«Ветер на улице громко выл, собаки вторили ему, обращаясь к полной луне. Начало осени предзнаменовалось чересчур резким похолоданием. Вечер так и просил, чтобы его утопили в пряном эле, да согрели жарким из оленины. Йоэл порадовал патронов таверны и тем, и другим. А для того, чтобы порядком сдобрить посетителей, хозяин «Горячего быка» договорился с группой заезжих менестрелей, остановившихся у него постояльцами.

Банда Солёной Инги исполняла похабные песенки, делая перерывы на перекус и выпивку. Флейтистка, трубадурка, ложечница, деваха с лютней и три солистки заводили местных стариков и женщин, отвлекая от горестных дум о войне и бойцах, которых на неё пришлось отпустить. Были с ними и два мужчины. Не сказать, что старые, но видать ущербные. Скоморохи какие-то, одним словом.

Посреди сабантуя, нежданно-негаданно дверь таверны распахнулась и, то ли от испуга, то ли от любопытства, все замерли, развернули свои головы к выходу. А в дверном проёме стояла высокая тень в капюшоне, окружённая ореолом лунного света. Незнакомец вошёл внутрь, шагал тяжело и громко, медленно двигаясь к стойке Йоэла, прогромыхал своими сапогами мимо столика менестрелей. Солёная Инга тогда уже хорошо надралась, не смогла сдержаться от того, чтобы не затронуть путника:

– Я родом с Джайиндова удела, самого севера, но и в нашем суровом климате люди моются, а по твоему шлейфу я могу угадать не только масть твоего коня, но и его возраст.

Путник в накидке, полностью скрывающей лик, никак не отреагировал. Это только раззадорило Ингу и музыкантов.

– Солёная северянка со сладким голосом обращается к тебе, куча, – ложечница ткнула пришедшего мужчину вяленой рыбой. Тот снял капюшон и распахнул накидку.

Бритая голова, лицо полностью вытатуированное, глаза полыхали пламенем, нет, не отражали светочи обеденного зала, но источали свой собственный свет. Мужчина достал меч, мало кто мог заметить откуда, он взмахнул им, и ложечница сложилась на полу, как разрезанная бумажка. Инга завопила, как и добрая часть собравшихся, все ломанулись к выходу. Вперёд остальных бежали скоморошьи менестрели. Но незнакомый никому путник обозначил, что хочет, чтобы все остались внутри, он метнул меч, воткнувшийся во входную дверь. Естественно народ попятился, развернув головы на мужчину. У того в руках был ещё один клинок! Откуда он их брал, кто ж ответит. Из воздуха будто ткал.

– Кто здесь вместе с солёной девицей? – голос путника скрежетал, как лёд о сталь.

Инга собрала волю в кулак:

– В этих краях не принято так реагировать на шутки.

– Откуда тебе знать, что здесь принято? Выходи на улицу и собирай свою пьяную компанию. Остальные могут остаться.

Несколько безрассудных кроссвиндцев попытались оглушить иноземца, убившего ложечницу, но результатом стало лишь то, что и они пали от руки оскорблённого путника. В итоге Солёную Ингу и её труппу вытолкнули из таверны наружу. И лишь твой отец, Волэн, отправился на воздух с менестрелями. Прошёл час, иноземец вернулся.

– Тот, кто дерзнёт мне, – объявил он присутствующим, – будет висеть у входа в посёлок рядом с остальными. Тот, кто посмеет снять тела с виселицы – навлечёт на себя моё проклятие.

Убийца ушёл».

Волэн плюнул в сторону, хотя ему хотелось сделать это прямо в лицо аптекарю, а также всем, кто был в ту ночь в «Горячем быке»:

– Пойдём со мной, Андерс.

– Куда?

– Будешь искупать своё прегрешение.

Аптекарь с трудом поспевал за Волэном, превозмогающим шквал эмоций. Надсон-Нарбут двигался уверенным со стороны шагом к дереву висельников. Мыслей о видении, посетившим ветерана по прибытии, не было. Желание покончить с памятником кровавого беспорядка всецело лидировало.

– Что ты хочешь сделать?

– Мой отец не будет более пищей для воронья, довольно. Боишься навлечь на себя проклятие иноземца? Не бойся, я сниму все тела собственноручно, но ты поможешь мне их похоронить.

