Я пожала плечами. Когда живёшь в Раю, быстро забываешь, что такое страх. Здесь вас не поджидают никакие неприятности и никто не может причинить вам вред. Херувим, конечно, обладал достаточными силами, чтобы сбросить меня в Ад. Но было ли это наказанием для меня? Возможно, я бы даже поблагодарила Бога за возможность объясниться с Самаэлем, пусть и на его территории.

Увидев моё согласие, Херувим встал и величественно протянул мне руку. Я с трепетом коснулась его ладони. Я была бесплотным духом, но его тело по сравнению с моим было ещё более бесплотным. Прикосновение ангела казалось приятным, необыкновенно окутывающим и лёгким. Он крепко прижал меня к себе, расправил крылья и в ту же секунду взмыл в небо.

Юная Эстер Хендрикс лежала в постели, по самую шею укрытая толстым шерстяным одеялом. Дыхание её было прерывистым и хриплым, а утомлённый, измученный взгляд бездвижно замер на тёмной точке плесени, видневшейся на желтоватом потолке комнаты. Много лет назад этот потолок, украшенный у стен грубой, отнюдь не изысканной лепниной, был побелен и являл собой если не красивое, то, по крайней мере, привлекательное для взгляда зрелище. Когда-то и стены этой комнаты, оплетённые теперь паутиной и покрытые толстым слоем пыли, внушали обитавшим здесь людям светлые чувства. Теперь же ни в этой комнате, ни в своей жизни они не видели ничего, кроме немого отчаяния и бесконечной боли.

Здесь жили двое: ссутуленный, худощавый старик и светловолосая девочка лет пяти на вид. Старика звали Винсент Баккер, или отец Винсент, как его по старой привычке величали послушники церкви, где он некогда служил настоятелем. Вот уже почти два года прошло с тех пор, как Винсент отказался от сего почетного звания, и с тех же пор душа его, равно как и квартира, в которой он жил, стала покрываться пылью и зарастать паутиной. Два года назад именно в этой комнате окончила своё существование его единственная дочь, мама малышки Эстер. Её звали Амилия, и у неё был рак. Болезнь пришла внезапно и оборвала жизнь молодой женщины. В день смерти Амилия почти не страдала, но сколько мучений претерпела она за месяцы, предшествовавшие кончине. В тот день, когда Бог призвал её к себе, Амилии должно было исполниться двадцать шесть лет.

Тремя годами ранее Бог забрал её мужа, Ремми Хендрикса. Это произошло спустя четыре месяца после рождения Эстер, в тот момент, когда Ремми возвращался домой после длительной командировки. Он очень торопился, так как соскучился по жене и надеялся скорее увидеть дочь. Ремми не видел их, казалось, уже целую вечность. Не увидел он и машину, появившуюся на дороге словно бы из ниоткуда. Бог забрал их всех: и Ремми, и тех двоих, что находились во второй машине.

Внучка старика Винсента так и не узнала своего отца. Мать часто показывала ей его фотоснимки, но девочка видела на них лишь совершенно незнакомого мужчину. Он подарил ей жизнь, но сколько должно пройти лет, прежде чем ребёнок сможет осознать важность подобного дара?

Супруга Винсента, добросердечная Гертин, покинула смертный мир ещё раньше, чем Амилия и Ремми. Бог забрал у старого священника почти всех, кого он любил. Проживший жизнь в глубоком смирении и искренней любви к Богу, Винсент никак не мог понять, за что тот мог забрать самую любящую из матерей, самую чистую из дочерей и самого верного из мужей. Старик с радостью отдал бы свою жизнь за каждого из них, но по какой-то причине Богу его жизнь была не нужна. Он словно испытывал Винсента, один за другим отбирая у него дорогих людей, а когда умерла Амилия, претерпевшая столько боли душа старика, наконец, сломалась.

