишут заявление в полицию, и касаться оно будет, похоже, твоей квартиры.

– Нашей квартиры, – поправила мама. – Ты вроде как здесь прописана.

– Хорошо, нашей квартиры! Но сути это не меняет. Говорят, что лифт портят те, кто здесь собирается…

– Или те, кого сюда не пускают! – возмутилась мама. – Сама подумай, если кто-то ко мне по приглашению идёт, я что, по нужде его не пущу? Но я не всем дверь открываю, избирательно, только приличным. Вот и мстят некоторые, неприличные.

Бель вспомнила про мстительного Саймона – что простительно коту, человеку не прощается! Мама отломила кусок хлеба и бросила собачке. Пегая Малышка жадно вцепилась в него зубами. Да уж. Если бы Бель дала коту хлеба, он покрыл бы и её и квартиру презрением – только корм, «который котик любит». Suum cuique5. Изабелла открыла холодильник: грязные, в коричневых разводах и наростах пролитой еды полки были пусты.

– Куда ж опять все продукты делись? – всплеснула она руками.

– Малышка всё сожрала. Видишь, какая прожорливая. Что ни дай – всё сметает! И ведь не толстеет, кожа да кости. Видимо, обмен веществ хороший, – ответила мама, мешая щи в кастрюле.

– И крупы все, и макароны тоже Малышка сожрала? – уточнила Бель, открывая кухонные шкафы.

– Нет, что ты! В них пищевая моль завелась, я всё выбросила. Иначе ж её не победить!

– Мам, я в пошлый раз купила тебе пачку риса, и две были у тебя в запасе, закрытые. Моль в закрытые не пролезет.

– Она такая наглая, моль эта. Везде проберётся! – мама отвечала не глядя, продолжая зачем-то ковырять ложкой щи.

– Так… Телевизор, надеюсь, цел? Его моль не съела? – забеспокоилась Бель.

– Нет телевизора, – ответила мама. Она заплакала, слёзы капали прямо в кастрюлю.

– Что ещё украли?

– Утюг, цепочку с крестиком и собачий поводок.

– Мама!

– Что «мама»? Мама жизнь прожила, тебя вырастила! Проживёшь жизнь, тогда будешь меня судить! – закричала мама и швырнула ложку в раковину.

– Не кричи, пожалуйста. Давай поговорим…

– О чём говорить? Всё уже сто раз говорено-переговорено!

Бель намочила сальное полотенце, протёрла им две табуретки, села, предложила:

– Садись.

Мама взяла табуретку и села у окна, спиной к дочери, поставив ноги на батарею.

– Послушай. Всё это добром не кончится. Который раз тебя дружки обчистили! Соседка мне звонила, я приезжала, но ты опять не открыла. Малышка выла на весь подъезд – с ней гулять надо, кормить её надо!

– Малышка меня понимает и любит, не то что ты. Я тебя рожала в жутких муках, двадцать часов, а у тебя ни капли благодарности!