Она говорит на плохом немецком: слишком старается на звуках «р» и «ш».

Я сдвигаю в кучу блокнот, телефон и бокал, освобождая место для ее пива.

– Много пива, и – вуаля! – не отличить немца от итальянца, – щелкаю я пальцами.

И через секунду, будто в подтверждение моих слов, шумная компания взрывается хохотом.

Девушка не улыбается. На её симпатичном загорелом лице россыпь веснушек. Я не заметил их, когда она протянула мне салфетки через проход. Должно быть, веснушки не видно на расстоянии – из-за загара. Ее серо-голубые глаза смотрят спокойно и невозмутимо. Одно могу сказать точно: она моего возраста.

– В таком случае у меня есть рецепт превращения немца в восточного славянина, – она расслабила плечи и похлопывала себя по щекам, совсем не глядя на меня.

– Похоже, я был восточным славянином всю свою юность.

Она щурится и слегка улыбается:

– Мы уже где-то встречались? Где я могла тебя видеть?

Я едва сдерживаю язвительное «Везде», но плохой немецкий и упоминание славян заставляют меня думать, что она русская туристка, и я только пожимаю плечами в ответ. На мгновение ее лицо тоже кажется мне смутно знакомым, но я быстро решаю для себя, что все дело в принадлежности к какому-то типажу, а люди одного типажа всегда чем-то смахивают друг на друга. Она вдруг перегибается через стол: так, что ее лицо совсем близко – видны морщинки вокруг рта – и шепчет:

– Я иногда сильно напиваюсь и не помню, как прихожу домой. Если мы виделись, когда я была такой – просто скажи, я не обижусь.

Это неожиданное признание и близость ее лица ввели меня в секундное оцепенение. Телевизор под потолком заорал неожиданно громко. Она вдруг расхохоталась и откинулась на спинку стула:

– У тебя такое лицо, словно я попала в точку. Часто здесь бываешь?

– Люблю заведения потише и поближе к дому, где все свои.

– А я наоборот: те, где выпьешь, и никто потом об этом не болтает.

Разговор был каким-то бессмысленным, и я решил выйти на задний дворик освежиться.

Ветер разогнал тучи. Небо было безоблачным.

Устроившись на одном из паллетов, которыми был уставлен дворик, я закрыл глаза. Со всех сторон доносились звуки: в баре смеялись и звенели стаканами, со стороны Грайфер-штрассе визжали автомобильные тормоза.

Солнце упало за домами Плануфер, оставив после себя розовато-фиолетовый свет. Я не мигая смотрел на него. Вдруг тишину нарушил хлопок закрывающейся двери, и спину обдало тёплым влажным воздухом из бара.

Рядом со мной села та девушка с двумя банками пива.

– Не знаю, какое ты любишь, так что взяла Фленсбургер Пилс.

– Подойдёт.

Какое-то время мы просто молчали и смотрели на загорающиеся окна соседнего дома.

– За что она тебя так?

– Некоторые женщины просто не понимают, что если я красив, умён и обаятелен – сногсшибателен, одним словом – это не значит, что мне интересен случайный секс.

Она прищурилась и отстранилась, как будто в первый раз увидела меня.

– О! Да ты заносчивый высокомерный говнюк! Как же я сразу не поняла?

– Это не высокомерие. Всего лишь констатация факта.

– Вин? Кажется, так она тебя назвала? Ты не прав. Это именно оно, раздутое до небес самомнение. Я знаю такой тип, как ты.

– Как я? А хочешь, я скажу, какой ты тип? Видимо, тот, что испытывает трудности с общением. Поэтому мой тебе совет: прекращай пить и пройди курс коммуникативных навыков.

– Да пошел ты…

Девушка вскочила на ноги и быстро пошла обратно к дверям барам. Почти побежала.

– Да, кстати, – она обернулась в дверях. – Заплати за пиво.

– Нет. Даже не думай. Ты меня угостила – ты платишь.

– Мне показалось, ты симпатичный. Но я ошиблась. А денег у меня все равно нет. У меня украли сумочку в метро.

– Эта сказочка стара как мир. Я на такое не ведусь. Ты платишь.

Она прочистила горло и выдала:

– Все равно я попросила Магнуса записать на твой счёт… так что…

Я расхохотался.

– Ладно. Предлагаю перемирие. Я заплачу за пиво. Не убегай.

– Заплатить за пиво – слишком малая плата за ту ересь, что ты нес. Прощаю тебя авансом.

– Да у тебя, поди, тоже раздутое самомнение.

