Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Да, это была последняя встреча, и, вполне возможно, ему не очень приятная. Друзьями мы с ним перестали быть к тому времени уже более десятка лет. Или все же мне хотелось восстановить отношения – и тогда я вру, что не стремился встретиться с ним? Ей-богу, не припомню. Если бы помнил, что хотел восстановить, так бы и писал. Вот он я, хороший, а Балабанов звезданулся и зазнался на всю свою больную голову… Нет, конечно же: все было проще… просто мне однажды захотелось посмотреть на него, а тут и повод нашелся…

Меня упрекнут: Ага, вот ты и зол на него, что дружбы-то не продолжилось! Вот и сочиняешь всякую дурь! Не соглашусь. Просто я еще раз убедился, что мы во многом по-разному устроены и во многом по-разному отражаем в себе этот мир. Вот и все… Да мне и легче было бы не вспоминать об этом, чтобы избежать подобных упреков.

К этому времени у меня завершился очень важный жизненный этап. Я совершил «движение в народ», надуманный мной и намечтанный «исход в Сибирь», длившийся целое десятилетие. Это было зовом пространства и духа, побудившим меня бросить удобную и сытную столицу и податься за тридевять земель на восток в поисках личного счастья и… федерализма. А еще хотелось создать сибирскую газету для Москвы и московской читательской аудитории. Чтобы нести обезумевшим мегаполисам здоровое дыхание далеких провинций. Как же – вон и в Америках жители восточного побережья без проблем могут купить прессу с западного. Почему у нас-то все должно быть устроено пирамидой? И почему все эти наши столичные «комсомолки» и «мк» должны множить себя в регионах, а регионы – коснеть в информационном бесправии? Еще у Василия Белова его Африканыч сетовал: у нас-то Москву хорошо слыхать – вот бы и наш голос она услыхала… Да что там: еще у Хераскова в его «Россиаде» читаем: Являлася Москва, воде подобна мутной… До массового Интернета (или «трех Кассиопей», как назвал его однажды) было еще далеко.

За год до балабановского «Брата» я написал социально-производственный роман «Сволочи московские». Название мне одобрил Станислав Гагарин в 1993-м, большой мастер советского детектива, когда мы ехали в его издательском рыдване-рафике с матюжником Анпиловым, известным «трудороссом». Гагарин не смог пережить расстрела у Москвы-реки, его сердце остановилось в ноябре того же года.

Три года спустя я сделал два больших материала в печати для Александра Сурикова, шедшего в губернаторы в Алтайском крае под знаменами борьбы за социальную справедливость, против хищничества правящего олигархата и новых временщиков. Корысть моя была проста – напроситься к нему в Алтайский край, чтобы воевать оттуда с неправдами продажных столиц, а заодно найти себе там сибирячку по душе.

Скажете – ненормальный? Сейчас уже соглашусь. Однажды, лет за десять до того, в молодежном лагере под Ивановом мне встретились две девятнадцатилетние омички. Обе беляночки, красавицы ясноглазые, студентки-второкурсницы, будущие стоматологи. Я буквально влюбился в обеих – по-братски опекал их, не подпускал никого, а выбора так и не сделал… В общем, «точка бифуркации» пройдена не была. Нерешительность моя, думаю, объяснялась еще и отсутствием своего жилья на ту пору, а поступать бездумно боялся. И когда вдруг что-то надумал через полгода и решил, что одна-то из них мне точно нужна, обе они неожиданно повыскакивали замуж.

Время шло – а сибирячек (иначе юных красавиц, что не держали бы в своем мозжечке слепка безмерного столичного человейника) вокруг не предвиделось. Так оно и запало в душу. Уже и угол свой появился, а московские фемины меня особо не вдохновляли. А где найдешь в Москве сибирячку? Сейчас уже можно, конечно, кого только она к себе не сманила за эти годы, ну, а тогда… Как и я сам, должно быть, был куда менее интересен москвичкам, когда потерял престижную работу международника и стал биться за правду, пытаться нести ее людям, которых Чубайс однажды назвал «вечно последними». Да ведь и праотцы наши литературные еще вон когда писали, что Москва голодная до невест. И ведь сказать кому теперь – не поверят в эту мою блажь с федерализмом и сибирячками, вот ведь идиотище…

В Алтайский край стал наезжать с начала 90-х, словно бы в поисках Беловодья. Пуповина московская оборвалась, и мысль уехать понемногу облекалась плотью. Так я и напросился в сибирское черноземье спасать несчастных жителей окраин от обмана и декультурации, а заодно и от привычного москвофильства. Разглядел ли там кто во мне спасителя? Не уверен. Но тогда процессы федерализации как ответа на гибельный ельцинизм уже шли полным ходом, и люди в регионах уже выучивались понимать свои кровные интересы.

