Село было совсем не маленьким, но заброшенная деревушка в далекой тайге давно была забыта людьми и богом. Деревня быстро приспособилась к новым временам. Те, кто приехали сюда в благословенные советскиегода, либо быстро испарились, прихватив с собой немудреное имущество, а заодно и технику богатого леспромхоза, либо тихо спивались, проклиная все новое и взахлеб вспоминая ящики тушенки и сгущенки, бдительно распределяемые предприимчивым профкомом. С годами ящиков в разговорах становилось все больше, речи злее, а жизнь этих выброшенных на обочину людей все тоскливей и беспросветней. В деревне процветали старожилы. Их было не так уж мало. Десятка два добротных рубленых домов, огороженных плотным нерусским забором, за которым захлебывались лютые псы, вызывали зависть, стояли трактора и косилки, поблескивали неизвестно откуда и зачем появившиеся, невиданные раньше иномарки.

Кормила тайга. Неласковая к чужим, она щедро одаривала тех, кто умел жить по ее законам. Летом заготавливали дорогой кедр, травы, драли кору, возили, собирали редкостную и ценимую на вес золота в городе смолу-живицу, потихоньку мыли золотишко. Зимой охотились на пушного зверя, продавали к новому году заезжим коммерсантам, которых становилось все больше, новогоднюю ель и пихтовую лапку, круглый год валили кедр, сосну, и машинами те же коммерсанты за хорошие деньги забирали все это добро. Богатеющие горожане строили дорогие коттеджи, и леса было надо много.

Начальство Комсомольск не навещало. Зимой сюда на новомодных машинах не попадешь, летом иногда добиралась власть на вертолете. Привозили припасы, продукты, При виде странных, черных фигур местных жителей, подталкиваемые темными, настороженными взглядами, приезжие торопились скорее уехать и быстро исчезали в черном чреве вертолета, облегченно захлопывая за собой дверь.

Наряд милиции прибыл на удивление быстро. Из вертолета лихо выпрыгнули человек десять милиционеров. Командир их не без интереса выслушал сбивчивый Людкин рассказ, периодически прерываемый невнятными бормотаниями и протяжным воем секретарши, и потребовал проводника. Людка, проклиная всех и вся, заметалась в панике. В слепой и отчаянной надежде на мужика она ринулась к Петровичу, всенародно избранному на высокий пост главы Комсомольской администрации. Мать Петровича, увидев ее, только безнадежно покачала головой. Сам глава, нежно обняв огромную, почти полную стеклянную бутыль с отливающей янтарным светом медовухой, с неудовольствием посмотрел на нее мутным горьким взглядом и тупо качнул головой, на которой густой щетиной торчали черные, жесткие, как конский хвост, волосы, где запутались в полной неразберихе сено, перья, кусочки бумаги. Он пил уже не первый день и, судя по всему, до конца было еще далеко. Петрович, пришедший в полное отчаяние от безысходной судьбы и одолеваемый высокими и трагическими мыслями, крепко подогретыми крепчайшей медовухой, отмахнулся от воющей Людки, нежно обнял пузатую бутыль и глубоким, красивым голосом вдохновенно запел: «На границе тучи ходят хмуро…» Обозлившаяся заместительница сразу поняла, что рыдать и биться о стены – только зря тратить время и силы. «Ладно, сволочь, – шагая домой, думала она, – пропьешься – я тебе устрою День пограничника!» Она метнулась за советом к мужу. Тот безразлично выслушал ее вопли, повернулся к ней спиной и очень, очень далеко послал и ее, и Петровича, и некстати явившихся ментов. О том, что это он и велел жене вызвать милицию, Серега как-то забыл. У него не заводился, по неизвестной причине, только купленный мотоцикл, и ему было не до государственных проблем. Тут Людка просто озверела, она заорала не своим голосом и залилась слезами. Серега, опомнившись, понял, что вместо ужина будет у него и на первое, и на второе, и на десерт опухшая и злобная физиономия жены и посоветовал ей обратиться к Деминым. Они охотники, тайгу знают и не робкого десятка. «А вообще, – равнодушно утешил он Людку под конец, – никто туда не пойдет. Дураков нынче нет! Не под пистолетом же погоните – времена не те!»

