Помимо прочих возможностей такой график помогал хотя бы частично избегать лишней суеты и ненужных церемоний, обычно оказываемых Августейшей паломнице — почётного воинского караула с оркестром, государственных флагов на зданиях, усыпанной цветами дорожки. Кроме того, Елизавета Фёдоровна никого не хотела стеснять и была готова в любой момент отказаться от поездки, если таковая грозила кому-то неудобствами. «Как-то она была в церкви, — вспоминал Михаил Нестеров, — о чём-то говорила со мной, как появился прямо из Овруча Щусев. Стали говорить о предстоящих торжествах. Щусев осведомился, предполагает ли Великая княгиня быть на них. Она отвечала, что ещё не решила. Она слышала, что наплыв паломников будет так велик, что не хватит для всех помещения. “Ну, Ваше Высочество, вы только скажите — мы выгоним монахов из их келий и устроим вас шикарно”. Сказано это было с бесподобной хвастливой наивностью человека властвующего... Но не успел наш Алексей Викторович и окончить этих слов, как щёки Великой княгини стали алыми, глаза сверкнули... Она, постоянно сдержанная, ласковая, резко сказала, что если ещё колебалась, ехать или не ехать, то сейчас колебаний нет. В Овруче она не будет. Она не хочет, чтобы ради неё выгоняли кого-либо из келий, что комфорт она знает с детства, жизнь во дворце знает... Говорила Великая княгиня быстро, горячо, не переводя дух. Она не могла скрыть своего возмущения. Щусев плохо понимал, почему Великая княгиня так волнуется. Он что-то бормотал, он хотел только... Но гнев уже прошёл. Разговор был кончен в обычных мягких тонах. В Обруч Великая княгиня тогда не поехала».
Теперь она собиралась осуществить свою давнюю мечту — побывать на Соловках. В древний монастырь, основанный в XV веке святыми монахами Германом, Савватием и Зосимой, Елизавета Фёдоровна отправилась в сопровождении Валентины Гордеевой, двух сестёр Марфо-Мариинской обители, егермейстера Высочайшего двора А. А. Зурова (придворный протокол продолжал соблюдаться) и князя Феликса Юсупова-младшего, которого она позвала по собственной инициативе.
Сын её близкой подруги Зинаиды и бывшего адъютанта мужа, Феликса-старшего, 23-летний князь был фигурой неоднозначной и весьма колоритной. Представитель знатной и богатейшей фамилии России, он вырос в обстановке безумной роскоши и неограниченных возможностей. Больше всего юного аристократа привлекали теннис, книги Оскара Уайльда и английский образ жизни, понимаемый в первую очередь как праздность и утончённый эгоцентризм. Мать не чаяла в нём души, а после того как погиб на дуэли её старший сын Николай, воспринимала «Фелюшу» единственным светом в окошке. Елизавета Фёдоровна питала к Феликсу почти родственную привязанность — мальчиком он рос у неё на глазах, давно дружил с её племянником Дмитрием и, повзрослев, недолго принимал участие в благотворительных делах. «Больные со слезами благодарили меня за мои пустяковые подачки, — вспоминал Ф. Ф. Юсупов, — хоть, в сущности, благодарить их должен был я, ибо их невольное благодеяние было для меня много больше. И я завидовал докторам и сиделкам, и в самом деле приносившим им помощь. Я был безмерно благодарен Великой княгине за то, что поняла моё отчаяние и умела направить меня к новой жизни». Кратковременное «просветление» прошло у Феликса с началом учёбы в Оксфорде и сопутствовавшим ей досугом в Лондоне. Попойки с друзьями из высшего общества, маскарады в Альберт-холле, спектакли в Ковент-Гардене, весёлые приключения, ухаживания за балериной Анной Павловой, обеды в лучших ресторанах и вечера в кругу богемы — вот всё, что интересовало и привлекало желавшего впечатлений «русского принца». Однако об этой, главной стороне жизни героя европейского бомонда Елизавета Фёдоровна ничего не знала. Для неё «дорогой маленький Феликс», как продолжала она называть его в письмах, оставался милым и чистым юношей. Они оба помнили тот момент, когда в минуту очередной депрессии «Фелюша» бросился к ногам Великой княгини и, рыдая, словно ребёнок, поведал ей о своих душевных смятениях. Она успокаивала: «Как бы ни испытывал нас Господь, если сохраним веру и будем молиться, найдём силы выдержать». Потом взяла его с собой в паломничество на прославление Иосафа Белгородского, во время которого Феликс был потрясён исцелениями бесноватых, но в итоге эти впечатления оставили след не больший, чем дягилевское «Лебединое озеро» в Лондоне.
