— Палыч, не увиливай! — призывала его к порядку Жанка. — В твоей скромности никто не сомневается. Мы хотим знать, что заслужили.

Арсений Павлович, не убирая руки с хрупкого плеча Верки Сатраповой, улыбнулся с видом человека, замыслившего недобрую шутку, и вымолвил, по своему обыкновению, тихо, чтобы сосредоточить внимание учеников:

— Хвалили… — Тут он сделал паузу, как бы оценивая, можно или нет доверять этой публике, и продолжил: — Признали, что сегодняшний спектакль — лучший в истории института и будет занесен в специальную книгу. — Произнес он это без эмоций, зато эмоции захлестнули всех остальных.

— Ура! — Жанка задрыгала ногами и расцеловала Вовку.

— Класс! — захлебываясь в Жанкиных поцелуях, воскликнул Вовка.

— За такую победу надо выпить, — предложила Лина.

Выпив водки, Авдеев еще чуть-чуть приоткрыл завесу.

— Даже ректор на этот раз не сдержался — обласкал последними словами. — Арсений Павлович усмехнулся собственной иронии. — Да, совсем забыл, режиссер из драмтеатра предложил Юре Соболеву поработать у него…

Линка присвистнула и чмокнула Соболева в губы.

— Поздравляю, Юрик!

— Юру особенно расхваливали, отметили его умение выходить из трудных ситуаций.

— Пьем за Соболева! — сформулировала Верка незатейливый тост.

Сатрапова завидовала Линке. Юра ей тоже нравился с первого курса, но ее, Верку, он держал от себя на расстоянии, а вот Кораблеву «допустил к телу». «Наверняка уже трахаются! — думала Верка. — Впрочем, как и эти», — перевела она свой затуманенный взгляд на Вовку и Жанку. Когда у нее ничего не вышло с Соболевым, Сатрапова переключилась на Осьминского. С Володей она жила до второго курса, пока не стала требовать, чтобы тот развелся с женой. Тут он ее и бросил, а Палыч подобрал. Так вот вшестером они каждый раз отмечали завершение сессии после курсового показа.

— Все это хорошо, — после выпитой рюмки вновь держал речь «тишайший» мэтр. Он, казалось, не пьянел, однако, как неоднократно замечали его студенты, выпив, Арсений Павлович мог выболтать то, чему, будучи трезвым, никогда не позволил бы сорваться с собственных уст. — Но пора уже подумать о дипломных работах. Там каждый будет отдуваться за себя и на помощь не придет Юра Соболев!

— Арсений Палыч, а Праздник детской книги, например, сойдет для диплома? — поинтересовался Вовка. Он занимался скупкой и продажей книг и мечтал открыть свой магазин.

— Сойдет, — вздохнул Авдеев. Отсутствие фантазии у этого парня его уже не удивляло. — Но лучше что-нибудь на фольклорном материале. Это ценится выше.

И тогда Юра поделился:

— Есть у меня одна задумка, но боюсь, что не дадут ее осуществить.

— Что это? — безразличным тоном спросил Авдеев, но все почувствовали его заинтересованность.

— Хочу поставить средневековый карнавал, — признался Соболев, — с Пляской Смерти.

— И чего ты испугался? Цензуры? Да еще при Брежневе, в самые махровые времена, я делал «Ивана Купалу» на одном необитаемом острове! А «Иван Купала» покруче будет твоей Пляски Смерти.

— «Ивана Купалу»? — широко раскрыла глаза Жанка. — Ты, Палыч, это серьезно?

— Вполне. — Авдеев смаковал эффект, который произвел на учеников своим признанием.

— А комиссию тоже возили на остров? — с недоверием ухмыльнулась Линка.

— Зачем, — возразил Авдеев, — когда все можно снять на пленку? Вам, кстати, тоже не обязательно приглашать комиссию. Достаточно представить сценарий, экспликацию и видеоматериал.

— И все-таки, Палыч, где ты нашел необитаемый остров? — не унималась Жанка, ерзая своим толстым задом по Вовкиным коленям и причиняя последнему неудобства, о чем свидетельствовала недовольная гримаса на лице Осьминского.

«Терпи, терпи, Вовик, — со злорадством прищурила свои большие кошачьи глаза Верка. — Эта толстожопая акробатка еще сядет тебе на шею!»

— Не в Индонезии же ты ставил «Ивана Купалу»? — продолжала Цыбина.

Авдеев нанизал на вилку маринованный огурец, и в абсолютной тишине все ждали, когда он прожует, чтобы услышать ответ. Хрустнув последний раз, мэтр удостоил публику вниманием.

