Порой приходилось идти наперекор личным желаниям, настроениям или обстоятельствам — когда в начале 1893 года потребовалось ехать на большой бал по случаю избрания нового предводителя дворянства, в доме Великого князя продолжали соблюдать траур по Людвигу Гессенскому, и Елизавета Фёдоровна оставалась в чёрном. Тем не менее долг службы требовал от генерал-губернатора присутствия на празднике, что рассматривалось московской знатью ещё и как знак уважения. Вопрос — придёт или нет — заинтриговал собравшихся в Колонном зале Благородного собрания. Но вот объявили о прибытии Великокняжеской четы, все взоры устремились к дверям, и в следующий миг раздался одобрительный гул — Елизавета Фёдоровна появилась в белоснежном платье!

Рассказывая о том визите бабушке, Великая княгиня надеялась на понимание: «Все были так тронуты. Они не ожидали, что я приеду. Так как это было не развлечение, но простая вежливость... я уверена, что Вы тоже согласитесь, что я исполнила свой долг, поехав туда. Я была вся в белом, но в других случаях, на наших приёмах, конечно, я в чёрном. Это было первый раз, что мы появились на таком приёме, и люди здесь суеверны относительно чёрного цвета».

В середине зимы жизнь Первопрестольной вообще становилась сплошным праздником. И неудивительно: со встречи Рождества Христова и наступающего следом Нового года начиналась череда гуляний и увеселений московской публики. В круговороте всеобщего веселья одно развлечение сменялось другим. Что и говорить — Святки! Не успеешь оглянуться, как на дворе уже Масленица с её катаниями, ярмарками, балаганами.

В январе дворянская Москва открывала светский сезон и окуналась в поток бесконечных балов: больших, благотворительных, костюмированных... В большой моде оказались «пудреные», на которых дамам следовало появляться с причёсками в стиле XVIII века, что очень шло Елизавете Фёдоровне и потому нравилось её мужу. Но, конечно, гвоздём сезона считались балы генерал-губернаторские. Получить в такие дни приглашение во дворец на Тверской или в Нескучном — заветная мечта многих аристократов, генералов и крупных чиновников. Оставшихся без желанного билета охватывала досада, а счастливых обладателей такового — лихорадочная суета. Ещё бы: праздники у руководящего краем царского брата были для Москвы фактически придворными, неписаные правила требовали от гостей появляться на них в полном блеске, к тому же дамам следовало учитывать не только нюансы моды, но и вкусы Августейшей хозяйки.

Сама Елизавета Фёдоровна, принимавшая активное участие в подготовке бала, согласовывала все основные детали с Сергеем Александровичем. Он же окончательно одобрял туалет супруги и подбирал к нему драгоценности. В них Великий князь разбирался превосходно и слыл, как мы уже отмечали, тонким ценителем ювелирного искусства. Чувство гармонии не подводило его даже в том случае, когда дело касалось большого количества украшений. На одном из праздников Елизавета, словно сказочная фея, появится в платье, обильно расшитом бриллиантовыми звёздами, и с такими же звёздами в причёске. Фурор будет полный — восхищенные гости надолго запомнят эту ослепительную красоту, представленную так изящно и так эффектно. Но больше всего Сергею нравилось, когда жена надевала драгоценности его дорогой Мама. На первом месте здесь стояла изумрудная парюра Марии Александровны, состоявшая из диадемы работы ювелирного дома «Болин», большого ожерелья, серёг и крупной броши. Подарив эти вещи супруге, Великий князь, возможно, в очередной раз попытался воскресить перед глазами незабвенный образ матери, хотя и просто видеть Елизавету в столь роскошном уборе ему было очень приятно. Чего стоила одна лишь бриллиантовая диадема с семью огромными изумрудами «кабошон» — недаром ей предстояло стать гордостью двух королев, позднее владевших этим редким сокровищем. Иногда вынутые из неё самоцветы вставлялись в более скромный кокошник придворного наряда Великой княгини. Для этого туалета Сергей Александрович закажет другое изумрудное колье — повторяться его жена не должна.

