Четверг, 29 февраля

11 час. 23 мин. Время московское

– Борт три ноль девять, ответьте земле…

– Земля – триста девятый, слышу вас.

– Ну что, Кондрашов?

– Да, мы нашли ее… дивизия… Она действительно здесь. Я не спец, но похоже на часовой механизм. Вроде бы еще есть запас времени.

– Кондрашов, не трогай ее. Это приказ.

– Земля, помехи, вас не понял.

– Кондрашов! Триста девятый…

– Слышу вас.

– Бомба с сюрпризом. Не прикасаться.

– Понял вас, понял.

– Хорошо. Мне везут сапера. Ложись на новый круг. Высота прежняя.

– Понял.

– Никакой самодеятельности. Конец связи.

Подполковник Коржава отер пот со лба белым платком с вышитыми инициалами, скомкал и спрятал влажную ткань в карман брюк. До последнего момента он надеялся, что это тупая шутка – мало ли идиотов звонят про бомбы в метро или даже чуть ли не в Большом театре. Ну какому уроду взбредет в голову минировать боевую машину? Несерьезно все это. На кой может сдаться военный вертолет? Террорист? Зачем? Охраняемый объект и никакого эффекта. Террорист полез бы к цивильным, гражданская авиация. Но… Коржава мял пальцами сигарету «Ява» – несмотря на все перемены, он остался верен сигаретам, которые курил уже больше двадцати лет, и чувствовал гнетущую слабость в районе желудка. Это был рыхлый человек с усталыми плечами, крупными тяжелыми ладонями и чуть сероватым цветом лица. Он нес в себе все возможные болезненные недуги, которые заполучил, колеся по далеким военным аэродромам Крайнего Севера и знойно-пыльного Юга, и до демобилизации ему оставалось чуть более полутора лет. В каком-то смысле Коржаве повезло – он не станет военным пенсионером в странах Балтии или ближнего зарубежья, будь они все неладны. Коржава дослуживал в нескольких километрах от Кольцевой дороги столицы и после выхода на пенсию собирался всерьез заняться своим здоровьем. В штурманской службе не привыкать к нештатным ситуациям, но с подобным он столкнулся впервые. Теперь Коржава знал, что это не шутка. И так же как он нес в себе все немыслимые болезни, борт триста девять нес в себе бомбу, адскую машину, готовую в любой момент взорваться. Этот молодой улыбчивый старлей с серыми глазами, старший борта Кондрашов, только что обнаружил ее. Там, где и было указано. Старлей на майорской должности…

Псих! Это действия психически больного человека. Он не выдвинул никаких требований. Абсолютно никаких. В машине находится бомба, а машина находится в воздухе… Нет. Так тоже не получается. Психопат проникает на военный объект и минирует боевой вертолет… И так не получается. А потом звонит, рассказывает о бомбе с сюрпризом и не выдвигает никаких требований?.. Требования будут. Что-то происходит, что-то гораздо более неприятное, чем он может себе представить. Коржава уже доложил о ситуации, и решение надо принимать теперь быстро.

– Товарищ полковник, вас. Белый аппарат. Это…

– Он?

– Так точно.

Он… Скорее – «они». Такое не провернуть в одиночку. Охраняемый объект, бомба в военном вертолете. Это… – Коржава почувствовал теперь уже спазм в районе желудка – это какая-то демонстрация… Подполковник взял трубку и снова бросил взгляд на кружащий в небе «Ми-8». Давай, старлей, продержись еще немного, сейчас выясним, что надо этим сукиным детям.

– Подполковник Коржава. – Он проследил, чтобы голос звучал ровно и спокойно – с самого начала владеть ситуацией и не позволять диктовать себе.

– Нашли наш подарок?

Акцент, еле уловимый, но все же акцент. Который пробуют скрыть. Или, что гораздо хуже, делают вид, что пробуют скрыть. Значит, Коржаву убеждают – мол, подарок с юга.

– Да. Нашли.

– Вот и хорошо.

– Земляк, давай без ерничества. Что вам надо?

– Всему свое время.

– Сколько у меня есть времени?

