К тому времени Елизавета Фёдоровна успела многое узнать об этом удивительном человеке, молитвеннике и чудотворце, давно считавшемся святым в русском народе. Супруг рассказывал ей и о том, как почитала память отца Серафима покойная императрица Мария Александровна, приобщившая к этому и детей, о том, какой чудесной помощи Божиего угодника была удостоена их семья. Дивная история! В середине сентября 1860 года императрица готовилась разрешиться от бремени. Роды (на свет появится Павел) предполагались трудные, и близкие беспокоились. В те же дни тяжело занемогла её дочь Мария, врачи поставили пугающий диагноз — у шестнадцатилетней девочки грудная жаба, то есть стенокардия. Во дворце становилось всё тревожнее. 21 сентября в десять часов вечера фрейлине А. Ф. Тютчевой доложили о приходе монахини Дивеевской обители Лукерьи Васильевны. Прослышавшая о беде инокиня принесла полумантию батюшки Серафима и поведала о творимой по молитвам к нему помощи. Сам батюшка Серафим часто молился, покрытый этой полумантией, была она на нём и в последний день его земной жизни. Теперь же святыню хранил хорошо знавший Саровского чудотворца старец О. Назаров, настоятель дворцового храма в Гатчине, от которого её и привезла матушка Лукерья.

Как только Великую княжну покрыли священной реликвией, состояние больной заметно улучшилось, дыхание выровнялось, а уже 23 сентября Мария встала с постели. Однако вскоре тяжёлый недуг поразил вдовствующую императрицу Александру Фёдоровну, и 19 октября стало ясно, что дни её сочтены. Срочно примчавшийся из Варшавы в Царское Село Александр II сам возложил Серафимову полумантию на тело страдалицы. И волнение больной улеглось, императрица успокоилась, смогла попрощаться с детьми и тихо оставила этот мир на следующий день без лишних мук и страданий. С тех пор чудотворная святыня принадлежала Великой княжне Марии, исцелившейся её благодатной силой. Но когда в связи с замужеством Мария уехала в Англию, полумантию оставила у себя её мать — императрица Мария Александровна, после кончины которой реликвия стала собственностью Сергея Александровича.

Великий князь относился к этому сокровищу с благоговением, но прекрасно понимал, что не может, не имеет права постоянно скрывать его от людей. Ещё до отъезда в Саров, заботясь о том, чтобы москвичи, не имеющие возможности участвовать в прославлении святого, смогли приобщиться к столь великой радости, он распорядился выставить хранившуюся у него реликвию для всеобщего поклонения в Успенском соборе Кремля.

Поезд не спешил. Останавливались в Коломне, задержались в Рязани, где была торжественная встреча. Вечером полюбовались красивым закатом и на следующее утро, 17 июля 1903 года, в одиннадцать часов прибыли в Арзамас. Здесь, в специальном шатре Августейших паломников встретили депутаты дворянства, земства, городов и крестьян Нижегородской губернии. Далее отправились в экипажах по хорошей, но очень пыльной дороге. Елизавета Фёдоровна, давно привыкшая к таким условиям в поездках, не обращала на них внимания. Куда привлекательнее были проезжаемые сёла и стоявшие вдоль пути крестьяне. «Как много красивых и здоровых впечатлений, — напишет Елизавета старшей сестре. — Мы ехали шесть часов в экипажах до монастыря. По дороге в деревнях красивые, здоровые люди были живописны в ярко-красных сарафанах и рубахах». На границе Тамбовской губернии ожидала новая официальная встреча от представителей всех сословий, причём крестьянки, как русские, так и мордовские, выделялись яркими праздничными нарядами. В шесть часов вечера под колокольный звон въехали в Саровскую обитель.

«Ощущалось какое-то особое чувство при входе в Успенский собор и затем в церковь Св. Зосимы и Савватия, где мы удостоились приложиться к мощам святого отца Серафима», — записал в дневнике Николай II. Те же эмоции овладели и Елизаветой Фёдоровной. Выразить словами их было трудно, но с первых же минут пребывания в Сарове они не оставляли Великую княгиню, постоянно усиливаясь. Расселение вместе с Сергеем, Аликс и Ники в доме, окружённом толпой богомольцев, семейный обед у императрицы Марии Фёдоровны и даже вечернее посещение храма — всё отошло на второй план, уступив место предчувствию чего-то особенно важного, великого, светлого. Чего-то незнакомого, ещё невиданного и вместе с тем такого близкого по духу.

