– То есть хорлоки спускаются на землю, чтобы немного поработать в огороде и заготовить себе запасов?
– Нет, – возразил Этьен, – работают только определенные семьи – например, те, в которых имеются провинившиеся. Труд – это у них нечто вроде исправительных работ. Впрочем, осужденных наказывают не столько трудом – он им не в тягость – сколько лишением самого святого – права летать, и родственники несчастного вынуждены составлять ему компанию, ведь бедолаге ни за что не справиться в одиночку с объемом хозяйственных работ – сроки поджимают, знаешь ли. Также существует обязательная трудовая повинность – аналог нашей армейской службы. Ну и, конечно же, есть богатые и бедные кланы. Первые не горбят спин, потому что купили привилегии. Вторые – ишачат, вкалывая сутками, дабы отработать ипотеку на дирижабль, который достанется лишь их детям. Словом, капитализм.
– А я уж, было, подумала, что здесь рай.
– По сравнению с нашим миром, вообще-то, да. Тут патриархально-династический капитализм.
Не слышала о такой формации. Но, видимо, Этьен, как всегда, прав.
– Долго ли нам еще лететь?
– Нет, ведь мы скользим по течению ветра, – Этьен внимательно и сосредоточенно поглядел в окно, – денька через три будем в Техасе, – точнее, в той же точке – на глобусе, но относительно здешнего мира. Как только я почувствую близость места, где ожидаются Смерчи, то дам вам знать… ого, смотри же скорее!
– Я и так смотрю! – нетерпеливо огрызнулась я. – Там ничего нет.
– Наверх смотри!
– Куда-куда? – не поняла я и в ту же минуту ощутила, как волосы Этьена скользнули по моей щеке: он подошел совсем близко, вкрадчиво нащупывая мою руку – а потом вдруг очутился в кресле и повелительно усадил меня рядом с собой.
– Вот так, Коко, стоя ничего не увидишь! Запрокинь голову и глянь как можно выше: там как будто бы воздушная каравелла скользит – немного наискосок всеобщему движению. В самом верхнем ряду. Нашла? – и Этьен отклонил спинку кресла назад, предоставив нашему взору бесконечную сизую высь.
Я поудобнее разместилась на мягком сидении, до боли вывернув шею, стараясь рассмотреть ладью в наклонном иллюминаторе, и передо мной открылся широкий обзор на бескрайние небесные просторы, словно исчерканные невидимыми разделительными полосами – оказывается, движение облачных дирижаблей строго упорядочено. Этьен обнял меня и склонил мою голову к себе на грудь так, что мне стало одинаково хорошо видно и далеко впереди по курсу, и прямо над нами.
– Вон, видишь дирижабль с веслами? Это и есть та самая каравелла.
К северо-востоку от нас по отдельной небесной «полосе» двигалась продолговатая, похожая на старинную лодию, гондола с воздушным баллоном в виде рыбьего плавательного пузыря, закрепленного на тросах высоко над головами летящих или – как выразился бы Этьен – скользящих. У самого днища корпуса лодии по всей длине из обшитых сталью отверстий, больше напоминающих клюзы, нежели уключины, торчали коленчатые весла, здорово смахивающие на лягушачьи лапы. Их вращательно-поступательные движения были настолько слажены, синхронны, что сразу становилось ясно: это работает сложный автоматический механизм, а не какая-нибудь вереница прикованных цепями рабов – хотя сидящие внутри члены команды явно напирают на какие-то рычаги своими крепкими мозолистыми руками.
– У «Глории» тоже есть выдвижные весла, чтобы сражаться с ветром, но это, так сказать, задумка по умолчанию – мы ими пользоваться не будем.
Голос Этьена становился все тише, глубже, и я чувствовала, как от его губ у меня трепещутся волосы на затылке. Вот он умолк, но, несмотря на воркующий рокот мотора, я слышала его дыхание – шумное, замедленное, сдавленное…
– Я уже догадалась: ты поставил на «Глорию» мощные тянущие винты и форсаж, – сказала я вполголоса.
– Да, а еще гибридный пятиконтурный двигатель, работающий на универсальном топливе моей собственной рецептуры!
– То есть ты хочешь сказать, с поршневым мотором?..