Ничего страшного, – адресовался я мысленно к контролирующим всех нас «глубинным инстанциям», – только гражданские свободы и могут нас защитить, они и делают нас людьми. Ну, а там, где не только русаки живут и где может потаенно вызреть сепаратизм, «недреманное око», само собой, должно присутствовать. Все же просто на самом деле. Отследить деструкцию ему, этому оку, несложно, при условии, что не поражено катарактой. И тут уже главная задача демократии в том, чтобы не дать ему превратиться в инструмент запугивания в потных ручках центровой необуржуинской тирании. Сепаратизм может быть и реальной угрозой, но чаще пугалом в руках господ патриотов с большими банковскими счетами.

Да – я был редким идеалистом в ту пору, но и не стыжусь этого. Если по гамбургскому счету рядить, то ничего в общем не вышло. Чтобы что-то серьезно поменять, должна быть критическая масса таких же, как ты, идеалистов. А раз уж их нет, и все идет к тому, что их все меньше, и основная масса двуногих думает о выживании, а вовсе не о том, что «мир красотою спасется», а тем временем режим консервирует себя репрессиями, то стало быть – так оно и есть, а не иначе…

Потом я с новым опытом вернулся в Москву – но Западную Сибирь по-прежнему держал в своей душе. Да и она меня не отпускала. Суммируя сказанное о себе в двух словах: пока одни стремились в Москву, или в Питер на крайняк, завоевать их и добиться личного успеха, я совершил обратное движение. И при этом потерял в ненавистной Москве те немногие связи, которых и без того кот наплакал. Никаких разочарований: это мой опыт, мое богатство. В таком примерно отформатированном виде я и предстал тогда перед Алексеем. Повторю – той страшной беды в Кармадоне со съемочной группой Сергея Бодрова вроде бы еще не случилось. Но уже случилась первая трагедия – с якутянкой Туйарой Свинобоевой, как предвестница большей…

В новом миллениуме

Пока он был жив, пока мастерил себе кунсткамеру, свой артхаус, чтобы там в нем бальзамировать эпоху и лепить с нее посмертные маски, пока мелькал на киноподиумах, брал призы и расточал харизму праведника, никаких сожалений в его адрес у меня не было. Жалко стало сейчас, когда прошли многие годы с того дня, когда он угас. Ведь он, было очень похоже, покаялся за то, что слишком долго и с исследовательским восторгом заглядывал в глаза энтропии и смерти самой. Словно стремясь постичь самое ее метафизику, непостижимую, неоткрываемую. На смерть, как и на солнце, смотреть открыто нельзя. Потом он искал возможности оправдаться, искал спасения. Впрочем, обратный ход его саморазрушению задать уже было невозможно.

Мне 2013-й запомнился тремя событиями – его уходом из жизни, моим интервью с 90-летним академиком Игорем Шафаревичем и началом второго киевского майдана. То интервью я взял, еще раз напомню, за день до лешиной смерти. В начале лета я дал статью о нем в «Литературной газете» у Юрия Полякова, на страницах которой появлялся как автор довольно часто. (Полсотни публикаций к тому времени, любая из которых могла пройти в изданиях, где еще чтили принцип социальной справедливости и не боялись властной острастки. Хотя от многих моих трибун чья-то незримая рука меня уже умело отвадила, вернее сказать – отстранила.) Статья и называлась «ЛЕХИН ГРУЗ».

Я надавал ему под зад – без всякого стеснения, словно живому. Во многом повторив то, что опубликовал в «Литературной России» в году 2007-м. Да мне и не верилось, что он уже неживой. Уж этот мистификатор должен был как-нибудь отбиться от костлявой, он ведь из тех, кто обязательно отбрешется от нее. Потом и пожалел было вослед – что же это, едва три месяца минуло, а ты и полез наводить тень на плетень.

14
{"b":"777878","o":1}