Она подошла ближе и отхлебнула из банки.

– Допустим. Но мне интересно другое. А ты почему сбежал? Не любишь толпу?

– Иногда не хочется смотреть на людей. Только внутрь себя.

– Знаю такое чувство. Оно называется «тоска».

– Не сказал бы, – пожал я плечами.

Пару минут мы молча смотрели в темноту. Плечи наши соприкасались. Мои мысли невольно возвращались к Феликсу, потом к матери и обратно к Феликсу.

Девушка выудила из кармана наушники и подключила их к телефону.

– Можно мне один? – я протянул ладонь.

– Да пожалуйста, сногсшибательный Вин. Но не думаю, что ты слушаешь такую заунывную инструментальную музыку.

– А какую я, по-твоему, слушаю?

– Не Бибера точно, – она рассмеялась и посмотрела на меня широко раскрытыми глазами. – Radiohead… или может, Джонни Кэш?

В наушнике заиграло пианино: легко, будто летний дождь тихонько барабанит по крыше.

– О чем ты думаешь под такую музыку?

– В данный момент о том, что у меня украли сумочку, в которой были не только деньги, но и билет на последний поезд в Потсдам, – она скривилась.

– Как это произошло?

– Совсем глупо. Я положила ее на лавку в метро, а какой-то парнишка схватил ее и вскочил в закрывающиеся двери вагона, – проговорив это, она уставилась в землю.

– Где ты будешь ночевать? Или ты рассчитывала поехать ко мне? – усмехнулся я.

– Даже не надейся. Я живу в Берлине, просто к мужу приехало все его огромное семейство. И чтобы произвести на них еще большее впечатление, он снял для всех дом в Потсдаме. Я должна была приехать вечером, чтобы утром блистать трезвостью за завтраком. Но теперь уж поблистаю на обеде. Так что, Вин, облом. Может, ещё есть шанс вернуть ту розововолосую пышечку и разделить с ней постель.

Я засмотрелся в окно на третьем этаже, где двигались два силуэта – мужской и женский. Позади нас, в баре, заиграла музыка. Конечно же, я узнал ее с первых аккордов – это была моя песня.

– Что это играет? – моя новая знакомая прислушивалась к звукам из глубины бара. – Приоткрой, пожалуйста, дверь.

Я открыл дверь и остался стоять в проеме.

– Ты знаешь, кто это? Безумный голос!

Мы оба замерли, вслушиваясь в мелодию и мой голос, и не произнесли ни слова, пока песня не закончилась.

– Это ЛенцВернерКох, – наконец сказал я. – Если тебе уже не нужно на поезд, и ты не планируешь затащить меня в постель, может, сходишь со мной на открытие галереи?

– Да уж, – девушка давится смехом. – Будешь использовать меня как живой щит от пивных бокалов?

– Так да или нет?

Вместо ответа она кивает на дверь и мы возвращаемся в бар за ее пальто и моей курткой. Пока она одевается, я плачу за напитки и незаметно наблюдаю, как она, склонив голову к плечу, болтает с парнем за соседним столом. Они улыбаются друг другу, и я ощущаю укол непрошенной ревности.

Наконец мы вырываемся из липких лап бара, ныряем в переулок и плывем, подхваченные вечерним колючим ветром.

Свой 15-ый день рождения я не хотел помнить. Не потому, что я оказался в компании Феликса и загулял на всю катушку. Нет, наоборот.

Первый урок я проспал (урок фрау Винтер – нечего там делать) и пожаловал сразу ко второму, где на столе меня уже поджидал пакет от Греты.

– Поздравляю! – она смущенно улыбнулась и подтолкнула ко мне пакет.

– Было бы с чем, – пробурчал я, но пакет открыл.

Внутри лежал новенький, сверкающий белизной шарф FC Köln22.

В класс вошёл учитель, и мы немедленно сели за парты, так что я не успел сказать Грете никаких слов благодарности. Вместо этого я накрыл своей ладонью ее руку и крепко сжал. Грета быстро высвободила ладонь и скрыла ее под партой. «Наверное, у девочек не принято так выражать признательность», – подумалось тогда мне. Или это вообще значило что-то другое. Я хотел было спросить это у Греты после занятий, но пока я собирал учебники и тетради в рюкзак, она уже выскочила из класса. Я вышел в коридор, надеясь встретить ее там, но вместо этого увидел толпу возле нашей школьной газеты. Вся толпа откровенно ржала. Я протиснулся в гущу толпы и, выглядывая из-за плеча какого-то качка, быстро пробежался глазами по заголовку.