– Так точно, но не вместо газогенератора, а в дополнение к нему! И плюс двойная форсажная камера. В целом, получилась сложнейшая силовая установка, занимающая слишком много места. Собственно, потому-то она и не нашла применения в самолетостроении, а вот для дирижабля – пришлась в самый раз! В основе ее лежит гибрид обычного турбовентиляторного двигателя и двигателя смешанных циклов, что позволяет одновременно использовать самые необычные виды топлива, начиная от примитивного разреженного…
– Я поняла! Твой двигатель сразу и пороховой, и квантовый, и ядерный, и глюонный, и так далее. Прости, а эту… установку ты собрал сам?
– Не совсем. Скорее, приобрел у Zeppelin & Metallwerk Friedrichshafen версии 2.0, но кое-какие детали выпущены по моим чертежам.
– И когда же ты все это успел?
Этьен в ответ лишь загадочно улыбнулся.
Движители гулко и непрерывно рокотали. Но как громко, по сравнению ними, стучали наши сердца и качали кислород легкие! Мы жили – вдыхали и выдыхали воздух, а наши души расправлялись и становились такими же могучими, как эти степенные и величественные дирижабли, вблизи похожие на клочья пены или, может, на обтекаемые сгустки пенопласта, которыми обычно заполняют пустоты в ящиках с хрупким товаром. От монументальности их тулов веяло таким волнующим покоем и такой вековой вечностью! И я готова была бесконечно лежать на груди Этьена, глядя в окно на движущийся пейзаж под монотонный рокот лопастей…
– Рука затекла, – вырвалось у меня прежде, чем я почувствовала резкую боль в локте.
Этьен повернулся и как-то многозначительно, пристально посмотрел мне в глаза. Я постаралась вложить в ответный взгляд как можно больше тепла и признательности. Но тут вдруг из коридора послышались чьи-то шаги, заставив меня вернуться в реальность.
– Еще какая-то сонная тетеря встала к обеду, – усмехнувшись, сказала я чуть громче, чем надо.
– Да нет, это, скорее всего, пилот и штурман в одном лице, – мягко возразил Этьен, – пора бы уже сменить его. Возможно, стоит скорректировать график дежурств.
Из-за выступающей стены показалась угловатая фигура Себастьяна Хартманна. Соломенные волосы молодого человека представляли собою гнездо, глаза покраснели и припухли. Коротко кивнув мне, Себастьян посмотрел на Этьена.
– Здорово, приятель, – небрежно бросил он, слегка склонив голову набок и криво улыбнувшись. – Слава Богам, с тобой все в порядке, ну и напугал ты нас!.. Можно тебя на пять минут в рубку? Надеюсь, объяснишь кое-какие детали, а то я наугад научился управлять этой посудиной – так сказать, методом научного тыка?
Мужчины ушли, а я осталась сидеть, задумчиво глядя в окно. Казалось, грандиозный парад великой мощи, непобедимой эскадрильи (или все-таки эскадры?) шествует по небу: матово белые исполины с прожелтью, розоватостью, бледной зеленью, голубизной – всевозможных пастельных оттенков. Словно их специально по этому случаю окрасили прожекторами с бледно-утренними фильтрами. Или, может, это сын великана Бергельмира нечаянно рассыпал на небесах фигурки сахарного драже? Лишь изредка острые полоски стрингеров тяжелых цеппелинов, принадлежащих богачам, пронзали нежные полутона своим золотым великолепием.
А может, это вовсе никакая не эскадра, а случайно сбившаяся стая, которая плывет – нет, все-таки летит – повинуясь непонятному зову и инстинкту, иногда смутному и тревожному, а порою загадочному и манящему. Летит вольно, куда придется, не выбирая маршрутов. Чего же на самом деле хочется хорлокам? Почему им на месте не сидится?
И ощущение лиризма, смешанного с тревогой, заполонило меня: ах, Этьен, Этьен, что у тебя на сердце? Все ли с тобой в порядке? Как ты переносишь в одиночку потерю отца? И отчего без конца глядишь на меня так пристально?
Внезапно снова раздались шаги – на этот раз над головой и, судя по цоканью каблуков, в каюте Лоры. Меня вдруг осенила шальная идея. Вскочив с кресла, я решительно направилась к троюродной сестре Эрика:
– Доброе утро! – проронила я и, не дожидаясь ответа, продолжила. – Лора, скажи, у тебя есть с собой хоть какая-нибудь косметика – карандаш там или помада? Научи меня, пожалуйста, как всеми этими штуками пользоваться.
