Даль полей, бескрайнее небо, высокое горячее солнце, и отовсюду тёплый ветер.
Эх, Бессарабия - край скучный, распаханная везде степь. Посевы и насаждения кругом колышутся: виноградники, сады, заросшие баштаны, море нив колосистых, кукуруза; и отары овец - словно облака упавшие плывут.
Для того кто жизнь начинает - отовсюду простор ударяет, все поля не оббежишь за день, а дней много, они без конца рождаются.
Стерня колючая ужасно больно ноги чешет, а как удержишься, что бы за крылатым коньком не погнаться.
Прицепные жатки валки созревшей пшеницы подбирают, когда бункер наполняется, комбайн громко свистит, под шнеком машина - полуторка подъезжает, и дедушка повозкой-полутонкой спешит, мягко бегут кони по скошенной соломе; пока длинный брезентовый рукав комбайна сыпет пшеницу в рундук, кони колоски полные в соломе ищут. Тюша в падающем зерне купается, урожайная пыль, и запах лета над всем полем плывут.
Тоже, земля чёрная, - а родит белый хлеб.
Какой же он белый, это ещё не хлеб. Зерно засыпавшее Тюшу, похоже на его исцарапанный живот, волосы на головке, что не зарылись в наполненной зерном бестарке, не отличишь от соломы, и заскорузлые ступни тоже потерялись в сыпучем урожае.
Дедушка везёт пшеницу в амбары, где всё убранное зерно вмещается; лошади напрягают постромки, мягко тянут тяжёлую полутонку, ноги лошадей по самую щёлку утопают в коротко стриженой стерне.
Пока едут, Тюша тоже возит пшеницу, не лошадьми - а "мотор" у него гудит, к самому облучку подъезжает сандаля, - там амбары, "машина" выгружает пшеницу и едет обратно к заднему борту повозки, где комбайн с наполненным бункером ждёт грузовик, ...и уже свистит. Дедушка тоже насвистывает отставшему жеребёнку.
Когда повозка заезжает на весы, кладовщики заставляют мальчика выползать из новины, он слезает, что бы его килограммы ни записали новым урожаем.
Обратно пустая бестарка струшивает шевеления большой работы, не так мягко катится, молотят деревянные колёса по сбитой земле, дёгтем ударяет из ясеневых ступиц; обеспокоенная кобылица ржёт, зазывает отставшего жеребёнка. Дедушка свистом тоже торопит игривого конька, - пусть держится запряженной матери.
Неубранная нива дышит твёрдой пшеницей, вдали комбайн пылит, за ним в стерне укатанная полоса, где разгоняется большекрылый летающий железный конёк. Летающим оводам не надо разгоняться они сразу поднимаются, когда дедушка кнутом сгоняет их со спины лошадей. Пить хочется.
В тени лесополосы, деревянный бот с прохладной водой, зарыт в мокрой соломе; обеденные кошёлки с едой, - бугры накрытые, прислонены к замшелым стволам; на гладких ветках раскидистых софор, подвешены конусные кущи детских люлек. В поле любая еда кажется вкусной, а Тюшу в обед ещё заставляют спать, точно как в бабушкином детсадике, куда он не любит ходить. В полевом звене для взрослых, тоже установлен полуденный сон. Тюша убегает, прячется весь обед пока, тёткино спаньё жару дня прогоняет.
Дедушка, - звеньевой начальник у тёток, - смотрит на часы, на солнце, и оглашает конец отдыху: - Женушки, женуря...я, мотыги скучают, остыли без вас в тени акации.
Разноцветные укрытые кучки оживают, начинают шевелиться, встают женщины трудодни мотыгами стёсывать. Матери спешат детей накормить, достают из одинаковых шатров плаксивых малышей, отворачиваются, уходят в скрытую сторонку, стелют под буграми живых корней фуфайки, упираются в ствол, расстегивают пазухи, и тихие мысли плавают в довольных глазах, - дети перестают пищать, урчат животиками. В висячих детских яслях снова тишина.
Селянки уходят саповать длинные кукурузные ряды, удалятся в непроглядный край нивы, их малюсенькие детки будут спать в лесочке и ждать. Тюшу, матери детей наставляют: если какое дитё заплачет люльку тихо раскачивать, ...и бегут, спешат нагнать остальных женщин ушедших в высокие ровные ряды кукурузы.
Из какой колыбели дитё плачет, Тюша не знает, хотя ему пять лет, скоро будет, никак не научит, откуда матери распознают одинаковых детей, они все похоже укутаны.
Кущи молчат, а Тюше скучно, он начинает раскачивать люльки угадывает, которая из них первой заголосит - все молчат. Тюша хватается за самую низко висящую, ножки еле землю достают, разгоняется, вроде самолёт взлететь собрался; катается заодно со спящей куколкой, словно маятник в часах старого дедушки качается, - ударяет другую колыбель. Чудно, какая из них опередит голосом - первой заревёт, он раскачивает все люльки подряд, сталкивает друг с другом, близкие заматываются, и все дети плавно начинают ныть, вдруг одновременно разорались все куколки.
Плач в кукурузное поле уносится, торопятся женщины, каждая своего родимого чутьём слышит. Убыстрённо мотыгами тешут траву, ряды корней до края поля рыхлить обязаны, потом обратно, далеко ещё до ветвистых деревьев, где люльки голосят; полевые матери привыкли, долго слушать прикрашенный плач своих малюток.
Тюша перестаёт качать люльки, оставляет их одни, уходит; колебания качалок затухают, и дети тоже умолкают.
Самолёта нет; высоко в небе сокол плавает, Тюша подбирает палку охранную, чтобы не унёс хищник иного малыша. Сокол добычу в соломе высматривает, камнем падает, только пыль стрельнула и пропала, а сокол с сусликом в когтях снова в небе, своих детей кормить улетает.
