– Хорошо, а гравитация тут причем?

– Ты привык к тому, что гравитация действует на тебя по оси «о – зет». Давит сверху вниз на эту площадку, – профессор рисует в воздухе стрелку, указывающую в стол. – А в других строениях она уже действует по оси «о – икс» – допустим, справа налево. Иначе говоря, шагнув через порог такого входа ты можешь рухнуть с потолка в другом строении.

– Я думал, это все байки.

– О нет, – качает головой Вихров. – Я такое видел. Но эти порталы обычно опечатывают, а то и ликвидируют целый этаж, чтобы никто не шастал. Партия запрещает исследования этих явлений – считает их небезопасными. А как по мне, именно эти порталы могут пролить свет на природу Самосбора и, как следствие, в конечном счете победить его!

Его глаза лихорадочно блестят, он поглядывает на дверцу шкафа рядом и то протягивает к ней руку, то отдергивает. Я понимаю, что ему не терпится поделиться наконец своей теорией, и в шкафу наверняка лежат бумаги с математическими выкладками. Подавляя улыбку, спрашиваю:

– А причем тут, в свою очередь, Самосбор?

– А вот! Есть у меня гипотеза, – Петр Аркадьевич подмигивает и замирает, держа руку на дверце, – что Самосбор – это изменение гравитации вдоль осей скрытых измерений! Допустим, «о – кю», «о – мю», «о – тау» – и так далее. Он словно выдавливает из этих измерений нечто неизвестное нам. Словно сбрасывает с потолка – только не с потолка, а из ниоткуда. И жителей, попавших под него, соответственно, утягивает в те измерения. Там они продолжают жить не хуже нас, но в недосягаемости…

Жуткая и восхитительная догадка мелькает у меня в мозгу. Если это действительно так, то Вихров – гений! Это не просто научный прорыв. Не просто решение фундаментальной загадки. Это путь в лучший мир для потерявшего надежду маленького человека, у которого из радостей жизни остались лишь скабрезные частушки. Спасение для меня.

Вихров подтверждает догадку.

– Скажу честно, Павел. Ускоритель построен не для того, чтобы найти неизвестную силу, изменяющую молекулярное строение слизи. Он нужен, чтобы открыть портал в измерения Самосбора. Безопасный портал. Чтобы вернуть всех, кто исчез в сиреневом тумане.

– Или уйти за ними?

Во рту пересыхает, я смотрю на улыбающегося профессора, не видя ни морщин, ни седины, ни таящейся в уголках глаз печали, ни прилипших к ручке шкафа пальцев. Я вижу сияющую в вышине огромную лампочку и полы из почвы. Измерения за пределами Хруща, куда не попасть, даже умея ходить по потолку.

– Или уйти за ними, – вздыхает Вихров. – Но есть проблема. Может статься так, что ни один из образцов не подойдет для запуска Ускорителя. Тогда придется искать другую субстанцию. С гораздо более сильными гравигенерирующими свойствами.

– Какую?

– Если бы я знал.

Мне отчего-то кажется, что профессор лукавит. Но рано или поздно он все равно расскажет. Теперь другая мысль приходит мне на ум. А если его теория неверна?..

– Петр Аркадич, вы говорите, Самосбор – изменение гравитации в скрытых измерениях? А по какой причине оно происходит? – бормочу я. – Или как объяснить то, что жители иногда возвращаются в виде отродий? Или психическое воздействие Самосбора? Или защитное действие гермодверей?..

– Никак, – грустно разводит руками профессор. – Это всего лишь гипотеза. Одна из сотен. Выпьем?

Он открывает наконец шкаф и достает оттуда бутылку спирта.

Иногда заходит дядя Витя, угощает грибами, приносит сладобрикетов, опрокидывает рюмку, рассказывает истории. Порой забегают друзья Ромы – покурить говняка, послушать его дурацкие проповеди, что будем мы скоро ходить по потолку аки по полу. Много кто в гости наведывается. Особенно часто – Нина Ефимова, дочка того старого ликвидатора, что меня тогда из коридора вышвырнул. У них, оказывается, с Толиком роман, они съехаться хотят, а отец ее «этих антихрущей» на дух не переносит.

Однажды она внезапно влетает в ячейку и кидается на койку Толика, ревя лицом в подушку. Тот немедля бросает кормить своих улиток, бежит к ней с бутылкой, начинает ее обнимать, гладить по плечам. Я только открываю рот спросить, что случилось, но меня перехватывает Костя и чуть не за ухо тащит к герме.

