Прекрасная девушка с темными бархатными глазами, волосами цвета черного янтаря и темной кожей, с коралловыми губами и жемчужной улыбкой поднялась, сняла со стены кифару, настроила и, перебирая струны, запела:

— Откуда идешь, прекрасный вестник, из Тира или Вавилона, Карфагена или Александрии? С равнины или горы? От озера или леса?

— Ни от леса иду, ни от озера. Ни с горы, ни с равнины. Ни из Александрии, ни из Карфагена. Ни из Вавилона, ни из Тира. Я иду из самого дальнего далека и с самого высокого высока!

— Прекрасный вестник, кто дал тебе голубой плащ? Он окрашен лазурью морскою? Он выкроен из небосвода? Он соткан из шерсти иль шелка?

— Не из шелка иль шерсти он соткан, не из небосвода он выкроен, не морской лазурью он окрашен, и не плащ это вовсе, а крылья, чтобы летать в облаках и спускаться в глубокие бездны.

— Прекрасный вестник, какой тебя царь послал? Это он вложил тебе в руку трость из боярышника? Это он увенчал тебе лоб прекрасным кидаром золототканым?

— Не кидар золототканый у меня на челе, а сияние, не трость из боярышника в руке, а огненный меч, царь же, пославший меня, это Царь Небесный!..

Когда Лия произнесла последние слова, раздался такой сильный стук в дверь, что содрогнулся весь дом.

Сотрапезники вздрогнули и переглянулись.

Исаак побелел до синевы, но призвал на помощь всю свою храбрость и спросил:

— Кто стучит?

— Тот, кого ты ждешь, — прозвучало ему в ответ.

— Чего ты хочешь?

— Узнать, готов ли ты.

— От кого ты пришел?

— От Господа!

И в тот же миг засовы и щеколды отскочили, дверь распахнулась сама собой. На пороге появился ангел в белом с длинными крыльями, сложенными за спиной, золотым ореолом на челе и огненным мечом в руке.

Это был Элоа, самый прекрасный из ангелов Господних: Всевышний создал его в океане золотистых и пурпурных облаков. Для тела его он взял самый чистый, свежий и прозрачный свет неба перед восходом; заря стала его сестрой, и народившееся солнце увидело его возносящим хвалы у ног Создателя. Он слыл самым быстрым гонцом Иеговы; когда он нес мир, его взгляд был добр, как свет утреннего неба, когда же он возвещал о небесной каре, глаза его вспыхивали как молния.

При его появлении оба старца, старуха, жена, Лия и ее брат молитвенно сложили руки и пали на колени, даже младенец попробовал встать на колени в своей колыбели.

Лишь один Исаак остался стоять, скрестив руки, дрожа, со вставшими дыбом волосами, но не спуская глаз с ангела.

— Ты просил у Господа дозволения провести последнюю Пасху с семьей… Трапеза закончена, время твоего ухода настало, — сказал Элоа.

— Зачем мне покидать мой колодец — ее вода так чиста; мою сикомору — ее тень так освежает; мою смоковницу — ее плоды так сладки; семью — ее любовь мне так дорога?

— Таково повеление.

— А кто повелел?

— Господь!

— Я никуда не пойду, — сказал Исаак и сел на скамью.

Ангел медленно прошел по комнате, наполняя ее светом, протянул руку с мечом и коснулся его острием лба легионера.

Исаак вскрикнул и вскочил, прижимая обе руки к лицу.

— Что ты сделал? — спросил он.

— Отметил тебя каиновой печатью, чтобы люди узнавали в тебе брата первого убийцы.

— Послушай, позволь мне еще лишь на год остаться с теми, кого я люблю, а затем я уйду…

— Ни дня!

— Ну, хоть день…

— Ни часа!

— Хоть час…

— Дарованный Иисусом час истек… Ступай!

— Позволь мне завязать ремни сандалий, набросить плащ на плечи, опоясаться мечом, надеть кольчугу!..

— Ни сандалий, ни плаща тебе не понадобится: ступни твои от бесконечного хода станут как железо, и ты будешь разбивать пятками камни. Плащом тебе послужат утренний туман и ночная роса. Ни меча, ни кольчуги тебе не надо, ибо ни огонь, ни железо не будут иметь над тобою власти… Ступай!

— Какую дорогу мне выбрать?

— Ты пойдешь по земле путем перелетных птиц.

— Что делать мне в неизвестных землях, где нет проложенных дорог?

