– Слышь, Кораблёва, ты чё такая борзая?!
– Борзыми, Ира, бывают только собаки, и то – ударение нужно ставить на второй слог.
– Ну, ты у меня довыпендриваешься, Кораблёва… слишком умная, как я посмотрю!
– Слушай, Ирин, ты же девочка! Давай поговорим как девочки, называй меня по имени, пожалуйста.
– Тебя?! По имени? Если б у тебя имя-то было, а то придумала себе какую-то собачью кличку! Ника-ника-недосика!
– Имя как имя, между прочим, так звали богиню Победы в Древней Греции…
– Знаешь что, Кораблёва?! Задолбала ты всех своими знаниями, слышь?!
– А ты даром что девочка, а ведёшь себя как бандит – некрасиво.
– Как хочу, так и веду, и тебя не спрашиваю!
– Мне и не нужно, чтобы ты меня спрашивала, просто иди уже, куда шла, и оставь меня в покое!
– А вот и не пойду!
– А вот и пойдешь!!
– Не пойду, и всё тут!!
– Что ты вообще от меня хочешь, ты можешь сказать нормально?! Я на урок опаздываю.
– На урок она опаздывает, нашлась отличница… ах – ах! А я вот возьму и не пущу, будешь здесь со мной сидеть, под пальмой… хга-га-га, – эта дылда ржёт, как кобыла, и злобно щурит свои тупенькие глазки.
– Сгинь с дороги! Дай пройти! – я уже разозлилась не на шутку; а всем известно, что разозлясь не на шутку, мне свойственно напрочь забывать об опасности, и тогда размеры и потенциальная сила противника перестают иметь какое-либо значение.
Короче говоря, оттолкнула я эту самую Киржакову так, что она каким-то образом ударилась своей глупой башкой о деревянную кадку. Не так, чтобы убиться насмерть, но обидно. В результате, на ближайшем же родительском собрании, донельзя удивлённая РимИванна выговаривала моим родителям, сидевшим рядком, как два настороженных воробья:
– Вы знаете, за мою доо-олгую педагогическую жизнь я видела разных, очень разных детей. – – Но ваша Ника… нет, вы только не подумайте, что я хочу сказать о ней что-то плохое… но она ребёнок очень сложный! Обычно дети, которые хорошо учатся, и ведут себя хорошо. Тем более девочки. А у вашей дочери прекрасная успеваемость, память великолепная, но поведение… я просто не знаю, что и думать. То её ставим в пример всему классу, то вдруг такое хулиганство… ведь даже мальчишки жалуются – она их линейкой бьёт и таскает за волосы! Да-да, я бы и сама ни за что не поверила, если бы не видела собственными глазами… вам обязательно надо с ней поговорить!
Нужно сказать, что для моих родителей это были новости не первой свежести. Уже и в детском саду стало ясно, что мне под горячую руку лучше не попадаться, а то хуже будет. Как сейчас помню себя, стоящую навытяжку перед столом воспитателя, а рядом бьющийся в истерике мальчик, который пытался сначала отобрать у меня что-то, а потом и долбануть меня этим чем-то по башке, но вместо этого получил по башке сам, и чувствительно. Воспитатель строго и сердито выговаривает мне, что вести себя так нехорошо, а я стою и думаю: «Лишат меня за это обеда или нет? Хоть бы лишили! Ведь, когда мы шли из музыкального зала мимо кухни, на весь коридор воняло гороховым супом…» Вот и теперь, стоя за классной дверью, в приоткрытую щёлочку я отлично слышала всё, что было сказано, и горько думала…но уже не про суп, а вот про что: разве, если человек умеет за себя постоять, это так уж плохо?! Значит, нужно покорно терпеть насмешки, издевательства, угрозы, наконец? Ну нет, увольте! Когда меня бесконечно изводят глупыми приставаниями и не понимают человеческих слов (а я не раз и не два пытаюсь решить конфликт словами, прежде чем пустить в ход кулаки, а точнее – когти), где-то внутри поднимается дикая ярость, не дающая ни малейшей возможности хоть мгновение ещё терпеть несправедливость. Именно так – несправедливость! Вот что раздражает больше всего. Несправедливо, когда день за днём тебя тычут, теребят и обзывают умственно недалёкие субъекты, без повода и без причин. Верней, и повод и причины существуют, но, только лишь, в их мало внятных головах. И, отчего-то, взрослые понять меня упорно не желают. К примеру, пытаюсь я рассказать маме о своей проблеме:
– Меня одна девочка из параллельного класса обижает всё время…
– Обижает? Чем это она тебя обижает?