– Начинаете соображать. Это тоже хорошо. Представление еще только начинается.

– При чем здесь мой вертолет?

– Ни при чем. Мог быть какой угодно вертолет – оказался этот.

Там, в районе желудка, где только что был спазм, появилась одна огромная опустошающая боль.

– Чего же вы хотите? – Все самые дурные предчувствия Коржавы начинали сбываться прямо на глазах.

– Не надо вызывать саперов – это умная бомба, и вам с ней не справиться.

Подполковник снова полез за платком, нащупал пальцами влажную ткань – в довершение ко всему они еще слушают их частоту. Но что надо этим людям? Что надо им от Коржавы и от этого, еще почти мальчика, Кондрашова?

– Хорошо, я могу сейчас все остановить.

– И это тоже. Давай сразу договоримся: условия здесь буду ставить я.

– Готов и это допустить.

– Уже лучше. Видишь ли…

Секундная пауза показалась Коржаве черной бездонной пропастью, и он с трудом балансировал на ее краю.

– … Понимаешь, так уж вышло, что твоей птичке не повезло. Три ноль девять.

– Три ноль девять! Но при чем здесь…

– Нет, мы опять теряем общий язык. Три девять – это тридцать девять. Секунд. Столько осталось порхать твоей птичке.

– Что?! Подожди… – Все! Коржава сейчас рухнет в эту бездонную мглу. – Подожди, земляк, мы же почти договорились…

– Именно поэтому я предупреждаю. Это все, что я могу для вас сделать.

– Но что ты хочешь?!

– Тридцать две секунды…

– Твою налево!… Савченко, срочно связь с триста девятым!… Экипажу приказываю немедленно покинуть машину. До взрыва – тридцать секунд.

Ну вот и все, он рухнул в эту бездну. Эта бездна была теперь внутри его. Военкоры, военные корреспонденты, двое…

– Подожди, земляк… На борту еще два пассажира, комплект парашютов только на экипаж…

– Двадцать три…

– Ну постой, я прошу тебя… Там два военкора… Пожалуйста.

– На войне такое случается. Девятнадцать…

«На какой войне?» – пронеслось в голове Коржавы, и в это время он услышал:

– Земля, ответьте триста девятому. На бомбе нет никаких фотоэлементов, и на прикосновение она не работает. Бомба в руках у второго пилота. Разрешите избавиться от нее.

Что-то постучало в ту дверь, которая звалась «Успокоением». Они блефуют. Они говорили, что к умной бомбе нельзя прикасаться, а бомба в руках второго пилота. Сейчас, в это самое мгновение, надо было принять решение – либо вышвырнуть бомбу прочь, либо приказать экипажу покинуть борт триста девятого. Перед глазами пробежала картинка: вертолет не взрывается в воздухе, он падает. Подполковник Коржава не сумел договориться с блефующим террористом, приказал экипажу эвакуироваться и тем самым потерял машину. Но Коржава уже принял решение. Оно было сформулировано, и сейчас его губы произносили:

– Нет, Кондрашов! Приказываю немедленно покинуть машину и эвакуировать пассажиров.

И одновременно в белой трубке, липкой от прикосновения влажной ладони, он услышал:

– Не надо было ее трогать. Теперь время триста девятого вышло до срока. Все, полковник, смотри в небо.

– Н-е-е-е-т!!!

На какое-то мгновение Коржаве показалось, что пространство перед ним сдвинулось и дыхание, холодное кладбищенское дыхание этого движения, достигло сейчас лица. А потом его голос потонул в кровавой огненной вспышке и в конечной непререкаемости грохота взрыва. Там, где только что находился борт три ноль девять, теперь не было НИЧЕГО. И какая-то безмерная тишина придавила Коржаву к земле, а потом высушила его больные внутренности. Вертолет развалился в воздухе, но мгновение растянулось, и теперь подполковник видел, как горящие обломки борта 309 медленно двигались к земле. Коржава понял эту страшную тишину: работающий двигатель поддерживал в воздухе не только вертолет, он поддерживал ЕГО надежду. Теперь ничего этого не осталось.