— Ты думаешь, Жанночка, на наших озерах мало необитаемых островов?..

Юра вылез, вытащил лодку на берег и без сил опустился на землю. Он почувствовал себя Робинзоном — ему вдруг показалось, что он навсегда останется на этом острове, потому что силы были на исходе. Теплый мелкий дождь продолжал накрапывать, но из-за туч уже выглядывало солнце и, пронизывая своими лучами нудную морось, вселяло в сердце Соболева надежду на благополучное возвращение.

Что она знала о Мексике кроме двух-трех глупых сериалов да монументальной живописи Сикейроса? Что она знает о Мексике теперь? То, что эту грязную, дико криминальную страну с вонючими, приставучими мексиканцами населяли некогда цивилизованные ольмеки, ацтеки и бог знает кто еще! Куда они все подевались? Оставили пирамиды покруче египетских и канули в небытие. Она даже записала у себя в блокноте имя самого крутого их Бога, к храму которого ездила на экскурсию от нечего делать. Записала потому, что не только запомнить, но и выговорить это безобразие невозможно. Кетцалькоатль — вот как! Знай наших! А наипервейшего врага этого Кетцаля звали… Сейчас погляжу! Тецкатлипок! Не хухры-мухры имечко?

Вера Сатрапова, смуглолицая брюнетка, тоненькая, как прутик, с большими желтыми с поволокой глазами, с широким ртом и немного утиным носом на худеньком лице, сидела за столиком ресторана «Мирамар» в славном городе Акапулько, на «самом шикарном курорте Тихоокеанского побережья», как говорилось в проспектах, и теребила длинными с кривинкой пальцами цветастую одежку незамысловатой куколки, купленной у индейца за десять песо еще в Мехико. Она назвала ее Дунькой и во время поездки часто с ней беседовала и даже советовалась.

В несколько дней город ей опротивел настолько, что ее тошнило от всего — от пищи, напитков, сумасшедших прыгунов, что ныряют с двадцатиметровой скалы в узкую бухту, от «мексиканских рож», но больше всего от Хуана Рамона, ее бесплатного гида, которого выделила фирма. Хуня — так они с Дунькой его прозвали — косил под европейца, всегда был при костюме, даже в самую невыносимую жару. Он напоминал ей представителей среднеазиатских республик, и ей часто хотелось ему сказать: «Салам алейкум, Хуня!» — но она сдерживалась, предвидя долгие объяснения. Хуан Рамон довольно сносно говорил по-русски — учился когда-то в Москве.

Вера сделала глоток текилы — водки из перебродивших «кочерыжек» агавы — и закусила какой-то диковинной рыбой, обвалянной в панировочных сухарях. Хуан Рамон научил ее пить текилу, добавляя в бокал щепотку соли и лимон. Головная боль от полуденной жары постепенно утихла. С утра она загорала на одном из пляжей Кондезы, но окунуться так и не рискнула из-за сильного прибоя. Освежилась в бассейне отеля, в котором жила.

В пять вечера они с Хуаном Рамоном договорились встретиться в «Мирамаре». «Только не опаздывай, — театрально заломив руки, умоляла она — мексиканцы любят насыщенную жестикуляцию, на уровне глухонемых — это она усвоила, когда волей-неволей приходилось смотреть вместе с мамой их бесконечные сериалы. — Сам знаешь, после шести я вряд ли доберусь до отеля, не ограбленная и не изнасилованная! Если вообще доберусь». Хуан Рамон понимающе кивнул: «Конечно, конечно!»

«Где же этот мерзкий Хуня? — выспрашивала она у Дуньки, нервно снимая через голову куклы пестрые одежки, а потом одевая их вновь. — Уже половина шестого. Где ходит этот мудак? Может, он тоже решил заработать прыганьем со скалы? Нет, — возразила она сама себе, — Хуня не такой отчаянный смельчак. Хуня — трус из трусов! Он умеет только лапать таких, как ты, безобидных и кротких. — Дунька предстала перед ней во всей своей уродливой наготе. — А я вот залепила ему позавчера такую пощечину, что он теперь вокруг меня на задних лапках ходит. Повез меня в этот… Как его? Без текилы не выговоришь. Сейчас гляну… Вот — Теотиуакан! Мать твою! Это, говорит, место, где люди общаются с богами. А сам меня хвать за задницу! Вот так общение с богами! Тут я ему и залепила — звон стоял на весь Тео-тиу-акан. Аж в пирамидах эхом отдавалось. Учись, Дунька, пока я жива!»