Парк Вингис пах дымом, который парил над нами в закатных лучах. Мы бродили около увядших камышей, слушая тихие всплески реки. За нами, на поляне, шумная мужская компания разжигала огонь в мангале. Стол рядом с мангалом ломился от еды и алкоголя всех мыслимых сортов. У дороги виднелся "BMW", отсвечивающий шикарной лакировкой.

"Может, есть закурить?" – возник перед нами здоровяк, одетый соответственно классу машины. Я потянулся к карману, где лежала пачка, но вспомнил, что скрываю её от любимой. "Извините, не курим", – ответила Она доброжелательно. Его пьяноватые глаза цеплялись за индейскую женщину:

– Не хотите к нам?

– Спасибо, мы сами, – встряла Она, не дав мне сказать и слова.

– А чего? Вы, я смотрю, русские. Так мы тоже, неделю в Литве. Познакомимся, посидим, костерок, шашлычок.

– Извините, нам и тут хорошо. – Её голос стал твёрже.

Здоровяк многозначительно кивнул и отправился восвояси. Я крепко обнял свою верную скво. Ноябрьский вечер медленно раскрывал над Землей свои огромные крылья. Притихшие сосны, наливаясь тёмной зеленью, смотрели на него с благоговением. Природа одаривала нас чувством уюта и покоя, которые должен вкусить каждый, кому предстоит зима, неизвестная и долгая.

"Из России приехал новый политбеженец, – сказала Она, когда мы шли по аллее, держась за руки. – Его зовут Константин, я ему помогаю". Я мигом приложил палец к губам: "Т-ссс!" В таких делах от лишних слов порой зависит судьба человека. Да и по закону информация о беженцах секретна, ведь никто не знает, где и какое слово может навредить.

– А ещё приехал Миша, строитель. Тоже просит политубежище, – продолжила Она.

– Не рассказывай мне этого, – оборвал я. – Тем более не говори имён, ты не имеешь права.

– Миша был у меня дома, сын помогал ему выбрать ноутбук, – не унималась Она, словно не слыша запрета.

– Не хочу этого слышать! – почти крикнул я.

Я по-прежнему сжимал Её ладонь, но внутри мне стало неуютно. Вернулось ощущение сумбура, какое было после встречи с Радославом. К чему были Её странные рассказы? Постепенно я догадался: моя женщина хотела проверить, насколько я ревнив. Приняв степенный и спокойный вид, я заговорил о реке, что текла под мостом неподалёку. Рассуждал о символизме воды в музыке. Я давал понять, что я не шизофреник, впадающий в приступ, лишь узнав о Её встречах с другими.

– Вода это символ чистоты и добра, – произнёс я, заглянув в Её глаза.

– Добра и зла не существует, – несмело ответила скво. – Они относительны, мы выдумали их сами.

Она не была домохозяйкой, погрязшей в телесериалах и кулинарных журналах. С Ней можно было спорить о великих вещах. Наши взгляды на жизнь были разными, но я не видел в этом препятствия. Разница в убеждениях лишь придаёт отношениям остроту. И мы шли, по-прежнему сцепив ладони.

– А как же церковь? – выдал я последний аргумент. – Бог есть абсолютное добро.

– В церкви Бога нет, – заметила Она с независимым видом. – А вообще, мне ближе буддизм, где нет ничего однозначного.

Потом Она спросила, обедал ли я сегодня. Это было насущнее споров о добре, ведь в животе урчало от голода. Тем более, что шашлычный запах с поляны долетал и сюда. "Приезжай ко мне домой обедать или ужинать, всегда жду", – улыбнулась Она. И мне хотелось кринуть "есс!", от радости подняв кулак вверх.

Впрочем, сильнее голода была тяга к Её женственности. Эта женственность казалась непривычной, потому что властной. В моей женщине сквозило что-то настойчивое и сильное, почти солдатское. Сладковатый запах духов, тщательно ухоженные волосы и безупречный макияж брали в плен настойчиво и бесповоротно. Но при этом Она оставалась сгустком нежности. А невысокий рост, маленькие пальчики и прочно сбитое тельце добавляли в женский любовный коктейль ещё больше соблазнительности. Она была красавицей, которой может гордиться самый высокопоставленный мужчина.

– Сколько у тебя комнат в квартире? – поддержал я досужий разговор.

– Три. Я невеста с приданым, – засмеялась Она с еле уловимой иронией.

– В смысле? Это твоя собственная квартира?

