Столицу наводнили пруссаки. Они вели себя бесцеремонно и нагло. Грубили, мародерствовали, влезали куда угодно, включая винные погреба герцога. О масштабах катастрофы бедная Алиса сообщала матери: «Мы потеряли окраинные земли и весь Гессен-Гомбург, всего шестьдесят четыре тысячи душ. Кроме того, мы должны уплатить три миллиона, и это после того, как в течение шести недель обеспечивали постой прусской армии, что обходилось нам по 25 тысяч флоринов в день. Половина нашей армии оказалась под прусским командованием. На железных дорогах царит полнейший беспорядок. Почта и телеграф вскоре станут прусскими. Пруссаки посягают на наши художественные ценности, наши старинные картины, книги и рукописи».

Ничего этого маленькая Элла не видела и, конечно, помнить не могла. Однако на всю жизнь у нее останется полное неприятие всего прусского, почерпнутое из общего семейного настроения. А еще на ее детстве отразится бедственное положение страны и собственной семьи, вызванное военным разгромом. И без того небогатые Людвиг и Алиса теперь еле сводили концы с концами, экономя практически на всем.

Шли годы. Жизнь постепенно налаживалась, входя в привычную колею. А в доме Алисы звучало все больше и больше детских голосов. В 1868 году у герцогской четы родился долгожданный наследник, Эрнст Людвиг и вслед за ним, в 1870-м, еще один мальчик, Фридрих. Прилив самых нежных чувств вызвало у родителей появление новой дочери, Алики, в 1872 году. Они нашли ее такой же красивой, как Элла, и называли между собой «Солнышком». Через два года в семье появился последний ребенок, Мария.

К воспитанию детей герцогиня относилась самым серьезным образом, положив в его основу те же принципы, что прививались когда-то ей самой. «Викторианский дух» прочно поселился в ее доме, диктуя незыблемые постулаты – простота в быту, закаленное здоровье, четкий распорядок дня и постоянный труд. В любое время года детей будили в шесть утра. Через час, облаченные в простую, иногда сшитую матерью одежду, они приступали к занятиям – основы важнейших наук, рисование, музыка, иностранные языки, среди которых главенствовал английский, по понятным причинам не считавшийся иностранным. Уроки длились до половины одиннадцатого, во второй половине дня дети должны были самостоятельно продолжить занятия по учебникам. После первого завтрака с традиционным немецким меню полагалась прогулка. В два часа пополудни семья собиралась за обеденным столом, в пять, словно дело происходило в Лондоне, – за непременной чашкой чаю. Перед сном дети самостоятельно застилали постели, предварительно закончив все дела под строгим взором английской гувернантки. Во всем порядок, во всем регулярность.

Конечно, это не лишало детей материнского внимания. Каждый день Алиса находила время, чтобы час-другой побыть рядом с ними, почитать книжку или совместно помузицировать, помочь с рукоделием или с рисованием. В одном из писем мужу она с умилением рассказывала, что их восьмилетняя Элла «совсем не хочет расставаться со мной, когда я прихожу к ним в комнату. Она постоянно меня целует и обвивает своими пухлыми ручками мою шею. Каждый раз, когда я ухожу, происходит “сцена”. Она такая ласковая… Милая толстушка Элла очень сильная и отнюдь не тихая… Она еще прелестнее, чем прежде, и очень милый ребенок». Однако подобные проявления родительских чувств никогда не переходили во что-то сентиментальное. Детей не баловали, не давали никаких поблажек. «Важно принцам и принцессам знать, – писала герцогиня матери, – что они ничем не лучше других людей, хотя и стоят выше их, и что это положение налагает на них двойную обязанность: жить для других и подавать им пример быть добрыми и скромными, и я надеюсь, что мои дети вырастут такими». Точнее не скажешь.

Приведенные принципы дополнялись еще одним и, пожалуй, наиболее важным – христианским милосердием. Каждую субботу Алиса вместе с дочерьми отправлялась на Маурштрассе, где находилась городская больница, которой герцогиня постоянно оказывала поддержку. Там, чтобы хоть как-то скрасить тяжелое положение страдальцев, они раздавали цветы и самодельные подарки. Дети навсегда должны были запомнить, что помощь ближнему – первейший долг и святая обязанность.

С раннего детства Элла любила слушать рассказы об уже упомянутой нами знаменитой подвижнице милосердия, святой Елизавете Тюрингской, ставшей для нее образцом в служении людям. Столь любимая в Дармштадте святая, дочь венгерского короля Андраша II, вышла замуж за ландграфа Тюрингии Людвига, с которым прожила недолгие, но счастливые (несмотря на расхожее, обратное мнение) шесть лет. Познакомившись с францисканскими идеалами бедности и милосердия, ландграфиня взялась активно помогать страждущим – создала большую больницу для неимущих, кормила бедняков. Когда ее муж-крестоносец умер во время похода в Святую землю, Елизавета полностью посвятила себя служению обездоленным и, основав новый госпиталь, трудилась в нем наравне со всеми. Какой удивительный пример, какой высокий подвиг!

