– И в то же время она вполне возможна, – озабоченно потер лоб рукой герцог де Гиз.

– А вы не задумывались, монсеньор, как ее предотвратить?

– Черт возьми, я ни о чем другом и не думаю!

– И что же? – как бы вскользь спросил Габриэль.

– Есть лишь один-единственный, да и то не слишком надежный, шанс: завтра бросить все наши силы на штурм Старой крепости. Конечно, толком подготовиться мы не успеем, но иного выхода у нас нет. И в этом, пожалуй, меньше безумия, чем спокойно ждать подхода английских подкреплений. Быть может, при виде этих неприступных стен в нас вновь пробудится то, что называли в Италии «французским бешенством».

– И это «бешенство» сломает себе шею, – спокойно возразил Габриэль. – Простите меня, монсеньор, но, на мой взгляд, французская армия сейчас не настолько сильна, чтобы затевать невыполнимые предприятия. Скорее всего, нас просто отбросят. Что же тогда предпримет герцог де Гиз?

– По крайней мере постарается не допустить полного развала армии и окончательного поражения. Нужно будет отвести от этих проклятых стен уцелевшие части, дабы сохранить их до лучших дней.

– Победителю Меца и Ренти – позорно отступать!

– И все-таки это лучше, чем упорствовать.

– Все равно, – настаивал Габриэль, – удар будет слишком тяжел и для славы Франции, и для вашего имени, ваша светлость.

– О, мне ли этого не знать! – воскликнул герцог. – Вот что такое успех, вот что такое судьба! Если бы мне удалось захватить Кале, я был бы героем, гением, полубогом! А если нет – сразу же превратился бы в самонадеянного тупицу, которому под стать одни лишь поражения!..

Раздосадованный герцог замолк. Габриэль намеренно не прерывал затянувшегося молчания. Ему хотелось, чтоб герцог до конца осознал всю опасность создавшегося положения. Когда же, по его мнению, герцог понял все это, Габриэль заговорил:

– Если не ошибаюсь, вашу светлость охватили сомнения, которым бывают подвержены даже и величайшие умы в разгаре своих величайших дел. Но послушайте. Разве мы не учли еще в Париже все мельчайшие детали, все непредвиденные случайности, все препятствия и пути их преодоления? Как же вы можете теперь сомневаться?

– Боже мой, – вздохнул герцог, – я был слишком заражен и ослеплен вашей горячностью, вашей юношеской самонадеянностью!

– Ваша светлость! – упрекнул его Габриэль.

– О, не корите себя, я не имею к вам ни малейших претензий, друг мой! Я по-прежнему восхищаюсь вашим замыслом, он поистине велик и патриотичен. Но грубая действительность любит убивать светлые упования… Однако у меня, помнится, и тогда еще были опасения, но вы их рассеяли!

– Каким способом, с вашего позволения, монсеньор?

– Вы мне сказали, что если мы молниеносно овладеем фортами Святой Агаты и Ньеллэ, то форт Ризбанк перейдет в наши руки с помощью преданных вам горожан. Тогда Кале не получит подкрепления ни с суши, ни с моря. Таково было ваше обещание.

Эти слова нисколько не смутили виконта.

– Конечно, – подтвердил он.

– Что «конечно»? Ваши ожидания обмануты! Ваши друзья из Кале, очевидно, не сдержали своего слова, ибо не уверены в нашей победе. Они трусят и покажутся только тогда, когда их помощь нам уже не потребуется!..

– Прошу простить, ваша светлость, – хладнокровно перебил его Габриэль, – откуда вам это известно?

– Из вашего молчания, дорогой мой! Настал критический момент, а они даже и не шевелятся, вы тоже молчите. Я понял так, что вы теперь на них не рассчитываете.

– Если бы вы знали меня лучше, вам было бы ведомо, что я не люблю говорить, когда могу действовать.

– Что такое? Вы еще надеетесь?..

– Да, ваша светлость, я ведь еще жив! – печально и значительно ответил Габриэль.

– Значит, форт Ризбанк…

– Перейдет к нам в нужное время… если я не погибну.

– Но это нужное время, Габриэль, настанет завтра… завтра же утром!..

– Тогда завтра утром форт будет наш, – с полнейшей невозмутимостью повторил Габриэль. – Я не отказываюсь от своих слов и даже ценой жизни сдержу свое слово.

