9 апреля 1910 года семнадцать прошедших испытание сестёр милосердия предстали перед алтарём маленькой больничной церкви Святых Марфы и Марии. Распахнулись Царские врата, и епископ Трифон (Туркестанов) строго вопросил: «Чего ради пришли есте, сёстры, в сию обитель милосердия, припадающие к престолу Милосердного Владыки нашего Христа Бога?» Стоя на коленях со свечами в руках, женщины дружно ответили: «Симо притекли есмы, желающие по заповедям Спасителя нашего послужить Богу. Его же всей душой возлюбили есмы в ближних наших, через си же поработали и вечному спасению нашему». Тогда последовал вопрос о готовности нерушимо хранить веру, соблюдать уставы Церкви, сохранять целомудрие, нестяжание и послушание настоятельнице и отдавать все силы избранному служению. Во всём этом посвящаемые принесли обет, уповая на помощь Христа, Божией Матери, святых Марфы и Марии и святых диаконис Фивы и Олимпиады. В знак нового положения каждой был вручён кипарисовый крест с образами и с надписью «Возлюбиши ближнего твоего, яко сам себя». На следующий день в том же храме совершилось возведение Елизаветы Фёдоровны в сан настоятельницы обители. Обряд провёл митрополит Московский Владимир (Богоявленский), изначально выражавший сочувствие задуманному. Среди духовенства был и отец Митрофан Серебрянский, которому досталась честь благословить Великую княгиню иконой святителя Николая и святой царицы Александры, специально присланной Царской четой. Во время литургии Елизавета Фёдоровна, стоя перед амвоном, обещала, как и требовал чин поставления, все силы души и тела принести на служение Богу и ближнему, управляя Марфо-Мариинской обителью милосердия по крайнему своему разумению и совести. Присутствующие не скрывали слез. «Аксиа!» — возгласил митрополит, возлагая крест настоятельницы. «Достойна!»

О жизни обители написано немало. Но, думается, будет правильным прежде всего обратиться к словам самой Елизаветы Фёдоровны, первое время сообщавшей о распорядке и текущих делах в Царское Село. «Утром мы вместе молимся, — рассказывала она Николаю II, — одна из сестёр читает в церкви в полвосьмого; в восемь часы и обедня, кто свободен, идёт на службу, остальные ухаживают за больными, или шьют, или ещё что...

У нас немного больных, так как мы берём пациентов, чтобы на практике учиться лечить разные случаи, о которых идёт речь в лекциях докторов, и для начала взяли только лёгких больных, сейчас уже всё более и более трудные случаи, но, слава Богу, больница наша просторная, светлая, сёстры очень преданы своему делу, и больные прекрасно идут на поправку. В полпервого сёстры во главе с госпожой Гордеевой садятся обедать, а я ем у себя одна — это мне по душе, и, кроме того, я нахожу, что, несмотря на общежитие, некоторая дистанция всё же должна быть». Замечание весьма показательное. Великая княгиня никогда не забывала о своём положении в обществе, о том, что она сестра императрицы и вдова царского дяди. Сёстры обители только между собой называли её «матушкой», обращаться к настоятельнице надо было со словами «Ваше Высочество». Даже окно её собственной молельни формой и наличниками напоминало императорскую корону. Личный двор Великой княгини хоть и был сокращён, но сохранил существование и теперь возглавлялся гофмейстером А. П. Корниловым. Ей также полагалась фрейлина, а при выездах в город её экипаж (позднее автомобиль) сопровождал специальный лакей в униформе. Но в этом не было никакой гордыни, никакого культивирования своей личности. Елизавета Фёдоровна оставалась членом царской Династии, и все элементы «дистанции» относились к престижу правящего Дома, к авторитету монархии и тех персон, что её представляли. В глазах народа Императорская семья стояла на недостижимой, Богом определённой высоте, спуститься с которой не позволял весь миропорядок. Вместе с тем такое положение налагало и совершенно особую ответственность — Великая княгиня навсегда запомнила основополагающий принцип, в своё время озвученный мужем: «Кому много дано, с того много и спросится». Его она придерживалась и в обители.