– Ну, пристаёт всегда, говорит разные гадости, лезет то и дело…
– А ты сама, наверное, её чем-нибудь обидела, не на пустом же месте она к тебе пристаёт?
– Вот именно, что на пустом!
– Вряд ли, дорогая моя, подумай хорошенько, и поговорите с ней. Вот увидишь, что вы помиритесь, – и мама продолжает заниматься своими делами, дав понять, что обсуждать тут больше нечего. Хорошенькое дело – «помиритесь!» Как будто мы когда-нибудь дружили… совершенно ничего не понимают эти взрослые…Эх…Видимо, мама-то не знает, что девочки иногда бывают гораздо хуже мальчиков…придётся как-нибудь самой справляться…Вот я и справлялась, как умела, ведь ни о каком примирении не могло быть и речи. Совсем неожиданную помощь и поддержку получила я вовсе не от родителей, и не от учителей, а от моего верного закадычного Илюшки. Ни словечка не говорила я ему об этой проблеме, но после «разговора» под пальмой она стала достоянием общественности. Хорошо ещё, что только мы и «Дэшки» располагались в первом этаже – прямиком по галерее и направо, в закутке. Остальные начальные классы, и «В» тоже, учились на третьем. Но оставались перемены, общая раздевалка – почти напротив нашего класса; разные общешкольные мероприятия и огромнейший, в ту пору, двор – со стадионом, и даже с собственным участком-огородом, где ученики, на биологии и на трудах, копали и сажали… Есть где разгуляться! К сожалению, ударившись башкой, Дылда поумней не стала – совсем наоборот, прохода не давала: то и дело норовила ущипнуть, обидеть, сделать зло и пакость. Однажды мой сапог взяла и утащила – мне уходить, а сапога-то нет! Искали-искали, насилу нашли – где-то, чуть ли не на мусорке. Все удивлялись, и одна лишь я отлично знала, кто тому виной. Потому и несказанно изумилась, увидав однажды, в той же рекреации, под пальмой, в дылдиных глазах досадливое выражение вины и неохотного сожаления, и услышала своими ушами совсем уж невозможные слова:
– Ты…это…слышь, Кораблёва…давай замирим, а?
– Замирим?! – видимо, неприкрытое моё изумление было больше похоже на вызов, поскольку несчастная Киржакова забормотала совсем уж невразумительно, краснея и сбиваясь:
– Ну да…замирим давай…ты не сердись…я ж не знала, что ты с Илюхой…Атамановым…это…
– Что – это?!
– Ну, что вы там…давно дружите…сидели вместе на горшке…ну, что знаешь ты его, короче!
– А-а, – я в полной растерянности взираю на недовольно-смущённое Иркино лицо, и вдруг мне становится так смешно, что удержать себя невозможно! Но, в то же время, если сейчас позволить себе засмеяться, то, пожалуй, мирные переговоры закончатся новой стычкой…
– Кх, кха…ой…постучи по спине…пожалуйста… – я наклоняюсь, имитируя внезапный кашель, а Дылде только в радость руку приложить, вместо ужасно неудобных, непослушных слов.
– Ну как, полегчало? – вглядывается она в моё красное от сдавленного смеха лицо.
– Ага…спасибо…
– Ты, это…только Атаманову не говори, что я тебя побила, ладно?
– Побила?? А, это ты про спину…да не…ты что? Ну, это ж так, обычный дружеский массаж… ведь правда?
– Правда! – ухмыляется Дылда, довольная итогом «встречи в верхах». – А ты…ты это…точно с Атамановым не ходишь? – замирая и краснея, еле выговаривает Ирка. Я, изумлённая опять, гляжу в её глаза и вижу неподдельное смущение. Так вот что…
– С Илюхой? Что ты, нет! У нас родители дружат давно, отцы вместе работают. Ну, и мы тоже, куда ж деваться? – успокаиваю я страдалицу на предмет наших с Илюхой отношений.
– Ага… – бормочет Дылда, улыбаясь до ушей, – Ну, бывай Кораблёва, до скорого! – звенит звонок, и все разбегаются по своим классам: писать диктанты, решать примеры, кидаться друг в друга записками с последними школьными новостями, перемигиваться, обмениваться под партой разными интересными вещами, шептать на ухо соседу подсказки, если его спрашивают домашнее задание, а он вдруг не в курсе ответа; жмурясь на солнышко, смотреть в окно на школьный двор и думать – как же всё-таки прекрасно иметь настоящих друзей, особенно мальчишек! Назавтра «сарафанное радио» гремело на всех углах и в закоулках школы: Кораблёва и Киржакова помирились! Долой вражду! Договор между заклятыми врагами! Правда, оставалась масса невыясненных вопросов, занимавших пытливые детские умы:
