– Она странная и болтливая, но к ней быстро привыкаешь, – сказала Нина.

– А у неё острые зубы, с которых капает яд. – Жень приложила ко рту два согнутых пальца, наподобие клыков, и зашипела.

– Короче, они обе не подарок, – подвёл черту Пирсинг и, отсалютовав, представился: – Стёпа.

– Вы все вместе приехали? – поинтересовался Харри.

– Не. Каждый сам по себе. Ну, кроме…

Нина повернулась к Стёпе и уставилась так, будто он без спроса принялся есть из её тарелки. Парень осёкся:

– Короче, мы все из разных мест. Тут познакомились.

– Я питерская, – не без гордости произнесла Жень.

– Ближнее Подмосковье, – прогудела Нина с упором на первое слово.

– Челяба. С прошлого года. А так я человек мира.

– Попросту говоря бомж, – хихикнула Жень.

– Предпочитаю слово «бродяга», – ухмыльнулся Стёпа.

– Да мы такие же, – сказал Харри. – Сейчас в Москве живём, до этого в Нижнем, а родились вообще в глухой деревне под Кировом. Переезжаем всем табором.

Ульяна невольно бросила взгляд на пай-мальчика. На этом краю стола все познакомились, а на другом оставалась терра инкогнита. Отглаженный сидел, склонив голову над нетронутой рыбиной, и покусывал изнутри щёки. Ульяна подумала, что он стеснительный ботаник. Не окликнуть ли? Ей не хотелось, чтобы в компании появился изгой, а всё к тому и шло. Ульяна чувствовала: если бы не Харри, она тоже могла бы стать местной неприкасаемой.

Нина подалась вперёд.

– Даже не вздумай. – И взгляд, и голос были тяжёлыми, точно стокилограммовые гири.

– Не вздумать – что? – Ульяна подняла брови.

– Не вздумай с ним говорить. – Нину совсем не заботило, что пай-мальчик всё слышит. – Он псих.

– Это правда, – подхватила Жень, – Нинка права.

– Сайн-сайн! Здравствуйте, дорогие!

К столу подплыла пожилая бурятка с подносом, и Ульяна отвлекалась на неё. Уж больно колоритно выглядела бабуля.

На плечах покоились две толстые седые косы. От розового платья-халата, покрытого золотистыми кругами и перехваченного зелёным поясом, пестрило в глазах. Лицо, испещрённое лучами-морщинами, светилось благодушием. Бабушка выглядела такой умиротворённой и нарядной, будто пришла на свадьбу любимой внучки.

– Чем вас угостить, чем порадовать? – Вопрос явно был риторическим; старушка уже выставляла с подноса тарелки: глубокие с супом и плоские с жареной рыбой. – Вот омулёк. Наш, сладкий, байкальский.

– А я читала, что его ловля запрещена, – удивилась Ульяна.

– Запрещена, запрещена, – легко согласилась бабушка, раскладывая приборы. – Приятного аппетита!

– Оригинальная старушка, – заметил Харри, когда она удалилась. – Как будто из этнографического музея сбежала.

– Это Дарима, – сказала Жень. – Прикольная бабка. Живёт в режиме полного дзена. Ей что ни скажи, на всё кивает и улыбается.

– Платья у неё – нечто, – добавила Нина. – Золотой дугуй хээ восхитительно сочетается с маджентой.

– Ты в этом разбираешься? – спросила Ульяна.

Нина окатила её высокомерным взглядом.

– Я разбираюсь во многом.

– Она учится на модельера, – пояснила Жень. – Расскажи им про узор. Это прикольно, хоть и про шмотки.

Нина взглянула на Харри: заинтересовался или нет? А потом заговорила тоном отличницы, делающей доклад:

– Круги, которые мы видели на платье Даримы, это древний орнамент дугуй хээ. Он символизирует вечность и цикличность. Колесо жизни, которое вертится без остановки. – Она покрутила в воздухе указательным пальцем. – Мы все бежим в нём, как хомяки. Движемся от рождения к смерти, и это неизбежно. Когда заканчивается одно, начинается другое, и оно в точности повторяет тот же круг. От преподов я часто слышу, что мода циклична. Чтобы понять будущее индустрии, надо смотреть в прошлое. Но на самом деле циклична сама жизнь. Такие, как Дарима, понимают это.

– Звучит как-то невесело, – Харри натянуто улыбнулся.

Нина откинула волосы назад и пожала плечами.

