Нам накрыли стол на одной из террас, ветер легонько колыхал листья на деревьях и кустах, лепестки, края белоснежной скатерти, шелка платьев наших дам и кончики волос. Очень лёгкий тёплый ветерок.

– А в Москве сегодня плюс три, – сказал я и все тоже засмеялись. Ничего, я тоже обаятельный, на том и стоим, как говориться.

– Да, приятно, что можно путешествовать, – улыбнулась Марина, потягивая белое вино. – Теперь открылись все границы. А когда-то мне, чтобы выехать на гастроли приходилось сто анкет заполнять, да ещё с инструкторами беседовать, будто на Марс летали.

Вальдауф улыбнулся.

– Теперь мы и работать и жить можем, где хотим. Завоевание нового времени. Я сказал Тане, что через год Флоренция будет носить её на руках.

– Из-за Симонетты? – улыбнулся я.

– Что? Расскажите мне, – сказала Марина.

– Да нет, чепуха это, – улыбнулась Таня. – Просто фотографу пришла в голову мысль обыграть образ Симонетты и вообще картин Боттичелли и Рафаэля. На Леонардо не покусился. Ну вот и… Мы тут Боттичелли копировали в современных нарядах Christian Lacroix и Blumarine для итальянского Vogue. Принимали позы как на его картинах…

– Флоренция – особенный город, особенный для живописцев, – сказал Вальдауф. – Здесь фонтан энергии, который стимулирует творческую силу или это удивительное историческое и культурное совпадение, но мы не можем не признать, что нигде больше не родилось столько художественных гениев.

– С четырнадцатого по шестнадцатый века родилось рекордное количество художественных гениев по всей Европе, – заметил я. – Время было такое – Возрождение.

– Возможно, – кивнул Вальдауф. – Даже у нас именно в эти века творили Рублёв, Феофан Грек.

– И всё же, Италия – это чудо, – мечтательно вытянув руки, произнесла Марина. – Я вообще не понимаю, как у нас в России мы все не только живём в этом вечном холоде и хмуром небе, то снег, то дождь со снегом, но появляются дарования вроде вас, дорогие живописцы, или писатели и поэты, хотя кажется, о чём они могут писать кроме как о феврале и хандре, а ведь находят и столько света и страсти… или Чайковский, Мусоргский, Свиридов… я перечислять могу без остановки… Не понимаю. Ну ясно здесь: рай и солнце. Но у нас… Откуда они черпают вдохновение? В чём?

Она говорила с легкой улыбочкой, которая, кажется, не предполагала серьёзности, на самом деле заключённой в её словах, или сама Марина произносила их не от себя, прочла где-то или услышала. Было не похоже, что это ей собственные мысли.

– На любом камне может вырасти цветок, – сказала Таня. – И под снегом всегда остаётся живая трава.

– Да-да! – радостно проговорила Марина, и я уверился, что то, что она сказала чуть раньше, не плод её собственных размышлений. – Я слышала, есть такой цветок, он растёт на голом камне. Эй… эйли… Вольдемарчик, как он называется?

– Эдельвейс, Мариночка, – улыбнулся Вальдауф. – Но эдельвейсы растут только на Кавказе.

– В самом деле?! Вот это да! На нашем Кавказе! – засмеялась Марина. – Ну хоть что-то у нас есть, чего нет у них тут! А вы надолго здесь?

– Через неделю у Тани начинаются показы в Париже, – сказал я. – А я домой поеду.

– Как же вы оставите жену одну?! Нехорошо, неправильно, – покачала головой Марина. – Танечка, какая у вас интересная работа.

– Это правда, – улыбнулась Таня.

– А картины… не пишете больше?

– Обязательно. Я тут сделала серию иллюстраций, хочу попросить вас, Валерий Карлыч, взглянуть.

– С удовольствием, – кивнул Вальдауф. И добавил, обращаясь ко всем нам: – Знаете, каждый раз, когда вижу работы моих учеников, боюсь заметить, насколько они переросли меня, а я сам устарел.

– О нет! Это невозможно, ты – гений! – воскликнула Марина вполне искренне.

Вальдауф, шутя, поклонился, раскинув руки в стороны, как на сцене.

– Рекомендуюсь, гений.

