Мы расплачиваемся, и я даже не позволяю девушке-кассиру положить мои кеды в пакет. Я просто прижимаю коробку к груди и жду, когда напечатается чек. Он выходит и выходит, и становится все длиннее и длиннее, пока не касается пола.

Я поднимаю глаза на девушку, но ее нет. Все ушли. В магазине пусто и плохо пахнет, как на чердаке. Куда бы я ни посмотрела, везде выключен свет, а полки пусты. Даже стеллаж для обуви. Прилавок, который секунду назад был блестящим и белым, – теперь покрыт таким толстым слоем пыли, что я могла бы написать пальцем на нем свое имя.

Чек всё еще печатается. Я следую за чековой лентой и выхожу в коридор. Скамейки покрылись ржавчиной. Плитка на полу вся потрескалась, а между некоторыми квадратами даже растет трава. На рекламных плакатах, которые раньше свисали с потолка, больше не написано: «Распродажа». Все они красного цвета, и на них изображены люди-демоны верхом на черных, выдыхающих дым лошадях.

Мне здесь не нравится. Я хочу домой.

Я кручусь, пытаясь найти маму, но ее тоже нет.

Здесь только я и Бад Бадц-Мару. Даже несмотря на то, что он – всего лишь изображение на кедах, я знаю, что черный пингвин защитит меня. Когда-нибудь он станет королем всего.

Я продолжаю идти за бумажной лентой и выхожу на парковку. Теперь она пуста. На фонарных столбах висят более страшные плакаты. Но я их не боюсь. Я зла на них. Из-за них всё исчезло. Они заставили Маму уйти. Поэтому я топаю к старой машине и забираюсь на нее, на самый верх. Затем хватаюсь за один из этих плакатов и дергаю его вниз.

– Вот так! – кричу я, бросая его на грязную землю. – Видишь? Не такой ты и...

Но не успеваю я договорить, как такие настоящие, очень громкие мотоциклы со всех сторон на сверхскорости окружают меня. Люди на них одеты, как скелеты, и на некоторых шлемах есть шипы.

На минуту задумываюсь – дружат ли они с демонами-всадниками.

Крепче обнимаю свою коробку, надеясь, что они не разозлятся из-за того, что я сорвала плакат их друзей, но тут они совершают кое-что похлеще, чем срывать баннеры. Скелеты начинают поджигать их!

Я приободряюсь и поднимаю кулак в воздух, как это делают в кино.

Они тоже ненавидят всадников! Может быть, они мне помогут. Может, они знают, куда все ушли и смогут отвести меня к маме.

Несколько людей-скелетов замечают меня и начинают кружить вокруг машины, на которой я стою.

Я улыбаюсь.

– Вот видишь, Бадц, – шепчу я своей обувной коробке, – всё будет хорошо. Мы нашли новых друзей.

На заднем сиденье одного из мотоциклов сидит парень и поливает чем-то всю машину из большого красного кувшина. Часть жидкости даже попадает на мою обувь.

– Эй! – кричу я, делая шаг назад.

Мне интересно, может быть, парень за рулем скажет своему другу, что бы он прекратил. Однако, тот этого не делает. Он останавливается прямо передо мной, открывает причудливую серебряную зажигалку, какую Папа использует, чтобы прикуривать сигареты, и бросает ее на капот машины.

Я просыпаюсь и делаю вдох. Мои глаза мечутся, выискивая признаки опасности. А затуманенный мозг не сразу воспринимает информацию.

Я сижу на полу внутри торгового центра. Моя спина прижата к груди Уэса. Он обнимает меня за плечи. Впереди я вижу выбитые окна центральных дверей. Должно быть, шел дождь пока мы спали. От двери в нашу сторону ползет лужа.

Один мой ботинок уже промок.

Мы укрываемся внутри того же дверного проема, где спрятались прошлой ночью.

Металлические ворота опущены и заперты, но я знаю, даже не заглядывая через ламе́ли*, что это был за магазин раньше. Я практически чувствую запах бомб для ванны «Хелло Китти» и спреев для тела, сгруппированных вокруг кассы.

Уэс крепче обнимает мое тело и скрипит зубами во сне. Я хочу побыть в его объятиях еще чуть-чуть, но знаю, что бы ему не снилось сейчас, это примерно так же весело, как быть подожженным «Бонис».

– Уэс, – я похлопываю его по бедру. Только туда я могу дотянуться в тисках его объятий. – Проснись, малыш. Уже утро.