– Пошли, – говорит, – покурим.

Выходим с ним на лестницу, он осматривает соседние площадки, выглядывает в коридор, а потом вполголоса объясняет:

– Ефимов ее насилует периодически. Десять лет назад он перемолол ее мать, когда та под Самосбор попала. С тех пор головой и двинулся. Потом ему еще и аугментики напихали. И Окуляр, и лапа эта стальная – в ней же бетон знает, что намешано кроме пальцев: штык-нож, ствол, резак плазменный – и вся эта хрень к мозгу подключена. Тут у любого контакты перемкнет. Вот на него иногда и находит помутнение. Он в дочке свою жену видит, вот и кидается на нее.

– Ты его что, оправдываешь?!

– Не-а, – сплевывает Костя. – Я его ненавижу. Хоть и не так, как Толик. Он полгигацикла уже пытается придумать, как его убить. Да только что ты майору ликвидаторов сделаешь? Я своими глазами видел, как в него Леха-алкаш со сто четырнадцатого нож кинул, когда тот самогон конфисковать пришел.

– И что было?

– Нож отскочил. Силовое поле. А у Лехи после этого голова на пол отскочила, когда уважаемый Владимир Ефимов ему по ней своей железкой шарахнул. – Костя судорожно затягивается папиросой. – Мы сидели у Лехи, пили, а этот его прямо у меня на глазах… Я тогда и понял, что ему бояться нечего. Что я, донос на него напишу?

Он нервно смеется, рука с самокруткой дрожит.

– Еще Окуляр этот. Сечет радиацию, химию, слизь… Ни отравы в вентиляцию не подкинуть, ни фонящего какого дерьма. Говорят, даже микроволны видит и рентген… Короче, единственный вариант – гермодверь сломать. После Самосбора ни тела, ни улик. Несчастный случай. Надо только подгадать, чтоб Нинка у нас в это время была. Как сирена завоет – бежать к его герме, там заложить микрозаряд, чтобы петлю сорвало. И обратно…

Он рассуждает будничным тоном, словно об уборке в ячейке. Я молча вырываю у него из пальцев папиросу и затягиваюсь гадким, едким дымом. Глаза щиплет, голова подкруживается, выдыхаю.

– Пойдем со мной. – Костя выхватывает бычок из моей руки и бросает. Тот исчезает во мраке лестницы, выбив искру о ступеньку. – Они там надолго. А мы пока – в Поиск.

Не верю ушам. В Поиск? Костя спускается на полпролета, поднимает взгляд и бросает:

– Ну?

Тороплюсь за ним, пытаюсь запомнить дорогу – череду лифтов, коридоров, этажей. Безуспешно. Помню, что двумя этажами ниже проходим мимо кабины скоростного лифта, а дальше теряюсь в лабиринтах Хруща.

Спустя час Костя выходит на заброшенный этаж, включает фонарь (когда успел захватить?) и идет, ощупывая лучом света залитый водой пол. Указывает пальцем на одну из луж, гляжу – слизь. Синеватая какая-то, я такую только в НИИ встречал.

Идем дальше, подходим к неприметной гермодвери, и Костя кладет руку на вентиль.

– Давно тебе хотел показать, ученый. Смотри не обосрись от восторга.

В тишине мертвого этажа скрип вентиля отдается пронзительным эхом. Волосы встают дыбом. Никакого восторга я не испытываю. За гермодверью открывается заброшенный завод. Стены покрыты фосфоресцирующей слизью, и ее слабого свечения хватает, чтобы разобрать очертания машин. Ряды станков, конвейеры, сборочные цеха, аппараты… И все это почему-то торчит из противоположной стены.

Костя оглядывается, ехидно скалясь. Подбирает с пола кусок штукатурки и говорит:

– Сейчас поймешь.

Он вытягивает руку так, чтобы кисть была по другую сторону от порога, и разжимает кулак. Штукатурка улетает в противоположную стену и врезается в какой-то конвейер. До меня доходит. Мы смотрим на этот завод с потолка.

И вот теперь я действительно готов обосраться от восторга. Это ведь то, о чем рассказывал Вихров!

– Это еще не все, – подмигивает Костя. – Осторожно выгляни и посмотри влево. Вылезай давай, я подержу.