— Ты первый проложишь путь… Ступай!

— Что мне делать, когда я окажусь на берегу океана и у берега не будет ни лодки, ни корабля?

— Ты станешь переходить с волны на волну, и там, где нога коснется воды, волна сделается твердой, как гранитная пирамида… Ступай!

— Через какие города я должен пройти?

— Что тебе за забота? Все они когда-нибудь падут и разрушатся у тебя за спиной… Ступай!

— Позволь мне в последний раз обнять жену и детей.

— Да будет так! Обними жену и детей и отправляйся! Я жду тебя у порога.

Элоа вышел.

Исаак по очереди расцеловал жену и детей. Дольше всего он сжимал в объятиях младшего, вынутого из колыбели.

Затем, словно испытывая неодолимое притяжение, он приблизился к двери, хотя и пятясь, протягивая руки к дорогим существам, которых приходилось покидать, цепляясь за предметы, столбы, углы… Но ничто не было в силах удержать его, вещи могли лишь сохранить как память следы его ногтей.

Так он дошел до порога и воскликнул в отчаянии:

— О, ты, конечно же, сильнее меня, ведь я вынужден повиноваться тебе… Так укажи мне дорогу, и я пойду.

Ангел пальцем указал Исааку путь, которым прошел Иисус.

— Ступай, — приказал он.

— А ты?

— Я возвращаюсь, откуда пришел.

И, раскинув крыла, ангел вознесся на небо с быстротой молнии, падающей на землю.

— Прощайте! — воскликнул Исаак. — Прощай, скамья моего родителя, прощай, порог отчего дома!.. Отец мой, прощай! Прощай, отец отца моего! Прощайте, жена, дети! Прощайте! Прощайте! Прощайте!..

И он быстро зашагал в сторону Древних ворот.

Но едва он сделал несколько шагов, как обратил внимание на странное явление, которого сначала не заметил: хотя было едва ли больше двух часов пополудни, на землю спустились сумерки.

Подняв глаза, он увидел как бы новый мир, возникший между солнцем и землей: круг, похожий на обруч из железа, докрасна раскаленного в плавильной печи, — вот все, что осталось от солнца.

А по небу неслись медно-желтые облака, подгоняемые огненными крылами самума.

Кроваво-красные молнии раскалывали небо на всем его протяжении.

Местами проступали звезды, но тотчас исчезали, словно там кто-то открывал и закрывал глаза.

Глухо прокатывался гром…

Жители тревожно спрашивали друг друга, что мог бы значить такой переворот в природе; женщины в спешке перебегали по улицам, чтобы попасть из одного дома в другой, тащили за собой плачущих детей.

Какие-то люди останавливались посреди перекрестков и, воздев руки к небесам, восклицали:

— Мы же говорили! Мы говорили!

Другие качали головой, бормоча:

— Но я-то тут ни при чем, слава Всевышнему!.. Пусть кровь его падет на настоящих убийц!

Домашние животные носились по улицам, испуганные едва ли не более людей.

Две лошади, сбросившие своих седоков, пронеслись мимо Исаака, выпуская дым из ноздрей и высекая копытами снопы искр из каменной мостовой.

Вдруг Исааку показалось, что земля дрожит и дома колеблются, словно деревья под ветром.

Все отправившиеся на Голгофу, чтобы поглазеть на казнь, все, кто облепил укрепления, башни и крыши, бежали в город к своим домам: одни через Древние ворота, другие мимо Женских башен — но все торопясь, толкаясь, спеша скорее попасть домой.

Среди обезумевшей толпы виднелись люди в длинных белых одеяниях, шествующие с достойной медлительностью. Исаак задрожал: ему показалось, что то были не живые, идущие в свои дома, но мертвые, покинувшие могилы.

А одеждой им служил саван!

Дойдя до Древних ворот, он взглянул на гробницу Анании, что была в сотне шагов за ними; в то мгновение, когда Исаак миновал городскую черту, крышка гробницы сдвинулась, а мертвец вышел и направился в город.

Отверженный бросился по мосту через Долину мертвых. Гора Гион осталась справа от него, слева возвышалась Голгофа, а перед ним тянулась дорога на Гаваон.

Взглянув назад, он увидел царя Давида на той самой башне, что сохранила его имя, — как раз оттуда он некогда бросал любострастные взгляды на жену своего верного военачальника Урии. Сейчас царь-пророк, при короне и скипетре, смиренно склонялся перед Голгофой.