Её духовное становление, её усердие в постижении православия, ставшего основой жизни, долго носили характер ученичества. Елизавета была послушной ученицей. Внимательной, прилежной, вдумчивой. Постепенно раскрывая для себя глубину христианского мировоззрения, она и сама становилась его носителем, понимающим и принимающим жизнь в полном соответствии с основополагающими заповедями. Это касалось всего, включая, разумеется, и таинство брака. «Самый лучший земной дар Божий — это любовь между мужем и женой», — напишет Великая княгиня в одном из писем. И удостоенная такого дара будет счастлива. Думается, мы не преувеличим, сказав, что переход Елизаветы в православие стал для неё и Сергея второй свадьбой. С того дня их семья сделалась согласно учению Святых Отцов настоящей маленькой Церковью, налагающей на них ещё большую ответственность, большую требовательность к себе. Чистый образ Спасителя они пронесут в своих сердцах через всю жизнь, и для обоих никогда не будет большей истины, чем Он.

Своеобразным тайным символом духовного единства Сергея и Елизаветы станет подарок, присланный со Святой земли отцом Антонином Капустиным ко дню новообращения Великой княгини. Это был перстень, найденный среди других вещей при раскопках в Иерусалиме. Рисунок на нём изображал Спасителя с двумя предстоящими, но ни сам даритель, ни Великокняжеская чета не смогли правильно истолковать смысл и предназначение предмета. По мнению сегодняшних специалистов, перстень явно относился к типу византийских обручальных колец VI—X веков, на которых изображался Христос, благословляющий жениха и невесту. Так что раскрывающий смысл христианского брака подарок неожиданно и промыслительно стал зримым олицетворением семейного союза Сергея Александровича и Елизаветы Фёдоровны. Знаком их совместного пути, что освещался верой, что укреплялся абсолютной преданностью заветам, чувством взаимной любви возносился к Небесам. «Любовь святая и чистая соединяется в вере», — скажет Великая княгиня, познавшая это счастье. И рядом с обожаемым супругом она всегда будет чувствовать себя любимой, защищённой и постигающей под его руководством смысл жизни. Через четыре года после гибели мужа Елизавета напишет Государю: «Сергей, который знал свою веру и жил по ней настолько истинно, насколько может настоящий Православный Христианин, и меня возрастил». Пожалуй, к этому нечего добавить.

Каждый год начинался для Великокняжеской четы с молебна в ночь на 1 января. Заметим, что такая встреча праздника не была распространена в Москве, но вскоре пример генерал-губернатора подхватился и посещение новогодней церковной службы стало для многих традицией, а сам молебен вошёл в обычай всех приходских храмов. Склоняясь на пороге грядущего года перед неведомой волей Всевышнего и прося Его защиты, Сергей Александрович и Елизавета Фёдоровна уединялись вместе с домочадцами в маленьком храме Александрийского дворца. Созданный на верхнем этаже в 1835 году, он посвящался святой Царице Александре, небесной покровительнице жены Николая I. Здесь всегда было как-то особенно, по-домашнему уютно. Из большого потолочного окна свет падал на одноярусный иконостас с иконами итальянской живописи. Слева находился в киоте более поздний образ, написанный в память о спасении Александра II при покушении 1879 года, а справа всегда привлекавшая внимание Елизаветы Фёдоровны икона апостола Павла, святой царицы Александры и святителя Димитрия Ростовского. Надпись под ней сообщала, что образ поставлен усердием Великого князя Павла Александровича в память о совершившемся в этом храме миропомазании его сына Дмитрия. Печальные события тех дней никогда не забывались.

Но главной в повседневной жизни семьи можно по праву назвать церковь в генерал-губернаторском дворце на Тверской. Созданная в 1807 году архитектором И. В. Еготовым, она первоначально посвящалась святому Александру Невскому, заступнику правившего тогда Государя Александра I. В 1892 году Сергей Александрович решил обновить храм, поручив работу знатоку древнерусского зодчества Н. В. Султанову. Удачно имитируя строительные приёмы прошлого, архитектор создал подобие старинных сводов, которые были расписаны по золотому фону. Обильное золочение удачно гармонировало с малиновым ковровым покрытием пола, что придавало церкви особую торжественность. Трёхъярусный иконостас был устроен несколько необычно — над Царскими вратами размещались иконы только Деисусного чина. Сами врата тоже уникальны — резные, старинной работы, они перенесены из обветшавшей подмосковной церкви и как нельзя лучше соответствовали размещённым вокруг древним образам. Идею преемственности подхватывали и новые детали убранства, вплоть до выполненных в древнерусском стиле светильников. Арочные своды напоминали те, что образуют интерьеры храма Василия Блаженного, клиросы были спроектированы по образу псковских церквей, поразивших воображение Великого князя ещё в юности, а в основе росписи лежали копии с фресок Преображенского собора Новоспасского монастыря. При повторном освящении церковь получила новое название — Святых Александра Невского и Сергия Радонежского, то есть во имя небесных заступников Великого князя и его царствующего брата. В двойном посвящении прочитывалось и явное желание сохранить прежнее имя (вместе с престольным праздником) для соединения настоящего с прошлым, что было очень характерно для Сергея Александровича.