Остывшим едва брезжащим утром - престарелый архимандрит бесшумно, медленно обходил просыпающуюся обитель. Последние холодные потуги капризного марта заслоняли пробуждающуюся силу весны. Зябко пронизывающий туман пеленал весь дальний простор Большого Фонтана. Остановившись у Главных ворот, монах почувствовал, как загудела земля: его слабеющие ноги затряслись, и он отчётливо расслышал глухой треск, покатившийся вдоль морского обрыва. С моря поднялся нагонный ветер, из степи дунул сухмень; мгла завилась сизым искрящимся вихрем, пронзила небо и пропала.
Главные ворота монастыря с протяжным визгом распахнулись. Настоятелю показалось, что кто-то чужой мелькнул в сквозящем проёме каменной стены, ...и исчез.
- Заприте врата! - крикнул дремавшим послушникам старый монах, его объял неожиданный страх. Согбенный, весь дрожа, он спешно направился в пустой храм, вошёл в восточные двери со стороны монастырского погоста и стал вдохновенно молиться в мерцающую позолоту алтаря.
А из-за скрытого горизонта моря выныривающее солнце уже рассеивало туман, древнее подворье острога озарялось бледными холодными лучами. Ударила звонница, зазывая братию на утренний молебен. Начинался новый божий день. Тихо оживала утомлённая раздором древняя православная земля.
По переулку, ведущему к Главным воротам и колокольне монастыря, рассаживались постоянно просящие подаяние люди, не привыкшие из-за социализма жить нищими; усиленно желали иметь такое огромное право. Первыми на монастырской аллее появлялись муж с женой: Алик и Алина, что жили рядом. Тут в ответвлённом переулке, они как бы, не знали друг друга. Одетая во всём чёрном, замотанная блёклой косынкой с нарисованным крестом на лбу, с криво и жирно затушёванными веками, смиренно задрав глаза к небу, - Алина с самого утра была занята ожиданием нового пришествия. Глаза опускала только после ухода подавших, чтобы разглядеть, сколько ей бросили: если мало, всегда одинаково перекашивала губы и громко посылала скрягу - к самой первой женщине ада. Алик имел другой подход, он не любил выжидать, не церемонился, сам подбегал к каждому проходящему прихожанину и нагло клянчил: - Дай пару копеек калеке! Ну не жмись, - помоги инвалиду второй группы!
В самом начале извилистого переулка, стояла, чуть ли не по стойке "смирно", Рима - энкэвэдистка. Бабка - взбалмошная и сильно любящая самогон, здесь она надевала свою сохранившуюся военную форму с новым беретом, и преображалась: стояла строгой, трезвой, деньги, которые ей отдавали, брала брезгливо, вроде как одолжение делает, недоверчивым презрительным взглядом взвешивала каждого мимо проходящего; грозилась донести небесному престолу грешное содержание каждой души.
Толстый Жора - с фиолетовыми прожилинами по всему лицу сидел, прислонившись к гладкому стволу платана, всех идущих молиться: он располагал интересом, по предполагаемым житейским наклонностям.
