– Вот это уже лучше, – тихо проговорил Ворон.

Четверг, 29 февраля

12 час. 59 мин. (до взрыва 4 часа 1 минута)

Следственный изолятор в Лефортово, знаменитая Лефортовская, или Екатерининская, тюрьма простояла на этом самом месте уже более двухсот лет. Со времен своей строительницы – императрицы Екатерины Великой – и по день нынешний это была тюрьма особого рода – здесь содержались важные государственные преступники, вечные борцы со всеми существовавшими в России режимами, а уже при советской власти тюрьма попала в ведение КГБ. Мало что изменилось на этих бесконечных просторах от балтийских болот до морских звезд, выбрасываемых на берег волнами Тихого океана, за последние несколько веков, ветры перемен застревали, а потом проглатывались этими огромными пространствами, и следы их воздействия укрывали лютые зимы, радующие живущих здесь людей. Екатерининская, или Лефортовская, тюрьма с высоты птичьего полета представляла собой крупную букву "К" – Катя, – разбросившую свои щупальца-коридоры среди домишек поменьше. Все коридоры Лефортовской тюрьмы, как и в настоящей букве "К", сходятся в одной точке, и Стилет знал, что там, в этой точке, всегда находится регулировщик с флажками, показывающий, свободен ли путь. Это делалось для того, чтобы заключенные не могли случайно встретиться – в этой тюрьме никто ничего не должен был знать, и в этой тюрьме работали и служили те же люди, испытывающие потребность в деньгах и не ставшие богаче за последние несколько веков, поэтому здесь знали о многом. И уж о том, что в одной из камер верхнего луча буквы "К" находится известный террорист Зелимхан, еще совсем недавно своими бесчисленными интервью приводивший жителей столицы в ужас, знали многие. Однако решение менять Зелимхана оказалось столь внезапным, что эта новость не успела распространиться по тюремному телеграфу и в происходящее были посвящены всего несколько человек, собственно говоря, и принимающие решения в этом богоугодном заведении. Когда сначала защелкали тяжелые засовы, а потом отворилась дверь, Ворон, стоявший у окна, – обернулся – он очень много слышал о человеке, которого ему предстояло конвоировать в Чечню, но никогда не видел его «вживую». Зелимхан, обритый наголо, без бороды и папахи, придававшими ему некоторое сходство с легендарным Шамилем, героем подобной же войны, только стопятидесятилетней давности, оказался худым человеком, похожим скорее на юношу-подростка, а не на грозного полевого командира, объявленного чуть ли не государственным преступником номер один. Молва, не важно – позитивная или негативная, придавала его фигуре некоторый оттенок сакральности: бешеный, лютый враг для одних и богатырь, народный мститель для других. А в богатыре оказалось чуть более ста семидесяти сантиметров роста, и, несмотря на довольно широкие плечи, явно полученные им только в результате каждодневных тренировок, даже тюремная роба не смогла скрыть его природной, почти изящной худобы.

– Да уж, – ухмыльнулся Рябчик, обращаясь к Ворону, – и этот пацан наделал такого шороху. Нет, мужик-то он скорее не худой, а сухой, жилистый, а такие бывают очень крепкими.

– Да, – кивнул Игнат, недобро глядя на Зелимхана, – и еще неизвестно, сколько он теперь шороху наведет.

Когда все формальности были завершены, Игнат протянул Зелимхану кевларовый бронежилет:

– Надеюсь, тебе ничего объяснять не надо про такое нательное белье…

То, что за выходом из тюрьмы наблюдают, – свершившийся факт, и подобный бронежилет легче скрыть под одеждой. От попадания в голову это, конечно, не спасет. И Стилет должен показать ребяткам (про себя он уже начал именовать их «заячьи уши»), что вывозимый объект – именно Зелимхан. Но он покажет пленника таким образом, что даже самый искусный снайпер, имейся таковой поблизости, не успеет поймать Зелимхана в оптику.

– Чего волком смотришь, надевай… – обронил Стилет. – Для твоей же пользы! – И мысленно добавил: «Я не дам тебе быть мишенью, по крайней мере до пяти сегодняшнего вечера».