Уэс сглатывает, зевает и, приходя в себя, поглаживает мои плечи ладонями.

– Мм?

– Уже утро. Мы живы.

Уэс смещается и садится ровнее позади меня. Затем со стоном опускает свой лоб мне на плечо.

– Ты для этого разбудила меня?

Я смеюсь.

– Думала, тебе снится кошмар. Ты видел всадников?

Он бурчит что-то в мою толстовку, похожее на «нет».

– Правда? И я тоже! Я видела плакаты, но всадники так и не появились. – Хмурюсь, думая о том, что «Бонис» собирались поджечь меня, но, по крайней мере, это было что-то новое. Проведя год, видя кошмары про всадников апокалипсиса, убивающих всех 23 апреля, быть сожженным заживо сумасшедшей бандой мотоциклистов кажется чуть менее ужасным.

– Да, я тоже видел плакаты, – Уэс зевает и поднимает голову. – Но потом все превратились в зомби и попытались съесть нас. Правда, мне пришлось зарубить твоего парня мачете, так что все было не так уж плохо.

– Уэс! – Я поворачиваюсь боком, сидя у него на коленях, и уже готова сказать ему пару ласковых за то, что он снова употребил слово на букву «П», но его вид останавливает меня.

Вокруг его светло-зеленых глаз красные круги. Челюсть покрыта щетиной. Лицо испачкано грязью и пеплом, а на воротнике рубашки – кровь Квинта. И когда я смотрю на красивое, измученное непрерывной борьбой лицо Уэса, резко приходит осознание произошедшего.

Это случилось. Всё это. Взрыв восемнадцатиколёсника. Передозировка. Пожар в доме. Перестрелка в «Факкаби Фудз». Мои родители…

Уэс расплывается, когда мои глаза наполняются слезами. Я плотно сжимаю веки, пытаясь отгородиться от образов моего папы в кресле и мамы в ее постели. Их лица... О Боже мой!

Их действительно нет! А апокалипсис так и не наступил, и – ничего не исчезло!

Я прикрываю рот рукавами толстовки и смотрю на Уэса.

– Что мы теперь будем делать? – мой голос срывается, и плотину сносит непрекращающимся потоком слёз.

Уэс прижимает меня к своей груди и обнимает, когда я тону в океане горя.

– Разве ты не помнишь, чему я тебя учил? – спрашивает он, покачивая мое дрожащее тело из стороны в сторону.

Утыкаюсь лицом в его шею и мотаю головой, захлебываясь от рыданий.

Как я могу вспомнить, что делать? Я никогда прежде не теряла всю свою семью в один день.

А Уэс терял.

– Мы говорим: «Пошли они все на хуй», и делаем всё, чтобы выжить.

– Точно, – я киваю, вспоминая его мотивирующую лекцию двухдневной давности.

– Итак, что нам нужно, чтобы выжить сегодня?

Я шмыгаю носом и поднимаю голову.

– Ты спрашиваешь у меня?

– Ага. Чтобы выполнить данную задачу, первое, что тебе необходимо – это сказать: «Пошли они все на хуй», а второе – это выяснить, в чем ты нуждаешься, чтобы выжить. Итак, подумай. Что нам нужно?

– Э-э... – Я вытираю сопли и слезы рукавом и выпрямляюсь. – Еда?

– Хорошо, – тон Уэса на удивление не саркастичен. – Она у нас есть?

– Эм... – Я оглядываюсь по сторонам, пока не замечаю свой рюкзак в противоположном углу. – Да. И вода, но не так много.

– Что еще нам нужно?

Я смотрю на лужу, медленно приближающуюся к нам.

– Место получше для сна.

– Хорошо. Что еще?

Мой взгляд падает на разорванное, окровавленное место на рукаве Уэса.

– Тебе нужно принять лекарство и еще наложить новую повязку, но мои руки недостаточно чистые для этого.

– Итак, мы добавим «найти мыло» в наш список.

Я снова киваю, удивляясь тому, какое облегчение чувствую – почти воодушевление.

– Итак, нам нужны припасы и укрытие, – заключает он. – Что еще?

– Хм... – Я свожу брови и оглядываюсь, надеясь найти какую-нибудь подсказку в сыром, пыльном, покрытом паутиной проходе.

Уэс прочищает горло и постукивает по рукоятке пистолета, торчащего из кобуры.

– Папин револьвер?