Он боялся еще раз увидеть бездонные и пустые глаза человека без души и говорил эти слова машинально. Он хотел одного, чтобы этот человек ушел.

– Моим грехам нет прощения. Значит, нет мне покаяния. – И отряхнув новый дорогой костюм, протянул толстую пачку долларов – Это на храм, на бедных, куда хотите»

– Свечку поставьте, – тихо сказал священник.

– Гаснут свечи, – устало молвил незнакомец и тяжелой натруженной походкой, слегка прихрамывая, двинулся к выходу. Священник долго смотрел ему вслед. Никто и никогда не внушал ему такого ужаса, как этот человек. Словно посреди сияющего яркого дня вдруг разверзлась мрачная бездна, и дохнуло из нее что-то черное, страшное, непостижимое, враждебное самому роду человеческому.

В тот проклятый день Людка Васнецова-секретарь поселковой администрации, здоровенная дебелая деваха с круглым простодушным лицом, на котором поблескивали маленькие раскосые татарские глазки, с утра была сильно не в духе. В глубине души Людка была уверена, что она красавица. Эта ее глубокая убежденность в своей бабьей привлекательности как-то передавалась окружающим, и все в деревне вполне искренне считали ее красавицей, хозяйкой, аккуратисткой. Всех соседей Людка поражала гирляндами белоснежных трусов, которые она развешивала на всех веревках в своем кукольном огороде, и горами булок, что она выпекала для своего длинного, худого, как жердь, и злющего мужика. Серега, по злым намекам комсомольских баб, бил красавицу жену смертным боем и ревновал даже к деду Цвигуну. Но бил умело, синяков не оставлял, с работы всегда забирал ее на старом «Урале». Супружеская пара гордо шествовала к старой колымаге, Серега на виду изумленных баб подавал любимой жене руку, заботливо усаживал в люльку, кутал ножки в выстиранную дорожку, и мотоцикл, глухо кашляя, чихая и треща, вез благородную пару домой.

Сейчас, в общем, незлую Людку переполняла лютая злоба: ей даже дышать было нечем.

Все началось в магазине. Его недавно открыл в конторе лесхоза толстенький веселый грузин из соседней деревни. Приезд машины с продуктами был праздник для умирающей от скуки деревни, и бабы толпой уже с утра заседали в коридоре конторы, делая вид, что не видят злобных взглядов Зинаиды Гавриловны-первой леди деревни, жены директора лесхоза. Маленькая, черная, как обезьянка, с поблескивающими бусинками черных глазок, она славилась среди мужиков своим сволочным и склочным нравом, а баб поражали ее длинные загнутые ногти, унизанные золотыми кольцами. На некоторых пальцах колец было даже по два. Зинаида ни с кем не общалась, мужика своего, маленького, тщедушного и болтливого, держала в черном теле и в ежовых рукавицах. Не варила, не стирала, огород не садила. Мужа ревновала к каждой бабе, возле которой словоохотливый Иван Кузьмич останавливался обменяться мнениями о важных проблемах внутренней и внешней политики и посоветоваться, как правильно распорядиться деньгами, полученными страной от продажи нефти и газа.

Зинаида гордо прошествовала мимо галдящей толпы баб с сумками. Пол под ее каблуками трещал, визжал, скрипел. У занятого Ивана Кузьмича руки до замены пола не доходили, хотя говорил он об этом много и часто. Процедив сквозь зубы что-то вроде «Здравствуйте», первая леди Комсомольска скрылась за некрашеной дверью бухгалтерии.

Людка в тот день удивляла баб ярко – красной шляпой с широкими полями и длинным шарфом, обмотанным вокруг шеи. Эти обновы культурный Серега привез ей из области. Людка была на седьмом небе. Она вдруг почувствовала, каково это быть не только красивой, но и умной, интеллигентной, даже утонченной. Приняв аристократическое выражение лица, умно и строго глядя из-под широких полей красной шляпы, Людка объясняла бабке Цвигуновой, каким шампунем какие места на теле надо мыть. Бабы с почтением слушали Людкины интеллигентные речи, как вдруг ее словно обожгло. Увлекшись, она не заметила как взгляды немногочисленных мужиков, сгрудившихся возле мешков с мукой, устремились к двери, гомон баб присмирел. В воздухе повисло недоброе густое напряжение. От дверей обжигающе холодным насмешливым взглядом прямо на Людку уставились нездешние зеленые глаза Ивановой дочки. Дашка стояла, прислонившись к замасленному грязному косяку дверей и, не отрываясь, смотрела на переполненную восторгом от себя самой Людку. По этим ее ледяным взглядом почувствовала себя Людка просто дурой набитой, смешной, жалкой и грязной. И окружавшие ее бабы, с таким почтением слушавшие обладательницу многих белых трусов, вдруг почувствовали то же. Возле нее вдруг образовалась пугающая пустота. Сама не зная как, добралась она до дома, обливаясь жгучими от стыда слезами, сорвала и сожгла красную шляпу. Перепуганный Серега попытался, по привычке, сунуть жене под нос кулак или ткнуть под ребро, но та с таким остервенением заорала на него, так люто рванула повешенную недавно с такой любовью занавеску с оборочками, что озадаченный мужик сделал вид, будто у него неотложные дела и быстро ретировался из дома, еще долго оглядываясь в изумлении на синие с белым наличники чисто блестящих окошек родного дома.

С тех пор и появился у Людки враг. Злоба, душившая ее, не проходила. Секретарша металась в своем маленьком кабинете, обдумывая самые страшные планы мести. И тут в дверь, согнувшись, и зашел папаша Дашки Иван Вырин – еще не старый, и симпатичный мужик, редко навещавший вместилище власти.

– Где глава? – угрюмо спросил он, вешая на гвоздь богатую соболью шапку, не вязавшуюся с облезлым драным кожухом, залапанным подозрительными бурыми пятнами, и с жарой стоявшей на улице.

– А чего тебе? Зачем? – буркнула Людка, убирая грязную тряпку, закрывавшую покрытое пылью окно монитора новенького компьютера, присланного по разнарядке из области. Компьютера Людка боялась до смерти, он ей даже ночью снился. Юрка-кочегар местной котельной, и по совместительству программист, объяснил ей, что даже выключенный из сети компьютер работает, и показал мигающие в углу часы. С тех пор ей казалось, что вредная машина хитро следит за нею красным глазом и насмехается. Вот и завесила находчивая Людка злобную новинку грязной тряпкой. Аккуратность Людки на рабочее место не рапостранялась, здесь она не обязана была убирать – мыла здесь полусумасшедшая бабка Марья, твердо верившая, что в компьютере живет злой дух. Потому она, входя в Людкин кабинет, крестилась и зачем-то плевала в угол.

– Где власть, дура? – неожиданно рявкнул Иван.

Спорить с этим страшноватым бугаем, в общем – то неробкая Людка, которая боялась только своего Серегу, не стала.

– Пьет он, День пограничника через месяц. Это святое! А участковый в отпуске. Нету власти.

Иван как-то по-детски вздохнул и сел на тревожно скрипнувший под ним стул.

– Плохи дела, – он потеряно посмотрел на Людку, – Нехорошие дела в тайге. Нехорошие. Скажи Сереге, если что, пусть вызовет милицию и прочешет Пьяную гору. Вот по этому номеру позвонить надо. Скажешь, что телефон Вырин Иван дал и помочь просил. Да не потеряй номер, корова! Беда в тайге.

Он говорил, захлебываясь, странные жуткие слова, выплевывая их, остервенело со страхом и злобой. Обалдевшая от страха Людка, охваченная непонятной жутью, не сводила глаз с угрюмого звероватого мужика. Иван встал, сунул ей замасленную бумажку и, задев головой дверной проем, вышел, забыв закрыть за собой дверь. Больше его в деревне никто живым не видел.

Через несколько дней, волоча перебитую ногу, прибежал к дому его пес Сокол, долго уныло и страшно выл под окнами, весь взъерошенный с вставшей на дыбы шерстью, Из оскаленной морды шла пена, острые уши прижаты, ухо разодрано до половины, бок в крови. Людей к себе не подпускал, но так страшно выл под окнами, что Серега, которого оставшаяся за всю сельскую власть Людка притащила к пустому дому Ивана, пристрелил пса и долго молчал, глядя на его худое ободранное туловище. Вот тогда, покрутив бумажку, оставленную ей Выриным, он и велел ей по рации вызвать милицию. Людка сама не помнит, что молола по той рации. В милиции решили, что село, по меньшей мере, захватили террористы, так она выла и причитала.