– А мне кажется, это очень успокаивает, – ухмыльнулась Жень. – Ну, когда понимаешь, что ты просто хомяк в колесе, а не какой-нибудь суперхироу. С тобой может случиться, что угодно. Главное – просто выжить.

Разговор сошёл на нет, и Ульяна с Харри принялись за еду. Омуль, золотистый сверху и розоватый внутри, таял во рту и оставлял сладковатый привкус. Вновь появившись в зале, Дарима принесла чай и десерт – хворост, щедро посыпанный сахарной пудрой. Забирая грязную посуду, старушка посетовала, что пай-мальчик ничего не съел.

– Это потому, что его интересуют только мозги и печёнки, – пробурчала Жень, жадно вгрызаясь в жареное тесто.

Стёпа издал неясное мычанье: то ли одобрительное, то ли наоборот. Нина выразительно покосилась на Жень, потом скользнула взглядом по хворосту – и поморщилась, словно на нём оказался хинин вместо сахара.

Ульяна уловила: в их отношении к пай-мальчику скрыто нечто большее, чем игнор и презрение. Отвращение? Или страх?

Отглаженный встал, со скрипом отодвинув громоздкий стул, и засеменил к выходу. Со спины парень напоминал пупса с пластиковыми волосами. Да и вышагивал он по-кукольному, меленько перебирая ногами и почти не сгибая коленей. Казалось, если пай-мальчика толкнуть, он искусственным голосом скажет: «Ма-ма!», рухнет и больше не поднимется.

Сумрачную атмосферу разогнала Марина и её красота, летящая впереди и наполняющая всё пространство, как неуловимый аромат. Без шубы хозяйка походила на закатное зимнее солнце: алое платье отливало холодом, а накинутая сверху шаль напоминала длинную тень. Марина царственно спустилась по винтовой лестнице в конце зала и, приподняв пышную юбку, ловко перешагнула ограждающий красный шнур. Похоже, башня терема была закрыта для гостей.

– Ньюлук с народными мотивами, – выдохнула Нина. – Обалденно смотрится.

– Ты как будто на модную практику приехала, – заметила Жень. – Как фольклористы, которые ищут по деревням неизвестные пословицы. Ну а ты всякие рюшечки-хрюшечки собираешь.

– Три интересно одетых человека на весь ретрит – это, скорее, антимодная практика.

– Дарима, Марина… А кто третий? Я? – Жень поправила шапку и подмигнула.

Притворно улыбнувшись, Нина бросила красноречивый взгляд на Харри. Он приосанился и изобразил, как пафосно стряхивает соринку с плеча.

– Ну я рада, подруга, что себя ты тоже не внесла в список, – хихикнула Жень. – Мы с тобой в одной лодке антимодных лузеров.

Нина набрала воздуха, чтобы возразить, но тут к столу подплыла хозяйка. Зеленоватые глаза Мисс Заколки принялись жадно впитывать детали Марининого наряда: узор платка, витой пояс, серебряное монисто.

Ульяна поймала себя на том, что, как и Нина, неприкрыто разглядывает Марину. В голове откуда ни возьмись всплыл образ мамы: короткая незамысловатая стрижка, очки в немодной оправе, безразмерное худи и штаны, купленные ещё до рождения Ульяны. А ещё взгляд. Совсем другой взгляд. Мама как бы смотрела наружу, повсюду выискивая следы несправедливости, а Марина – вовнутрь, как человек, у которого есть тайна. «В женщине должна быть загадка» – старая присказка шла хозяйке ретрита не хуже алого платья.

У Ульяны засвербело за рёбрами, и она мысленно обозвала себя лукисткой. Она не могла понять, с чего вдруг решила сравнить маму с Мариной. Может, потому что никогда ещё не видела таких женщин? Мамины подруги и учительницы в бывшей школе совсем не походили на роковых красавиц. А Марина словно сошла с красной ковровой дорожки.

Нина, Жень и Стёпа, не попрощавшись, встали из-за стола и потянулись к двери. Проводив их взглядом, Ульяна почувствовала, как опускаются уголки губ. Новые знакомые будто забыли о ней, вот так сразу. Хотя, поспешила успокоить себя Ульяна, ребята, скорее всего, ушли из деликатности – чтобы Марина могла спокойно поговорить с новенькими. А «пока» не сказали просто потому, что на замкнутой территории это бессмысленно. За ужином, а то и раньше, они встретятся снова.

– Ульяна, Харитон, рада, что вы познакомились с остальными гостями. Если не возражаете… – Марина села рядом, положив на стол лист А4 и маркер, – я бы хотела обсудить наши планы.