«В посты, — продолжала рассказ Елизавета Фёдоровна, — по средам и пятницам у нас подаётся постное, в другое время сёстры едят мясо, молоко, яйца и т. д. Я уже многие годы не ем мяса, как ты знаешь, и у меня всё тот же вегетарианский стол, но те, кто к этому не привык, должны есть мясо, особенно при тяжёлой работе.

Спим свои восемь часов, если кто не засиживается позже положенного; у нас хорошие кровати и чудесные комнатки с яркими обоями и садовой мебелью. Мои комнаты большие, просторные, светлые, уютные, тоже летние, все, кто у меня был, в восторге от них. Мой дом стоит отдельно, потом больница с домовой церковью, дальше дом врачей и лазарет для солдат и ещё дом батюшки = 4 дома. После обеда некоторые выходят подышать воздухом, потом все берутся за работу; чай подаётся в четыре, ужин в полвосьмого, потом вечерние молитвы в моей молельне в 8 и спать в 10.

Теперь о лекциях: три раза в неделю батюшка, три раза — врачи, между лекциями сёстры читают или готовятся. Пока у них медицинская практика только в больнице; я их посылаю в дома бедных от случая к случаю и лишь для того, чтобы собрать сведения; понимаешь, сначала они должны выучиться. Батюшкины лекции очень интересны, просто исключительны, ведь он не только глубоко верующий, но ещё и необычайно начитанный человек. Он начинает от Библии, а заканчивает церковной историей, указывая сёстрам, как и что они могут сказать и чем облегчить душевные страдания... Скольких он вернул к вере, наставил на путь истинный, от скольких я слышу благодарность за великое благо иметь возможность посещать его. Никакой экзальтации — но ты довольно меня знаешь, я люблю спокойную, глубокую веру и никоим образом не могла остановить свой выбор на священнике-фанатике...

Я сплю свои 8 часов, ем с удовольствием, физически чувствую себя удивительно здоровой и сильной (небольшая простуда, ревматические боли или подагра, от которой страдали все в нашей семье, — от них никуда не денешься). Ты знаешь, у меня никогда не было румяных щёк и всякое глубокое чувство тотчас отражается на моём лице, так что в церкви я часто выгляжу бледной, ведь я, как и вы с Аликс, люблю богослужение и знаю, какую глубокую радость может доставить хорошая служба... Я совершенно спокойна, а совершенный покой — это совершенное счастье. Мой милый Серж почиет в Бозе со многими, кого он любил, с теми, кто ушёл туда к нему, а мне Господь дал прекрасную работу на этой земле. Исполню ли я её хорошо или плохо, один Он ведает, но я буду стараться изо всех сил, и я влагаю свою руку в Его и иду, не страшась тех скорбей и нападок, которые приуговил для меня этот мир, — мало-помалу моя жизнь повернула на этот путь».

То, чем жила обитель, весьма интересовало Великую княжну Ольгу Николаевну. Старшая дочь императора, обладавшая очень живым умом и рассудительностью, всегда тянулась к тете Элле, а та отвечала ей взаимностью. Несмотря на разницу в возрасте, они прекрасно понимали друг друга, могли доверительно общаться, на равных обсуждать новости, делиться впечатлениями. И понятно, что внимание племянницы к делам Елизаветы Фёдоровны на Большой Ордынке было далеко не праздным. «Я очень рада, что тебе это интересно, — писала ей тётя. — Удивляешься, что у нас так много сестёр и так мало больных; видишь ли, сёстры пока учатся, и нельзя так скоро всем позволить ухаживать за больными, можно навредить пациентам. А, кроме того, одни работают по дому как прислуга, другие занимаются бельём, третьи — кухней, четвёртые — больными, пятые — в храме, но все равны перед Богом в этом труде и все ходят на беседы нашего священника, а когда свободны, сидят с больными, пока остальные заняты на регулярных уроках с врачами. Все должны уметь ухаживать за больными, но большая часть сестёр обучается на специальных медицинских занятиях. Понимаешь, когда они пойдут к бедным, то должны будут уметь их поуютнее устроить там, где те живут, нельзя же всех бедных больных забирать из дому, где они нужны домашним, но можно их упокоить телесно и душевно...