Зелимхан взял протянутый ему бронежилет и недоверчиво посмотрел на Стилета – зеленые джинсы, тяжелые горные ботинки, брезентовая куртка горноспасателя, вязаная шапка, – затем перевел взгляд на Рябчика. Тот был в форме при погонах капитана.

– Что-то ты не то задумал, капитан, – процедил Зелимхан, пристально глядя на Рябчика. («Странно, – подумал Игнат, – кавказец с голубыми глазами и скорее всего рыжий…») – Куда меня везут? Адвокат…

– Меньше говори, – резко оборвал его Рябчик. – Адвокат… Домой едешь, хотя я бы пристрелил тебя прямо здесь. Сверху наденешь цивильное… Ну, время пошло!

Чуть позже Ворон защелкнул наручники на запястьях Зелимхана.

– Одно резкое телодвижение, и я отправляю тебя к Аллаху, – проговорил он негромко. Пытаться подавить психику таких, как Зелимхан, ором и грубостью – дело бесполезное. Игнат сразу понял, что перед ним вовсе не истеричный уголовник. Подобное сообщение, переданное ровным и спокойным голосом, оказывает гораздо большее воздействие – теперь и Зелимхан знал, с кем ему предстоит иметь дело. Он это тут же продемонстрировал легким кивком головы. – Следуй за мной шаг в шаг – немножко покачаемся, если не хочешь, чтобы тебя отправил к Аллаху кто-нибудь из своих…

Четверг, 29 февраля

13 час. 6 мин. (до взрыва 3 часа 54 минуты)

Автомобили двинулись по расписанному маршруту. Ясно, что на всем пути следования за ними будут наблюдать представители обеих сторон, и заменить пленника для одних или попытаться его отбить для других – занятие бесперспективное. Отбить – да, но физически уничтожить? «Заячьи уши» – ребята очень ушлые… Вот я уже заговорил почти стихами".

– На кого меня меняют? – тихо спросил Зелимхан.

Стилет бросил на него быстрый пристальный взгляд, но ничего не ответил.

– Шакалы, – процедил Рябчик, не поворачивая головы, – привыкли воевать с бабами… С бабами и детьми. Твари…

Стилет видел, как сжались кулаки Зелимхана, потом он потянул руки, сталь наручников впилась в кожу, но лицо оставалось непроницаемым. Зелимхан не имеет больше ни своих баб, ни своих детей, и Рябчик это знает, но мы находимся на войне, и мы всего лишь солдаты, и жалость, наверное, не совсем то, что мы можем себе позволить, а в воздухе находятся триста женщин и детей, и мы обязаны их защитить. Такие вот получаются дела. Ворон еще раз взглянул на запястья Зелимхана – зубья наручника явно где-то уже проникли сквозь кожу, должно быть, это адская боль, на лбу чеченца появилась капелька пота… Он что, собирается продержаться так до конца?

Потом Стилет проговорил спокойным и ровным голосом:

– Полтора часа назад взорвали военный вертолет и с ним пять молодых ребят… Сейчас в воздухе находится пассажирский лайнер, триста пассажиров, в том числе женщины и дети… Он заминирован на пять часов вечера. Умная бомба – сажать самолет нельзя, при высоте тысяча шестьсот бомба сразу срабатывает. – Игнат посмотрел на запястья Зелимхана, сдавленные зубчатой сталью наручников, кивнул, потом поднял взгляд на лицо пленника. Глаза Стилета были совершенно холодными. – Все это из-за тебя, дружок. Так что напрасно ты цокаешь копытом. Я сейчас ослаблю наручники, джигит, но если ты намерен увечить себя дальше…

– Не намерен. – Зелимхан спокойно протянул Игнату руки, затем недобро усмехнулся:

– Что это за историю ты мне плетешь?

– Я не прялка, джигит, – тихо отозвался Стилет.

– А я не конь.

– Что?!

– Я не цокаю копытом, я не конь.

Игнат некоторое время молча смотрел на Зелимхана, потом быстро открыл и снова защелкнул наручники. Отвернулся. Достал пачку «Кэмела» и какое-то время смотрел в окно.

– Спасибо, – негромко проговорил Зелимхан, чуть приподняв руки.

Ворон еле заметно кивнул, быстрым движением выбил из пачки сигарету, поймал ее губами: