. Если позволите, граф, я останусь в этом особняке, дорогом для меня по воспоминаниям хоть и печальным, но вместе с тем приятным.
Шарни поклонился, давая понять, что готов не только удовлетворить эту просьбу, но и исполнить любое приказание Андре.
— Итак, графиня, это ваше окончательное решение? — спросил он.
— Да, граф, — отвечала она тихо, но твердо. Шарни снова поклонился.
— В таком случае, графиня, мне остается лишь спросить вас вот о чем: позволительно ли мне будет навещать вас?
Андре одарила Шарни взглядом, в котором вместо обычного спокойствия и сдержанности читались изумление и нежность.
— Разумеется, граф, — отвечала она, — ведь я буду одна, и когда ваши обязанности в Тюильри позволят вам отвлечься, я буду вам весьма признательна, если вы посвятите мне хоть несколько минут.
Никогда еще Шарни не был так очарован взглядом Андре, никогда он не замечал столько нежности в ее голосе.
Он ощутил легкую дрожь, какая появляется после первой ласки.
Он остановился взглядом на том месте, где он сидел рядом с Андре и которое теперь пустовало после того, как он встал.
Шарни был готов отдать год жизни ради того, чтобы опять оказаться рядом с Андре и чтобы она не оттолкнула его, как в первый раз.
Но он был робок, как ребенок, и не осмеливался сделать это без приглашения.
А Андре отдала бы не год, а целых десять лет жизни, чтобы почувствовать рядом с собой того, кто так долго ей не принадлежал.
К несчастью, они совсем не знали друг друга и застыли в болезненном ожидании.
Шарни опять первым нарушил молчание, которое правильно мог бы истолковать лишь тот, кому позволено читать в чужом сердце.
— Вы сказали, что много выстрадали с тех пор, как живете при дворе, графиня? — спросил он. — Но разве король не выказывает вам уважение, граничащее с боготворением, и разве королева не относится к вам с нежностью, похожей на обожание?
— О да, граф, — отвечала Андре, — король всегда прекрасно ко мне относился.
— Позвольте вам заметить, графиня, что вы ответили лишь на часть моего вопроса; неужели королева относится к вам хуже, чем король?
Андре не могла разжать губы, будто все в ней восставало против этого вопроса. Она сделала над собой усилие и отвечала:
— Мне не в чем упрекнуть королеву, и я была бы несправедлива, если бы не воздала ее величеству должное за ее доброту.
— Я спрашиваю вас об этом, графиня, — продолжал настаивать граф, — потому что с некоторых пор... возможно, я ошибаюсь... однако мне кажется, что королева к вам охладела.
— Вполне возможно, граф, — отвечала Андре, — вот почему, как я уже имела честь вам доложить, я и хочу оставить двор.
— Но вы будете здесь совсем одна, вдали от всех!
— Да ведь я и так всегда была одна, граф, — со вздохом заметила Андре, — и девочкой, и девушкой, и…
Андре замолчала, видя, что зашла слишком далеко.
— Договаривайте, графиня, — попросил Шарни.
— Вы и сами догадались, граф… Я хотела сказать: и будучи супругой .
— Неужто вы удостоили меня счастья услышать от вас упрек?
— Упрек? — торопливо переспросила Андре. — Какое я имею на это право, великий Боже! Упрекать вас?! Ужели вы думаете, что я могла забыть, при каких обстоятельствах мы венчались?.. Не в пример тем, кто клянется пред алтарем в вечной любви и взаимной поддержке, мы с вами поклялись в полном равнодушии и вечной разлуке… И значит, мы можем упрекнуть друг друга лишь в том случае, если один из нас забудет клятву.
Андре не сумела подавить вздох, который камнем лег на сердце Шарни.
— Я вижу, что ваше решение — решение окончательное, графиня, — молвил он,
— позвольте же мне хотя бы позаботиться о том, чтобы вы ни в чем не нуждались.
Андре печально улыбнулась.
— Дом моего отца был так беден, — проговорила она, — что рядом с ним этот павильон, который вам может показаться пустым, для меня обставлен с необычайной роскошью, к которой я не привыкла.
