– Почему с наступлением сумерек становится одиноко? Весь день ничего, и одиночество за счастье, а к вечеру как-то не очень.

Хава села на край горячего каменного выступа и свесила ноги. Бриз затих, и вместе с ним лес  успокоился, стал темнеть, все больше сливаясь  с небом и наполняясь угрюмой тишиной.  Уже спустя пару минут, появился добрый десяток звезд. Хава легла на бортик и стала искать знакомые очертания созвездий.

– Эта, поярче, наверное, Вега. Тогда где Альтаир и Денеб? Как ни крути, летний треугольник построить не из чего. Тогда, наверное, это Арктур. Впрочем, нет, Арктур оранжевый, а эта белая, как Вега. И на Капеллу тоже не похожа, та – желтая. А, понятно! Наверное, я в Южном полушарии, – догадалась Хава,– надо взять атлас.

И она соскочила с бортика и побежала в башню. На ощупь, добравшись до стола, она включила настольную лампу. Книг и тетрадей на столе была целая пачка, но все они были, в основном, инструкциями по пользованию телескопом, спектрографом, камерами и лишь в самом низу лежал атлас звездного неба. Само слово “Атлас” было написано на коричневой папке с тесемками, аккуратно завязанными на бантик. Внутри была стопка бумаг, половина из которых представляла собой машинописные таблицы с координатами и прочими параметрами звезд, в остальном это были рукописные карты, четко и красиво оформленные.На внутренней стороне папки было написано: « Дорогому другу… Преуспей больше!»

Хава полистала карты. Она ничего не понимала, она совершенно не узнавала очертаний созвездий. Если это Северное полушарие, то где, скажите на милость, Полярная? Уже не говорим о летнем треугольнике. А если Южное, то где Крест3, Конопус4 и Толиман5? Ну, допустим, названия указаны другие, какие-нибудь произвольные, но координаты… Да и где Орион, рассекаемый экватором пополам? Она отложила атлас и снова вышла на площадку. Звезды висели алмазными россыпями, и было странно и страшно, потому что Хава стала медленно понимать – это было чужое небо! Совсем чужое… Она снова забежала в купол и схватила телефон. На этот раз в трубке была полнейшая тишина. Она набрала какие-то цифры и услышала гудки. Затем послышался знакомый голос.

– Ну, что  опять не так?

– Звезды…

– Что звезды?

– Звезды не те… Куда ты меня притащил? – Хава говорила устало и с каким-то безумным отчаянием.

– Что значит “не те”?

– Ну, не те… Я не узнаю здесь ничего!

– Ну и что, какая разница? Изучай эти. Что тебе не все равно? Называй их, как хочешь, соединяй между собой в созвездия… В общем, двигай науку!

– А чей здесь атлас?

– А, можешь пользоваться. Был тут один до тебя…

– И все-таки, чей он?

– Это не важно. Не ты первая, не ты последняя, как говорится.

– Что значит – “не ты последняя”?! Ты что это имеешь в виду?

– Ничего, абсолютно ничего. Если, вдруг, ты снова струсишь и захочешь назад – все остается в силе. Никакой западни, так что в этом отношении можешь быть спокойна.

– А в каком отношении я буду неспокойна? Что ты еще придумал?

– Слушай, я дал тебе рай. И именно в том виде, в каком ты сама его себе представляла, да и не ты одна, и что же теперь, я должен тебя уговаривать пожить здесь немного? Убеждать тебя в чем-то, успокаивать, и все только из-за того, что здесь, видите ли, звезды не те! Ты спятила, что ли?

– Нет, ну непривычно как-то, хотелось с кем-то поговорить…

– Я в этом ничего не понимаю. Для меня звезды – это звезды, что здесь, что там. А вот твое дело плохо, ибо кроме как со мной, тебе эту проблему обговорить будет не с кем. Так что смирись, или займись чем-то другим.

– Чем другим?

– Не знаю. Хочешь, переведи Махабхарату на мордовский язык.

– Зачем?

– А зачем тебе переводить язык звезд на язык формул?

– Ну что ты за демагог такой! Причем здесь Махабхарата? Никто ее читать на мордовском языке не будет, а формулы – это другое, это – моделирование картин мира, попытка познания.

– Ну так и познавай! Я ведь тебе о том же говорю. Или ты думаешь, что эти звезды не способны рождать эффекты, из которых можно потом раздуть проблему, втиснуть ее в рамки концепций, затем теорий и так далее?