Вежливо улыбаясь, хозяева встречали гостей. Великий князь обычно надевал парадный мундир: золотые эполеты с царскими вензелями под короной, аксельбанты, голубая Андреевская лента и соответствующая звезда. Иногда предпочтение отдавалось гусарской форме. Общее внимание сразу привлекал новый наряд Великой княгини, и дамы старались запомнить его детали, чтобы затем в подробностях описать петербургским или провинциальным подругам и восхитительное платье, и ожерелье из крупных рубинов, и алмазную диадему с подвеской.

В самом начале Сергей Александрович подзывал кого-то из адъютантов и напоминал о необходимости следить за поведением некоторых кавалеров, «известных своей нескромностью», — публика, особенно штатская, приезжала самая разная, и следовало оградить хозяйку бала от их «развязной учтивости». Впрочем, это предупреждение напрасно — Великокняжеская чета при всей своей любезности выглядела настолько царственной, что даже аристократы не решались заговорить с ней первыми. «Их Высочества — Сергей Александрович и его супруга — вызывали всеобщее внимание, — вспоминал один из очевидцев. — Высокие, восхитительно красивые, словно выточенные из слоновой кости. Я сравнивал их с шахматными фигурами, отбросившими положенные законы передвижения, — они пересекали залу в разных направлениях, иногда меняя линию внезапно, своевольно. Они ни к кому не примыкали. Напротив, к ним стремились, но будто разбивались о невидимую преграду, ещё не приблизившись вплотную. Ах, как они были хороши!»

Пройдя через убранные цветами комнаты, все попадали в Белый танцевальный зал, слепящий ярким светом и оранжевой драпировкой окон. На стенах красовались серебряные блюда, на которых в разное время генерал-губернатору подносился хлеб-соль, а в конце зала — знакомый нам большой парадный портрет Елизаветы Фёдоровны, выполненный Ф. А. Каульбахом. Лучший московский оркестр под управлением С. Рябова занимал свои места на хорах, и торжественным полонезом начинаются танцы, в которых открывающая бал Великокняжеская чета должна была принимать активное участие. Сергей Александрович танцевал превосходно, с удовольствием включался в тур, но расслабляться не мог и на празднике, а потому с нетерпением ждал финала, когда появлялась возможность спокойно, укрывшись в своём кабинете от сотен глаз, поговорить с приглашёнными на бал старыми товарищами по полку.

Остальные же веселились вовсю — сменяли друг друга вальсы, мазурки, кадрили; мелькали мундиры и фраки, платья и веера. Сияло золотое шитьё, сверкали и переливались бриллианты. Пользуясь случаем, Елизавета Фёдоровна устраивала на некоторых балах лотереи. Вырученные средства шли на благотворительные нужды. К утру шумное веселье стихало, но через несколько дней всё повторялось сначала, а впереди восторженных гостей порой ожидал и третий бал у генерал-губернатора. Число приглашённых составляло обычно шестьсот-семьсот человек, но нередко оказывалось гораздо большим. Так, на балу, украсившем собой сезон 1902 года и данном 3 февраля в главной резиденции Его Императорского Высочества, присутствовало 1200 гостей!

Роскошь и великолепие этих праздников надолго становились темой для пересудов в светских гостиных Москвы. Что же касается самого Сергея Александровича, то его подобные мероприятия совсем не радовали, а скорее наоборот — угнетали. Для него они были трудной частью обязанностей, возлагаемых государственной должностью и положением в обществе. Блеск его балов виделся ему лишь отсветом величественного сияния верховной власти, которую он представлял, бликом от священного ореола Монарха, с которым он состоял в ближайшем родстве. Любившая балы Елизавета Фёдоровна давно поняла, что для них с супругом это не только праздник, но и своеобразная работа. Блистать в высшем обществе — такой же долг, как и бороться с эпидемией, с неурожаем, с тяготами народной жизни. «Я должен нам отдать справедливость, что мы из кожи лезли вон всю зиму для забавы первопрестольных жителей, — с облегчением признавался Сергей другу Константину по окончании долгого сезона 1894 года. — Приятно было отговеть на первой (неделе Великого поста. — Д. Г.) и сбросить, хотя — увы! — только на время — весь свой греховный хлам».