Между тем принесли сабайон и семифредо. Всё это замечательно вкусно готовил тот самый повар, которого я нашёл в Милане и уговорил пожить на нашей вилле несколько недель за баснословные деньги. Но, хотелось порадовать себя и немного откормить Таню после болезни. Названия всех этих местных блюд и их вкус мы выучили быстро, чтобы так же быстро и позабыть.

Ароматы вкуснейших десертов витали над столом, ароматы сада, погружающегося в вечер неторопливо, будто в вальсе, увлекаемые ласковым ветерком кружились над нами. Дневное щебетание, похожее на наш неспешный разговор, стало меняться на вечернее, оно больше наполнено страстями, чем дневные светоносные трели, всё громче стрекотали цикады, только набирая силу.

– Может быть, перейдём в дом? – сказал я.

– О, да, а то уже начинает темнеть, – растерянно обернулась Марина.

– Здесь так хорошо, скоро будут видны звёзды… – сказала моя упрямица.

– Идёмте, я сыграю на клавесине, – повторил я.

– На чем ты сыграешь?! – конечно, Таня удивилась.

– Ничего особенного, здесь есть клавесин, и я умею на нём играть. Да-да, милая, я полон сюрпризов, – улыбнулся я. А потом посмотрел на остальных: – Хотите, позабавлю?

Все, конечно, захотели, и мы расположились в музыкальной гостиной, которых тут было несколько, в одной из них и стоял тот самый клавесин, и я почувствовал себя каким-нибудь Вивальди или Моцартом, дающим камерный концертик перед узким кругом аристократов, пока играл, мне даже казалось, я сейчас обернусь, а на меня смотрят атласные куколки в пудреных париках и мушках.

Угостились напоследок ликёром с карамелизированной грушей, на этом и проводили наших гостей, с обещанием посетить их тоже на днях. Они отправились восвояси, их вилла начиналась как раз за оградами нашей.

– Придётся нам тоже в гости к ним идти? – спросила Таня, когда мы сели в полумраке на террасе в уже по-настоящему ночном ароматном саду.

– Не хочешь? – я посмотрел на неё.

Таня спустилась в кресле так, чтобы смотреть в небо, где мерцали уже звёзды.

– Не знаю. Надоели все, никого видеть не хочу.

Я улыбнулся, я чувствовал то же. Мы посетили Вальдауфов, конечно. Их вилла была несравненно скромнее нашей, но довольно красивая тоже, намного моложе, я думаю, века восемнадцатого, когда наша современница той самой Симонетты и Боттичелли, но их была уже хорошо обжита и довольно уютна, они ведь жили здесь уже больше года, то есть Вальдауф наездами, потому что перемещался по Европе, где проходили его выставки и продавались его работы с большим успехом, и Москве, куда он ездил работать, потому что как он выразился: «Как это ни странно, но в этом благодатном краю я растекаюсь под солнцем как мороженое и ничего не хочу делать, до того мне здесь… хорошо, – он посмотрел на Марину. – А в Москве я на своей планете: кровь быстрее бежит по венам, я сразу молодею и хочу творить. Мой город. А здесь, наверное, надо родиться, чтобы стать здешним живописцем. Я нездешний, я – русский», и засмеялся, намекая, видимо на свою фамилию, хотя никто из нас его немцем, даже наполовину, не считал.

Оставшиеся до отъезда дни мы с Таней провели за рулём автомобиля. Она так и сказала:

– Знаешь, что, милый, подарил машину, научи водить.

В первый раз получилось весело, дорога пустая и Таня, взяв руль и нажимая, как я показал на педали, тронула с места, визжа от восторга.

– Так подожди, ты сначала объясни мне, для чего три педали? Газ и тормоз я понимаю, а что такое сцепление?

– Это способ разделить двигатель и колёса, но это… так сказать, грубая схема.

– Зачем их разъединять?

– Чтобы передача была плавной, то есть не передавалась сразу на колёса, и автомобиль не двигался рывками. Но в твоей машине автоматическая коробка передач, тебе не придётся думать, она сама выберет режим.

– То есть, если коробка передач как эта, то выбирает водитель, а если автомат, то решает машина? – Таня удивлённо посмотрела на меня. – Получается, там как бы робот.

– Ну да, получается. Тебе это не нравится?

– Да нет… прикольно, я бы сказала, – усмехнулась Таня. – Марк, а ты не хотел бы научиться управлять самолётом? Ну вот, нашим?