Людка бросилась к известной в деревне семье Деминых, состоящей из одних мужиков – охотников. Но те, угрюмо, не глядя на нее, отказались. Они, все трое знаменитых медвежатников, стояли посреди избы, угрюмо хмурясь и глядя в сторону. Огонь гудел в маленькой грязной, давно не мазаной печке, отбрасывая причудливые тени на небеленые стены избушки старого Наума – самого умного и хитрого из всех людей, которых Людка встречала в своей жизни. Похожий на медведя, кряжистый, обросший согнутый старик все время молчал, перебирая желтыми от домашнего самосада руками. Умно и хитро поблескивали маленькие, глубоко посаженные глазки. Наум молчал, и все трое не знали, что сказать обозленной и доведенной до крайности Людке. «На Пьяную гору мы не пойдем, – пряча глаза, пробормотал, словно извиняясь, бывший одноклассник Людки Левка Демин, угловатый нелепый парень, со слезящимися глазами и огромными руками. – Мы не пойдем, – не проси. Говорили Ивану: не ходи, темно там, нехорошо. Не послушал. Сколько мужиков там пропало – так как же: умнее всех хотел быть!» Злые слова падали как камни, скрывая страх и растерянность людей. «Они боятся!» – изумилась Людка. Кого и чего могли бояться эти привычные ко всему мужики, каждый из которых один ходил на медведя, месяцами пропадал в тайге, и на совести каждого из них, как шептались в деревне, было не так уж и мало крови. По весне вытаивали на обочинах лесных дорог подснежники, так с жутковатой иронией окрестили местные жители трупы людей, сгинувших в зимней тайге. Золотишком ли промышляли, просто ли зашли погулять и подышать свежим воздухом, кто знает. Только никто не искал этих бедолаг. Злые языки шептали, что не только на зверя хаживала эта тройка охотников. И что встретиться с ними в глухой тайге не радостно для одинокого заезжего человека.

«Попей-ка чайку», – вдруг сказал старый Наум и встал, распрямив могучие плечи, – попей». Старик, вышел, показывая, что разговор окончен. Мужики засуетились, заваривая Людке горячий чай в старой оббитой кружке. Теплый мягкий аромат наполнил избушку. «Нет, – отодвинула та кружку, – Чаю мне от вас не надо. Чай я и дома попью. Скажите, хотя бы чего боитесь». Мужики переглянулись.

«Это ты с чего взяла-то? – пробормотал Леха. – Ишь ты какая, боимся! Ничего мы не боимся» «Ничего только дурни вроде тебя не боятся, – вдруг промолвил Михаил, вечно озабоченный, хмурый и неторопливый. – Должны ребята знать, с чем дело имеем. Пропадут там. И автоматы не спасут. А я греха на душу не возьму. Расскажите им».

«Да что рассказывать-то! – ахнул Леха, – Кто знает-то, что там в той дыре проклятой деется!» Пьяная гора пользовалась очень нехорошей славой. Место было как место. Большой черный овраг, протянувшийся километра три. Поляна, осыпь каменистая, скалы. По дну оврага бежал ручей с удивительно чистой и вкусной водой. По склону росли тихие рябины, осенью усыпанные красными гроздьями ягод. Зимой эти гроздья пламенели на чистом, серебристом снегу, выделяясь яркими пятнами среди вечно мрачных пихт и елей. Место и тогда было страшноватое. Спустишься сюда водички попить, или отдохнуть. И начинает мерещиться, будто кто-то из темной чащи таежной смотрит на тебя странным завораживающим и недобрым взглядом. Оторопь брала ничего не боящихся таежников. И еще говорили, что, будто стоит задержаться здесь, как начинает тебя кто водить по тайге, и голосок такой страшненький, сладенький уговаривает, будто плачет кто в лесу, ребенок не ребенок, тоненький голосок, девичий, жалобный. Только жуть от него такая берет, что второй раз редко кто возвращался водицы сладкой попить. А вода целебная была. Говорят, кто ее попил прямо из ручья, от многих болячек избавлялся. И еще. Никакая техника к тому месту не могла подойти. Ломалась. Маз ли, бульдозер, трактор любой. Как черт путал. Глохли. Один раз в бывшем еще леспромхозе новый крутой директор приехал. Наорал на мужиков, решил, было, невиданное для тех мест дело сделать: аэрофотосъемку с вертолета. Говорили ему: не надо над урочищем летать бы. Так не послушал. Может, конечно, и неполадки, какие были в этом вертолете, только в самый раз над урочищем и заглох мотор. А что самое главное: не нашли ни вертолета, ни ретивого директора. Сгинул. А ночами над оврагами и стали видны блуждающие огни, И голоса слышны, будто плачет кто, жалуется, И от голосов тех люди как с ума сходили. Только больше никто оттуда живым не вернулся. И те, кто искать пошел, следом сгинули. Но времена настали смутные, людей убивали в Чечне, горячих точек наплодилось больше некуда, и жизнь человека дешевле копейки стала. Никто никого не искал. Вот с тех пор, кто поумнее, обходили то место проклятое. Даже говорить об этом боялись, считалось, что беду накличешь. Людка знала все это, и ничего нового не сказал ей охотники.