— Однако... ваша прелестная комната в Трианоне… апартаменты в Версале…
— О, я прекрасно понимала, граф, что все это ненадолго…
— Но располагаете ли вы здесь по крайней мере всем необходимым?
— У меня будет все, как раньше.
— Посмотрим! — молвил Шарни и, желая составить себе представление о жилище Андре, стал озираться по сторонам.
— Что вам угодно посмотреть, граф? — поспешно вставая, спросила Андре и бросила беспокойный взгляд на дверь спальни.
— Я хочу видеть, не слишком ли вы скромны в своих желаниях. Да нет, в этом павильоне просто невозможно жить, графиня. Я видел переднюю, это — гостиная, вот эта дверь — он распахнул боковую дверь — ага! — это Дверь в столовую, а вон та…
Андре преградила графу де Шарни путь к двери, за которой, как она мысленно себе представляла, находился Себастьен.
— Граф! — вскричала она. — Умоляю вас, ни шагу дальше! Она развела в стороны руки, заслонив собою дверь.
— Да, понимаю, — со вздохом проговорил Шарни, — это дверь в вашу спальню.
— Да, — едва слышно пролепетала Андре. Шарни взглянул на графиню; она была бледна, ее била дрожь. На лице ее был написан ужас.
— Ах, графиня, — чуть не плача, вымолвил он, — я знал, что вы меня не любите, но не думал, что вы испытываете ко мне столь лютую ненависть!
Чувствуя, что не может больше находиться рядом с Андре, и боясь потерять самообладание, он зашатался, словно : пьяный, потом, призвав на помощь все свои силы, бросился из комнаты вон с криком, болью отозвавшимся в сердце Андре.
Молодая женщина провожала его взглядом, пока он не скрылся; она прислушивалась до тех пор, пока не раздался стук колес уносившей его все дальше и дальше кареты… Чувствуя, что сердце ее вот-вот разорвется, и понимая, что ее материнской любви не хватит, чтобы победить это Другое чувство, она бросилась в спальню с криком:
— Себастьен! Себастьен!
Однако ответом ей была тишина, напрасно она ждала утешения.
При свете ночника она пристально оглядела комнату и поняла, что в ней никого нет.
Она не могла поверить своим глазам и опять позвала:
— Себастьен! Себастьен!
Та же тишина в ответ.
Только тогда она заметила, что окно распахнуто настежь, и под порывами залетавшего с улицы ветра колеблется пламя свечи.
Это было то самое окно, через которое пятнадцать лет тому назад ребенок исчез в первый раз.
— Так оно и есть! — вскричала она. — Не он ли сказал мне, что я ему не мать!
Понимая, что она теряет разом и сына и мужа как раз в ту минуту, когда, как она думала, она их обретает, Андре бросилась на кровать, раскинув руки и сжав кулаки; она не в силах была больше сдерживаться, она не могла молиться.
Она могла только кричать, плакать, рыдать в своем неизбывном горе.
Так прошло около часу. Андре была близка к беспамятству, она обо всем забыла, она хотела только одного: чтобы рухнул мир — и надеялась, как это свойственно глубоко несчастным людям, что погибающая вселенная похоронит ее под своими обломками.
Вдруг Андре почудилось, будто нечто еще более страшное, чем ее страдание, обрушилось на ее голову. Уже испытанное ею несколько раз ощущение, предшествовавшее нервным потрясениям, овладевало тем, что было в ней еще живо. Она помимо своей воли стала медленно подниматься, ее крики стихли сами собой; словно подчиняясь чьему-то приказанию, она всем телом повернулась к окну. Несмотря на пелену, застилавшую ей глаза, она различала очертания человеческой фигуры. Когда слезы высохли и взгляд ее прояснился, она вгляделась пристальнее: какой-то человек влез в окно и теперь стоял прямо перед ней. Она хотела позвать на помощь, крикнуть, протянуть руку и позвонить в колокольчик, однако это оказалось ей не по силам... она испытала ту самую непреодолимую тяжесть, которая когда-то овладевала ею при приближении Бальзаме.
В это мгновение в стоявшем перед ней и гипнотизировавшем ее жестами и взглядом человеке она признала Жильбера.
Как Жильбер, ненавистный отец, оказался на месте горячо любимого сына?