Подъехавшего на машине мирянина заверял, что машина у него никогда не будет ломаться. Бледному человеку желал - многокровия, при этом вызывающе напрягал свои бордовые сосуды; старым наказывал - не болеть, девушкам порочил богатого жениха. Мужчинам которые не скупились, - загадывал красавицу в любовницы. Тех, кого он находил не милостивыми, - ничего не желал, ни замечал таких людей. Сидел он у монастыря не дольше чем остальные. После окончания Божественной литургии, сбор - падал до ожидаемой пустоты жестяной баночки. Тогда все попрошайки святой обители, снимались с работного места, и на 19 одноколейном с двумя кабинами вагоне: тяни - толкай, или "жди меня, и я вернусь", - как шутил Фонтан, когда трамвая долго не было, - перебирались в Ореховую рощу, на мемориал 411 батарей, где начинала работать летняя пивнушка. Пивной павильон оживал заодно с деревьями. Едва солнце набирало силу, что бы испарить остатки въедливой зимней влаги, выманить у оголенных крон волнующиеся побеги, и покрыть зеленью ещё не убитую землю, тут же вся окраина города тащилась ждать ранний привоз пива - прямо из черноморского завода. В 6 часов утра жёлтый пивовоз наполнял четыре стальные цилиндрические ёмкости, водитель цистерны брал из шухлядки свой пятьдесят рублей, закрывал павильон своим ключом, и все кто ждал, могли довольно выдохнуть: - Саша уже был. Пиволюбы Дачи Ковалевского открывали свой пивной сезон. К семи часам подходила продавщица тётя Валя - квадратная, красно - веснушчатая женщина, которой трудно было бы определить иное занятие, - кроме как торговля разливным пивом. На ожидающих клиентов она всегда смотрела с жизненным отношением, - слегка презрительно; утренняя грубость была началом её успешного дня. Грубиянов терпеть не могла, - била полным бокалом пива прямо по морде... Шеи у неё не было, голова вросла в плечи, а предплечья рук были объёмнее торса натренированной гимнастки.
К часу запоздалого прихода примонастырского народа, все стулья и лавки павильона были забиты завсегдатаями. Калеки всегда смиренно находили привычные для своей неприхотливости места.
Бывалый фронтовик дед Иван, бывало, вытягивал оставшуюся ногу прямо на середине длинных каменных ступенек, клал рядом костыли, и терпеливо выжидал, когда начнут подносить недопитое, - в стеклянных банках пиво. Бледные, обросшие жидкими рыжими бородками, москвичи: Олег и Игорь, не гневя бессчетное время, тлели над трухлявым ящиком застеленным газетой, как и при остроге, они держались на уважительном расстоянии от одноногого фронтовика. Если дед Иван, уже полвека не изменял сути своей инвалидной жизни, то скитальцы из бывшей имперской столицы пили пиво как здравочленые люди. У монастыря же один из них: сгибал откинутую ногу, умело, не снимая со ступни, выворачивал ботинок на 100 градусов, и превращался в полноценного полулежащего калеку. Второй, что моложе - Игорь, сощуривал один глаз, придавал лицу несколько идиотское выражение, и часа три беспрестанно тряс головой. Даже удивительно, - неужели нельзя было придумать что-то попроще. Хотя, трудно судить о вещах непостижимых, особенно если они дают более предпочтительный копеечный сбор. Может быть, именно по этому, в пивной - Игорь пил увереннее Олега.
У Жоры на мемориале тоже было своё установленное место, он сидел на овальной чурке за большим пнём, в тени рощи. И всем, кто не знал, а тому, кто знал, в десятый раз показывал где его уже покойный отец, в войну был ранен: - О...оон в том окопе, что возле подводной лодки. Кому-кому, а ему точно по праву принадлежит это удобное место. К нему на пенёк подсаживались его друзья, - потрошители полезного мусора в контейнерах, - собиратели металлолома и пустых бутылок. Один из них, смуглый, обросший, с выпученными красными глазами, рыхлыми сизыми усами, и постоянно стёсанной до крови горбинкой большого носа, разжёвывая обильно подсоленный проросший лук, любил громко вспоминать, как сельская тёща, в первый раз его встретила: настоянным на ловрушке самогоном, запечённой индюшкою, дерунами в сметане, маринованными грибами, печёночными пирогами, ещё чем-то острым... Говорит: щи с чесночными пампушками, ему не очень-то понравились. Солёный лук накалял его всегда жаждущее горло.
Алик, тот находил себе место везде, все были его знакомыми и друзьями, у всех он выбивал угощение, и особенно ближе к лету, когда в рощу стекались сезонные работники многочисленных: санаториев, пионер - лагерей, и интеллигенты из Всесоюзного дома творчества писателей.