Всю свою жизнь он учил людей верить в Бога и молиться о спасении душ, но, в конце концов, сам потерял веру. Смерть Амилии стала для него особенной раной. Глубокой, кровоточащей и незаживающей. Сразу после её похорон Винсент оставил сан. Своим прихожанам он объяснил это тем, что ему придется больше времени уделять осиротевшей внучке, которой тогда едва исполнилось три года. Это не было ложью, но всё же не являлось и полной правдой. При большом желании старик смог бы и воспитывать внучку, и хорошо управляться в церкви. Истинная же причина его ухода состояла в том, что на утро после похорон Амилии, войдя в церковь, Винсент вдруг ощутил абсолютную пустоту. Никогда прежде, как, впрочем, и никогда позже, он не был так одинок и так обессилен. Бог покинул Винсента в тот день, или, может быть, это он сам окончательно покинул Бога. Считал ли отец Винсент, что Бог предал его? Наверное, нет. Но старик был абсолютно уверен в том, что Господь, если он вообще существовал, поступил с ним незаслуженно жестоко. А ещё более незаслуженно и ещё более жестоко он поступил с теми, кого забрал.

С тех пор в доме Винсента поселилась грусть. Старик почти не убирался, не покупал ничего нового и редко приглашал гостей. Цветы, с такой любовью разведённые его дочерью, давно завяли, но он не нашёл в себе силы убрать их. Мёртвые стебли иссохли, но горшки, наполненные сухой, потрескавшейся землёй, всё ещё стояли на пыльных подоконниках, словно немые призраки прошлого, будоража тяжёлые воспоминания Винсента.

Отчаявшись из-за потерь, старик не возненавидел Бога, но разочаровался и усомнился. Он уже не верил ни во что, ничему не удивлялся, не имел никаких стремлений, а единственным его желанием было сделать так, чтобы маленькая Эстер выросла, ни в чём не нуждаясь.

– Как она сегодня?

Коба, соседка Винсента и давняя его подруга, вошла к нему без стука, как, впрочем, делала всегда с тех пор, как маленькая Эстер заболела. Болезнь внучки сильно подкосила старика, и Коба, всерьёз беспокоясь за его здоровье и разум, стала заходить каждый день. Она приносила еду и помогала Винсенту ухаживать за малышкой. Старик благодарно принимал её помощь в отношении внучки, но начинал сердиться, едва Коба заговаривала о помощи ему самому. А помощь ему была нужна, ведь старик почти ничего не ел, плохо спал и совсем не выходил на воздух, отчего стал больше походить на призрачную тень, чем на живого человека.

– Святой отец, – несмотря на то, что Винсент уже давно не был священником, Коба по привычке продолжала обращаться к нему таким образом. – Вы спали сегодня?

Старик, сидевший в кресле у кровати Эстер, казалось, не слышал её слов. Он не спал, но и не бодрствовал. Он, словно статуя на церковной стене, бездвижно и почти безжизненно сторожил покой больной малышки. В этом странном состоянии Коба находила его ежедневно и уже не удивлялась ему. Печально вздохнув, она придвинула стул к креслу и, тихо сев рядом, взяла старика за руку. Его посеревшая ладонь в смуглых руках Кобы казалась ненастоящей, словно бы то была рука восковой куклы, сделанной неумелым мастером.

Прикосновение соседки заставило Винсента выйти из оцепенения. Он грустно посмотрел в карие глаза гостьи, но не произнёс ни слова. Коба вздохнула. Она не хуже старика знала, что надежды для девочки нет.

Коба, как, впрочем, и все соседи, очень любила малышку Эстер. Они назвали её девочка-солнце, так как малышка приносила радость всюду, где появлялась. Лишившись и отца, и матери, она не винила в своём горе никого. Эстер мечтала, как мечтают все дети её возраста, и жила так, как умеют жить только счастливейшие из людей. Как жаль, что и это существо, несущее в себе только добро и свет, должно было вскоре умереть.

– Врач уже приходил? – стремясь отогнать прочь печальные мысли, спросила Коба.

Старик кивнул и поморщился.

– Они ничего не делают, эти врачи.

Голос старика сейчас был скрипучим и неровным, временами он совсем пропадал, а затем вдруг резко появлялся, сопровождаемый неприятными визгливыми звуками. Эта перемена особенно пугала Кобу, которая хорошо помнила те времена, когда, приходя в церковь на проповедь Винсента, она заслушивалась бархатистостью и красотой его речи. Она всегда восхищалась им, и теперь ей было невыразимо тяжело видеть его духовное падение.

– Я слышала, что сейчас очень многие болеют, – вкрадчиво сказала женщина. – Говорят, что больницы переполнены, а врачи не справляются с наплывом заболевших. Мне говорили, что это обострение гриппа или что-то вроде.