А. Спасибо большое. Я вспомнил песню Бориса Гребенщикова, из которой привел цитату. Сейчас все в Интернете поют. Извините, можно я вам спою, Роман? Это одна из замечательных, любимых, коротких, очень пронзительных песен старых. (поет)

Такая песня, помните?

Р. Да, ну конечно же помню.

А. (смеётся)

Р. Конечно же помню. А вот – «когда я проснусь, ты будешь со мной», да. А кто, вот вопрос? Кто будет со мной?

А. Мне кажется, Борис Борисович часто выворачивает наизнанку сон и явь. У него в одной из песен есть такая мысль: он проснётся, чтобы отправиться спать. То, что мы считаем явью, для него похоже на сон. И в этом контексте «когда я проснусь» – это «когда я стану ближе к Богу». То есть, когда та реальность, которая была для меня жесткой и очень конкретной, вдруг станет мягкой и податливой, когда всё станет очень символично, окрашено смыслами, и вот в этом-то пространстве я очень хочу, чтобы тот, кого я люблю, был рядом со мной. А может быть даже, речь идёт о том, чтобы Тот, любовью Которого создана Вселенная, вдруг оказался рядом со мной. Для меня это так. А для вас как?

Р. Гребенщиков, конечно, мыслит и чувствует в русле того духовного учения, согласно которому нам необходимо пробудиться для жизни в духе и заснуть для вещей, связанных с суетой и меркантильностью. Отсюда и этот перевертыш. Мы должны пробудиться для глубокого и подлинного и заснуть для поверхностного и второстепенного.

Сны – это удивительная отдельная тема, я с ней очень осторожен, потому что, когда идёт огромный поток сновидческой жизни, то есть драгоценные крупицы, а есть то, что нужно просто отпускать, потому что оно не несёт в себе глубокого смысла. Я поделюсь одной такой бесценной крупицей, которая уже стала частью меня, и это уже моя реальность, это не плод воображения, не вымысел. Это сродни чуду. Как Зинаида Александровна говорила: чудо – это не то, что поражает воображение, а то, что преображает душу. И есть такие сновидения, видения, откровения, которые именно преображают душу. Я расскажу о своем трехлетней давности сне, который меня перевернул.

Мне снится, что я в комнате с отцом. И мы собираем чемоданы, мы пакуем вещи. И мне шестнадцать лет, я почему-то очень точно во сне понимаю, что мне шестнадцать лет. Это редкий случай, когда у тебя этот возраст на лбу написан. И папа говорит: «Всё, сынок, мы собираемся, и мы улетаем в Израиль, мы переезжаем всей семьей». И я… ну мне папа, отец сказал, и я начинаю что-то складывать, хотя я не хочу ехать. Но ведь отец сказал, и надо так делать. Я собираю, собираю книжки, какие-то вещи, ботинки. Это его решение, и у меня нет ещё возможности и права оспорить его во сне, но во мне уже что-то начинает зарождаться, какая-то тревога. И вдруг, закладывая в чемодан очередную вещь, я поднимаю на него глаза и чувствую, что у меня из глаз брызнули слёзы, потому что я спрашиваю отца: «А как же Зиночка?! Как же Зиночка?!» То есть, как я уеду и её оставлю? А мне шестнадцать лет, мы ещё не то, что не были знакомы, мы ещё совсем и совершенно не знали друг друга. И вот этот вопрос – а как же Зиночка? – то есть вот это то, что тебя как молнией пронзило в минуту разрыва. И я понял, что эта связь настолько глубокая, настолько важная, что первое, что меня возвращает в реальность, это вопрос, как я отойду от учителя, как же мое служение и как я разорву эту связь? И меня к этому привёл сон. В обычной жизни это всё и так понятно, но сон переоткрыл это в эмоциях, в состоянии слёз, кома в горле. Переоткрыл самое важное! И конечно же, это больше, чем сновидение. Это та сокровенная реальность, которая тебя ведёт, и нельзя выпускать свою руку из её руки.