Поехать на Соловки Юсупов согласился охотно — как-никак нечто новое. О том же, что представлял собой великосветский паломник, можно судить по его комментариям: «Иноки носили длинные волосы и бороду. Многие были чумазы и засалены. Никогда я не мог понять, почему неопрятность у русского монашества вошла в правило, точно грязь и вонь угодны Богу. Великая княгиня ходила на все службы. Поначалу с ней ходил и я, два дня спустя я был сыт по горло и просил её уволить меня от сей обязанности, сказав, что монахом не стану наверняка». Коротая время, князь любовался звёздами и катался в лодке по каналам. На обратном пути он купил злобного белого медведя, что хоть как-то скрашивало поездку и обещало произвести эффект.
«На вокзале в Петербурге, — вспоминал Феликс, — Великую княгиню Елизавету Фёдоровну встречало множество народу, в том числе лица официальные. И все от изумления пооткрывали рты, увидев Великую княгиню-паломницу в сопровожденье громадного белого медведя!»
Паломничество в Соловецкую обитель проходило в конце июля 1913 года. В Архангельске, конечно, не обошлось без праздничных арок, национальных флагов и стихотворных приветствий, но дальше было именно то, чего так хотела Елизавета Фёдоровна. В монастыре она несколько дней составляла подробное письмо Николаю II, делясь впечатлениями об увиденном в пути и на самом острове. Письмо необычное, подробное, как дневниковые записи, и написанное очень живым языком, раскрывающим в авторе литературный талант. Есть в нём и остроумные, вызывающие улыбку замечания вроде фразы: «Мне никогда ещё не доводилось испытывать такую разнообразную качку — можно было изучать её виды и названия». Есть и подробные описания уклада монастырской жизни, и наблюдения по дороге на остров, и комментарии к увиденному, и, наконец, поэтичные детали в описаниях природы. Не имея здесь возможности процитировать письмо полностью, позволим себе привести его большой отрывок, помогающий взглянуть на путешествие глазами самой паломницы.
«Всю вторую половину поездки шёл чудесный дождик, пыли больше не было, мы могли открыть окно в вагоне и наслаждаться ветерком. Начиная с Вологды и дальше в этих бесконечных лесах — 38 миллионов десятин — из-за жары и засухи вдоль линии железной дороги были пожары. Дорога мне кажется величественной: бесконечные леса тянулись часами, вёрсты лесов, расцвеченных купами розовато-сиреневых цветов, прекрасных в своём изобилии (не знаю, как они называются, в Германии они тоже есть и обычно растут неподалёку от болотистых мест). В Архангельске, прямо против собора, мы сели на кораблик и подошли к пристани; солнце великолепно освещало золотые облачения епископа Нафанаила и клира. Он встретил нас с крестом, мы поднялись по ступеням в собор, где был отслужен молебен. Собор красивее снаружи, чем внутри; среди его достопримечательностей огромный деревянный крест, вырезанный Петром Великим...
В шесть отплыли на “Вере”, монастырском пароходе, размером не меньше “Межени”. Изрядное время шёл приятный дождик, и я радовалась, надеясь, что море будет небурным. Мы долго сидели на палубе, минуя бесчисленные лесопильные заводы и корабли, корабли всех национальностей — немцы, англичане, датчане, шведы и прочие. Если я правильно помню, они растянулись на 38 вёрст. Часа через два мы поужинали и выходили уже в открытое море; там стояли на якоре сотни рыбачьих судов, тоже из всех стран, со своим уловом, который они привезли на продажу и ждали выгодной цены на рынке. В море началась лёгкая качка, так что я сошла вниз и всю ночь просыпалась от каждого нового её вида, что было интересно, но не совсем приятно. Мне не было плохо, хотя я и не принимала никаких лекарств — должно быть, за молитвы доброй братии; я только чувствовала, словно какая-то мельница вертится у меня в голове. Прибыв сюда, я встала и — яркое солнце, прекрасный величавый монастырь!! Со старых башен палили из пушек, плыла лодочка с иеромонахом на руле и монахами на вёслах — словно старая сказка, так поэтично, так по-морскому, и великокняжеский флаг... На пристани стоял настоятель, архимандрит Иоанникий...