– Разумеется, с полным ремонтом. Её получит тот, кто получит меня.

Я был удивлён. Вечная эмигрантская доля – арендовать квартиры или комнаты, то и дело переезжая с места на место. Из нашей беженской тусовки позволить себе собственное жильё не мог ни один. Моя скво была не из нашего круга и я гордился тем, что я, ничем не примечательный журналист, смог показаться Ей интересным. Но в голове выскакивала мысль о Её муже.

– Если ты невеста с приданым, то хочешь развестись с мужем?

– Я сама не знаю, для чего вышла замуж, – сказала она грустно. – Он уговаривал меня четыре года, и уговорил.

– Но что тебе мешает быть с ним в Болгарии?

– Он гораздо старше меня, и вообще...... – Она помолчала, давая понять, что это тяжёлый разговор. – Нет ни любви, ни простого понимания.

Мы свернули с аллеи на тропинку, тянувшуюся сквозь еловый лес. Вдалеке робко появлялась луна, медленно тонувшая в облачной дымке. Я резким движением развернул любимую к себе и прильнул губами к Её миниатюрным озорным губкам. Она успела слегка улыбнуться, подавшись ко мне с неприкрытым желанием. Я жадно схватил Её талию, будто вор, дорвавшийся до драгоценности.

Наши языки ласкали друг друга, погружая нас в пучину беспамятства и нарастающей дрожи. Её пальчики мягко скользнули вдоль моей куртки и ушли вниз, схватив предмет, который во все времена был символом плодородия и мужской силы. Движения пальчиков было уверенным и смелым, и от их необычной смелости я ощутил себя бешеным быком. Разум терял ориентиры, с каждой секундой всё больше отключаясь и превращая меня в бесконтрольное животное существо. Я целовал Её всё яростнее, пока не выпалил, успев сглотнуть слюну:

– Поехали ко мне!

– Поехали, – ответила Она со спокойной и уже привычной иронией.

В машине индейская женщина достала пластмассовый брикет, в которым оказалась картошка с жареным мясом, ещё тёплым. Я всё проглотил моментально, как акула, а потом важно развалился на переднем сиденье. Мы говорили о планах на жизнь. Через четыре года Ей светило литовское гражданство, а меня этот вопрос не волновал. Достав телефон, я запустил фонограмму и спел литовскую песню про осень: "Хоть на один день забудь меня…". Любимая мечтательно вздохнула:

– У литовцев прекрасные песни. Но у тебя исполнение русское, страстное. Это чудесно.

– Чудесная здесь только ты.

– Со мной шансов никаких, – еле слышно пробормотала Она себе под нос, – Шансов никаких…

Казалось, голова раскололась надвое. Недавно я целовался с преданной страстной женщиной, но фразу про отсутствие шансов сейчас бормотала другая. И я подумал, что это новая женская провокация: Она набивала себе цену, желая проверить мою решительность. Я принялся тарахтеть о том, что никогда от Неё не отступлюсь. В ответ Она вздыхала, и я понимал: непросто развернуть налаженную жизнь, когда нам за сорок. "Я докажу, что любовь существует. Ты увидишь, что такое настоящие доверие и верность", – твердил я. Но видел только бездонную черноту Её невесёлых глаз.

Наверное, я был Ей симпатичен, но женщины созданы из расчётов. Я уже представлял, как ринусь по Вильнюсу в поисках новых подработок. Ради Неё я хотел поставить Литву вверх дном, зарабатывая втрое больше. "У сына на репетиторов уходит почти пятьсот евро в месяц", – сказала Она, читая мои мысли. Наша любовная телепатия уже не удивляла.

Из-под Её плаща виднелись чёрные кожаные брюки, манившие меня. Она чувствовала моё немое напряжённое желание. В какой-то момент Её глаза заблестели диким кошачьим блеском, как в прошлый раз, когда мы неслись по улице Укмергес. И вновь Она будто помолодела, превращаясь в девушку. Мне хотелось ущипнуть себя, избавляясь от наваждения.

Подъехав к моему дому, скво хлопнула автомобильной дверцей, и казалось, передо мной и впрямь хищная кошка, не знающая слов. Её взгляд стал пустым и глупым, а потому до невозможности эротичным. Я думал, что дело идёт на лад, но в коридоре моей квартиры индейская любовь огляделась и стала другой. В удивлённо поднятых бровях, в чуть поджатых губках, во внезапной сутулости плеч я прочёл разочарование и обиду. Будто ребёнка звали на праздник, а привели к зубному врачу.