А. Спасибо. У нас есть вопрос. Мария Черных спрашивает. В одной из лекций вы обронили фразу о том, что бывает, ученику кажется, что учитель дал ему меньше, чем мог бы. Не понимаю, как это возможно, поскольку, если речь идёт о духовном ученичестве, единственное, что требуется от учителя – пример живой воды. О какой мере вы говорили? О какой мере шла речь?

Р. Видите, Мария такая внимательная слушательница, это, конечно, очень приятно. Речь шла вот о какой мере. Да, вода живая. Но чтобы её испить, нужно самому быть живым. И очень важно, с чем ты пришёл. Если ты пришёл с кружкой или с фляжкой, то большего не получишь. Очень важно, что ты принёс. Принёс сердце, огромное, как океан, – и оно будет наполнено всей любовью, всей мудростью. Или ты принёс какую-то малую меру времени, сил, доверия, которые тебе не жалко отдать. Пусть это будет тебе казаться ведром огромным, но на самом деле – это немного. И тогда ты получишь полностью всё, что хочешь, но тебе будет казаться, что тебе чего-то недодали, но не потому, что тебя обделили, а потому что твоя посуда неглубока.

Я это больше адресую себе, не кому-то, не в назидание. Когда я пришел к Зинаиде Александровне, к Григорию Соломоновичу, я понимал, что назад пути нет. Когда ты идёшь к учителю, как сказал один мудрец, забудь об обратном билете. Это значит прийти с пустым огромным сердцем. А почему ты приходишь с пустым огромным сердцем? Да потому, что, не будем лукавить, оно уже заполнено до краёв такой тяжестью, что больше ты нести эту тяжесть не можешь. И тебе нужно очистить то место, куда ты призовёшь силу. Мейстер Экхарт говорил, что капля твари вытесняет всего Бога. Казалось бы, капля тварности, ну что такого? Но если есть капля твари, Богу уже нет места. Поэтому капля твари – это очень важная категория, очень важная вещь, которую мы должны осмыслить. Только полная открытость позволит причаститься до конца тому источнику любви, силы, мудрости, к которому ты пришёл и которому ты доверился. Однако в вопросе Марии есть некое неочевидное продолжение.

Я вспомнил притчу про юношу и колокола. Согласно легенде на острове стоял собор с тысячами колоколов, но вода поднялась и собор затонул. Старики говорили, что, если быть внимательным, то можно расслышать колокольный звон. И вот юноша приходил на берег моря и изо-всех сил напрягал слух. Но он ничего не слышал, кроме крика чаек, прибоя и каких-то еще посторонних звуков. Юноша почти отчаялся. Пришёл в последний раз, перед отъездом домой, и в какой-то момент он настолько растворился в плеске волн, в этом солнечном дне, настолько у него не было никаких ожиданий, и никакой экзальтации, связанной с этими ожиданиями, что он вдруг услышал колокола. Сквозь плеск, сквозь прибой, сквозь крик чаек он услышал их, но услышал тем самым глубоким сердцем, у которого нет ни ушей, ни глаз. То есть, когда он перестал чего-то ждать и готовиться, оно пришло. И мало того, но это я уже от себя добавлю, он услышал не только звон колоколов. Может быть, он впервые услышал плеск воды, крики чаек, крики детей, или как скрипят качели где-то в соседнем квартале. И он понял, каким глубоким смыслом наполнены простые вещи и простые звуки. И Вселенная его сердца стала Целой. Ему не нужно было уже отдельно выделять этот колокольный звон и себе ставить галочку, что я духовное существо, я слышу нечто, что не слышат другие. Он стал такой полнотой и целостностью, при которой исчезла граница между ним и всем остальным, между ним и Богом, между ним и другим человеком. Он стал единым в этой любви и полноте. И если мы так придем к учителю, за этим единством и полнотой, то вопросы меры отпадут.