– Габриэль, – воскликнул герцог де Гиз, – что вы задумали? Пойти на смертельную опасность ради какой-то безрассудной затеи?.. Я запрещаю, запрещаю вам! Франции слишком нужны такие люди, как вы!

– Не извольте беспокоиться, монсеньор. Родина стоит того, чтобы ради нее рисковали. Так что разрешите уж мне поступить во-своему.

– Но чем я могу вам помочь?

– Монсеньор, у меня есть предложение.

– Говорите, говорите, – нетерпеливо откликнулся Франциск Лотарингский.

– Завтра, пятого числа, около восьми часов утра соблаговолите поставить самого зоркого часового на пост, с которого виден форт Ризбанк. Если там будет еще развеваться английский флаг, бросайтесь на отчаянный приступ, который вами предрешен, ибо присутствие английского флага будет означать, что дело у меня сорвалось, а сам я погиб.

– Погиб! – вскричал герцог. – Вы же сами видите, что идете на верную смерть!

– Если так случится, не тратьте времени на то, чтобы оплакивать меня…

– Но у вас есть хоть какая-то надежда на успех, Габриэль?

– Конечно, есть, монсеньор. Главное – не волнуйтесь и не торопитесь давать сигнал на приступ. Я все-таки надеюсь, что к восьми часам над фортом Ризбанк взовьется французский флаг, и тогда ваши солдаты с успехом пойдут на штурм!

– Французский флаг – над фортом Ризбанк? – вскричал герцог де Гиз.

– И думаю, что, увидев его, – продолжал Габриэль, – все корабли, прибывающие из Англии, немедленно повернут обратно.

– Я тоже так думаю… – сказал герцог. – Но как вы этого добьетесь?

– Позвольте сохранить мою тайну при себе, ваша светлость. Если вы сочтете мою затею нелепой, вы непременно пожелаете отговорить меня, а теперь не время рассуждать и сомневаться. Так или иначе, ни вас, ни армию я не опорочу и обойдусь только теми людьми, которые при мне. Я выполню свою задачу без посторонней помощи или умру.

– К чему такая гордость?

– Гордость здесь ни при чем, ваша светлость. Я просто хочу возместить ту великую милость, которую вы обещали мне оказать.

– О какой милости вы говорите, Габриэль? У меня довольно хорошая память, особенно когда дело касается моих друзей… Однако, право, я что-то…

Но Габриэль перебил его:

– Монсеньор, для меня милость эта важнее всего! Мне бы хотелось, чтоб вы подтвердили перед королем следующее: взятие Кале было задумано и осуществлено именно мною! Уж поверьте мне, ваше высочество, не ради почестей я этого добиваюсь – пусть они достанутся вам, главе всей кампании… Вот о какой милости идет речь…

– И вы говорите о такой величайшей доблести лишь намеками? – воскликнул герцог. – Черт побери, неужто вы в этом сомневаетесь? Да это же не милость, а простая справедливость! Я всегда готов признать и оценить вашу доблесть и вашу службу, виконт д’Эксмес!

– Мое честолюбие так далеко не заходит, – отвечал Габриэль. – Пусть король узнает о моих трудах, у него в руках есть награда, которая для меня дороже всех почестей и всех земных благ.

– Король будет знать все, что сделано вами для него, Габриэль! А теперь скажите, не могу ли я вам быть полезен еще чем-нибудь?

– Можете, монсеньор, и я попрошу вас о некоторых услугах.

– Говорите.

– Во-первых, мне нужно знать пароль, чтобы нынче ночью выйти из лагеря.

– «Кале и Карл».

– Затем, ваша светлость, если я паду, а вы победите, прошу вас иметь в виду, что герцогиня де Кастро, дочь короля, – пленница лорда Уэнтуорса.

– Я знаю свой долг человека и дворянина. Дальше.

– Наконец, ваша светлость, этой ночью мне окажет немалую помощь один здешний рыбак по имени Ансельм. Возможно, что он погибнет вместе со мной; я хочу, чтоб его семья была обеспечена за мой счет. Я написал об этом моему управляющему Элио, но и вас прошу проследить за выполнением моей воли.

– Будет сделано. Это все?

– Все, ваша светлость! Но если нам больше не придется свидеться, вспоминайте обо мне хоть изредка и поведайте о моей участи двум известным вам людям: королю, который, безусловно, порадуется моей смерти, и госпоже де Кастро, которая, возможно, опечалится. Больше я не смею вас задерживать. Прощайте, ваша светлость!