С основами религии детей Людвига и Алисы знакомил лютеранский пастор Карл Зелл, но духовное развитие Эллы проходило, прежде всего, под влиянием матери. И неудивительно – герцогиня испытывала на редкость широкую и глубокую любовь к Богу, совсем не характерную для протестантской церкви, в лоне которой она воспитывалась и жила. В ее письмах королеве Виктории можно встретить поразительные откровения, говорящие о высокой духовности Алисы, о ее искреннем смирении и беззаветной преданности Христу: «Вера в Бога! Всегда и беспрестанно я чувствую в своей жизни, что это – моя опора, моя сила, какая крепнет с каждым днем. Мои мысли о будущем светлы, и теплые лучи этого света, какой является нашим спутником жизни, разгоняют испытания и скорби настоящего». Эти чувства, эта любовь к Всевышнему, это пылкое желание всегда следовать Заветам Спасителя не могли не передаться ее детям, двое из которых станут русскими православными святыми. Вся дальнейшая жизнь Елизаветы и Александры будет подтверждением материнских слов: «Милосердие Божие действительно велико, и Он посылает бальзам на израненное, истерзанное сердце, чтобы дать ему облегчение, и, посылая нам испытания, учит нас тому, как мы должны переносить их».

Однако штрихи предначертанного не видны в «дармштадтские» годы юной принцессы Эллы. Девочку отличал жизнерадостный характер, она часто улыбалась, хотя уже в раннем возрасте ее размышления могли касаться серьезных вопросов бытия, озадачивая мать такой «недетской» философией. В подобные минуты Елизавета казалась отрешенной, витающей где-то далеко, но вскоре к ней возвращалась привычная веселость, а взявшись за дела – рисование, рукоделие, чистописание – она проявляла абсолютную сосредоточенность. Наибольших успехов Элла добилась в шитье, справляясь с ним самостоятельно и безошибочно.

Еще одной из черточек ее характера стала рассудительность. «Во время завтрака со мной, – сообщала в одном из писем Алиса, – Элла увидела, как я обмакнула печенье в кофе, и сказала: “О, мама, так нельзя! Разве так можно делать?” – потому что я не позволяю так делать. Она такая смешная, и с ней не так-то просто управляться – прямая противоположность Виктории, которая очень послушна».

И все-таки в первую очередь девочку волновал окружавший ее прекрасный мир – упорядоченный с немецкой пунктуальностью и одновременно наполненный необъяснимой красотой. Буковый лес, начинавшийся почти сразу за городом, сосновые боры, протянувшиеся до самого Рейна, полевые цветы, которые Елизавета так любила, – все это манило, восхищало, радовало.

В самом Дармштадте ей нравилось бродить по аллеям старинного пейзажного парка Херрнгартен, где когда-то прогуливался сам Иоганн Вольфганг Гёте и где имелся маленький уголок регулярного сада, напоминавший Версаль. Еще более притягательным был утопающий в цветах парк Розенхёэ (Розовый холм). Здесь вместе с сестрами Элла нередко собирала букеты, предназначенные их «друзьям» – пациентам городской больницы.

Иногда приходилось навещать дедушку Карла и бабушку Елизавету в их пригородном Бессунгене. Доброго деда, всегда готового показать в своем доме что-то интересное, Элла искренне любила, а вот бабушка первое время вызывала у нее лишь неприятные чувства. Вероятно, причина крылась в заметной «прусскости» Елизаветы-старшей, в ее манерах, в акценте. К тому же все, что напоминало Пруссию, в Дармштадте воспринималось исключительно негативно. Лишь постепенно Элла прониклась к бабушке глубокой привязанностью, в итоге беззаветно полюбив ее. Сама же Елизавета Прусская с самого рождения внучки, получившей ее имя, не чаяла в ней души. Радовалась ее успехам, подмечала в характере своей любимицы некоторые черты, схожие с собственными. Набожная и благочестивая, мать герцога Людвига отличалась большим милосердием. Главным делом ее жизни стала забота о бедных. В Дармштадте по ее инициативе был учрежден дом диаконис Елизаветинского монастыря, на который она пожертвовала крупную сумму. Кто знает, не у немецкой ли бабушки Элла впервые познакомилась с некоторыми идеями, впоследствии претворенными в жизнь ею самой.