– Ладно, до связи, – сказала Хава и повесила трубку.

Звезды висели над головой, безразлично подмигивая. Ситуация почему-то совершенно ее задавила и она пошла обратно. Она не могла понять, почему ей не нравится то, что было, в общем-то, ясно. Аристофан её не обманул ни на йоту, более того, его щепетильность обезоруживала. Значит, между действительным и желаемым был некий конфликт. Хава задумалась и села на камень у дорожки в свете фонарей, которые она зажгла, уходя из обсерватории. Итак, в чем конфликт? Остров – есть, дом – есть, яхта – есть, даже дело есть, давняя мечта детства. Она вспомнила, как писала свою первую работу в школьном научном кружке. Что-то там было связано с эволюцией галактик. И как докладывала перед большой аудиторией в старом корпусе университета. А что делать с этим? Кому рассказать, спросить? С кем поспорить? Ну, обнаружится какой-нибудь эффект, скажем, переменные звезды с кривыми блеска в виде равносторонних треугольников. Сенсация? Ну и что? Рассказать-то некому. Ну, попрыгаю с этим открытием, в ладоши похлопаю, а дальше что? Или, скажем, выяснится, что в местных звездных скоплениях сплошь звезды с аномальным содержанием бария? Да, ладно… Фантазировать тут можно до бесконечности… А почему, собственно, фантазировать? И почему, в данном случае, мои фантазии менее полезны, чем наблюдаемые явления? Или наоборот, пожалуй, будет точнее: чем мои исследования здесь более полезны, чем мои фантазии?

Ночь была тихая и черная, и где-то далеко за деревьями было слышно, как волны разбиваются о скалы. Она вошла на террасу, а затем спустилась в готическую гостиную. Спать не хотелось, и Хава принялась разводить огонь в камине.

Итак, работать здесь бессмысленно, ибо здешний опыт ни на что не пригоден. Следовательно, здесь имеет смысл только отдыхать. Но вечный отдых постепенно трансформируется в скуку и, надо сказать, довольно быстро, а затем, ещё немного, и это начинает все больше походить на ад. И тогда все равно нужно будет вносить в собственное существование некий смысл, хотя бы для того, чтобы не опуститься или не сойти с ума. И, скорее всего, выходом станет только бегство. Получается,  и отдых тоже  должен быть хоть как-то  осмыслен. Вот, скажем, захочу я уплыть куда-нибудь на яхте, например, на какой-нибудь другой остров… И зачем? Так сразу и не ответишь. Допустим, рекорд я захотела поставить, мол, такая-то и такая-то добилась беспрецедентного результата, проплыв за сколько-то дней сколько-то морских миль. Нет, опять не то – кому расскажешь? Кто поверит? А тот, кто поверит, будет наверняка полный кретин, и получается так, что для него и стараться не стоило, а можно было это все для него придумать и вовсе даже не уродоваться. И здесь Аристофан наперед увидел, черт бы его побрал. А тогда зачем, спрашивается,  мне вообще этот рекорд? Соревнование с самим собой – это еще хуже, чем самому себе писать письма. Таким образом, и этот вид деятельности отпадает.

И вот еще что интересно. Если бы меня выбросило на этот остров в результате кораблекрушения, и не было бы здесь ничего, то и терзаний бы этих не было. Я бы только и делала целыми днями, что боролась за жизнь. Училась бы строить хижину, делать одежду, и все такое прочее. Следовательно, как только есть возможность к отступлению, появляются всякие лишние вопросы о смысле бытия, о суетности всяческих поползновений в область познания, и чего только еще не придумает обленившийся мозг. Когда же ситуация полна ответственности и борьбы, праздных вопросов не возникает. Тогда, может быть, борьба и есть смысл, и есть способ существования? Скажем, ставишь перед собой цель, сжигаешь за собой мосты, и движешься к ней, пока не достигнешь. А потом, достигнув, отдыхаешь немного, осматриваешься, делаешь какие-то выводы, и снова в путь, к новой цели, подобно скалолазу, выбираешься на вершину, где еще никто до тебя не бывал. Жизнь имеет направление, она уже не похожа на бессмысленные надуманные гонки по океану от одного произвольно взятого острова до другого, здесь результат накапливается, и, в конце концов, переходит в новое качество, другую Силу.