– Ох, до кладбища мы…

– Мы построим курганы под деревом, – перебил Андерса Волэн, остановившись. – Пусть этот обиженный путник вернётся, как обещал, и ответит за то, что огорчил меня. Только вот, мы-то знаем, что никто сюда не вернётся. А жаль.

Надсон-Нарбуту показалось на секунду, что на лице старика, обогнавшего его, проскользнула гримаса несогласия. Ветеран предпочёл это проигнорировать, пока.

– Не думал, что ты вернёшься, – пробормотал Андерс.

– Неужели? Думал, сгину на войне?

– Вотан с тобой! Я молился о здравии и твоём, и всех воинов. Волэн, ты выдвинулся к крепости Врорк, когда войска Заспиана только стягивались к Ниглертоновской заставе. Военного положения и призыва к мобилизации по Скайсдору ещё не было. Совет ярлов лишь набирал добровольцев для усиления позиционных районов, чтобы повысить готовность сдержать первый удар, если он будет. Я прекрасно понимаю, что всё из-за твоей дочери, и жены конечно. Все судачили о том, что тебе противен теперь сам Кроссвинд, как напоминание. Были те, кто говорил, что ты не оставишь память…

– Начинай копать, лучше, пока я снимаю тела.

Надсон-Нарбуту казалось, что он уже привык ко всему. Прикасаться к разлагающимся телам было… нормально. Волэн снял тело отца, потому что он снял их все, какое принадлежало отцу? Вороны постарались, не узнать никого. Надсон-Нарбут оглядел землю. Птиц, замертво падавших под дикий звук после слов мертвеца, не было: «Мне и в самом деле привиделось».

– Как?.. Как там было? – неуверенно спросил Андерс, когда они с Волэном перетаскивали тела в подготовленные секции под курган.

– На войне? Не так как себе представлял. Мой дед, отец, мать, даже мальчишки, что были постарше, рассказывали о бравых воинах из древних легенд – берсеркерах. Говорили, что они впадали в лютую ярость на поле боя, не испытывали боли, жалости, поражали врагов одного за другим в неистовом адреналиновом буйстве. Я думал, что вся злость, что копилась во мне, эмоции, не вышедшие наружу, всё это взорвётся, когда я впервые встречу врага, и я заблуждался в своих представлениях. Как и все, кто не был на войне. Дед Дикен учил меня, что война – это не только плохое: страдания, лишения, потери. Он воспевал доблесть воинов, любовь к родной земле, говорил о милости богов к смелым и безрассудным бойцам. Дед заблуждался. В войне нет и не может быть ничего хорошего ни для одной из сторон. Когда заспианские войска впервые подступили к заставе Врорк, мой отряд послали, чтобы уничтожить группу фуражиров врага. Заспианцы охотились в одном из небольших лесов на южном склоне Мидлкроуна. Нас возглавлял бравый опытный воитель, в отряд собрали две дюжины бойцов, включая меня. Настигнув группу охотящихся солдат, которые даже разведчиков не могли толково выставить, мы были обязаны убить врага. Ни о каком плене и речи быть не могло. А ведь фуражиры оказались группой из десятка крепких юнцов. В момент расправы над ними я видел только растерянные глаза, полные испуга, и лица, искажённые внутренней мольбой.

– Они вторглись на нашу землю.

– Формально тогда ещё нет.

– Глупо было бы ждать.

– Сама война дело «глупое». Я могу винить только короля Заспиана с его притязаниями на Скайсдор, – Волэн наблюдал за выражением лица Андерса, которое будто коробило от недовольства. – Старик, биться с агрессорами это не травки в аптеке смешивать. Я бывал в окружении врага, когда, пытаясь оглянуться по сторонам в оглушительной буре лязгающего металла, не видишь ничего хорошего. В лежащих на земле истошно воющих грудах шкур, металла и мяса при рассмотрении узнаёшь товарищей. Тебя окатывает обильными брызгами крови. Пот и грязь фонтанами бьют во все стороны. Люди ссутся, испражняются, рыгают. Временами над головой или перед лицом пролетает отрубленная рука или голова. И когда всё стихает, стоя в окружении своих братьев, пересчитывая живых и мёртвых, пытаешься понять: а жив ли ещё ты? Или пора отправиться пировать в чертоги Вотана.