С детства я думал, что худшее в истории человечества – это гитлеровский фашизм. Промышленность по уничтожению людей, устроенная безупречно и чётко. Но теперь я знаю, что есть и другая вещь, не менее жестокая и отвратительная. Её цель абсолютно такая же: уничтожать людей. Она точно так же рядится в белые одежды и кричит о высоких идеалах, внутри оставаясь делом гадким и страшным.

Что же это за вещь? Конечно, я ней расскажу, ведь я всё увидел своими глазами. Об ужасах германских казней лучше всех поведал бы тот, кто сам их прошёл. Каково это, очутиться внутри печи, когда солдат закрывает за тобой заслонку и ты стоишь в темноте? И слышишь дыхание стариков, детей и женщин, которых через минуту превратят в пепел? Этого мы уже не узнаем. Но я везунчик: со мной случилось что-то похожее и я остался цел. И потому мне есть что вам поведать. Итак…

…Первое, что я увидел, были Её глаза. Я запомнил их, два огромных чёрных зеркала, глядевших пронзительно и бескомпромиссно. Не те пьяные зеньки, которые встречаешь в разгаре вечеринки и которые глядят с игривым интересом, требуя продолжения. Не те глаза актрисы, исполняющей роль жеманной девы и ждущей от тебя игры в мачо. Нет. Это были глаза, лишённые привычной человеческой суеты. В них читался сочувственный интерес к любому, кого они встречали. Глаза человека искреннего и простого, а потому умного. И эти глаза смотрели на меня.

Её волосы были смолой, обильно стекающей по плечам вдоль ядовито-синего свитера. На шее покачивался янтарный амулет, и я понял, что передо мной – древняя индейская женщина, мудрая и верная, как было принято у индейцев. Подруга, что не предаст под пытками. Целительница, что излечит воина своими травами. Милое дитя леса и гор, что станет разъяренной тигрицей и разорвёт любого, кто притронется к её младенцу. Непобедимая и нежная, пугливая и отчаянная, моя индейская скво.

А её индейский мужчина? Разве способен он на подлость и ложь? Он дерётся за свободу в бою, где честь важнее собственной жизни. Защитник слабых, не замечающий боли и презирающий трусость. Провидец, читающий звериные следы и ведущий своё племя секретными тропами. И скво следует за ним, что бы ни ждало в конце пути. Ведь право быть свободными в родных лесах и горах – единственное, ради чего следует быть.

Иногда ты всё знаешь о человеке сразу, без пустых разговоров и лишних вопросов. Просто знаешь. И это знание – неизведанное и первобытное, но оттого не менее верное. Моя незнакомка была легка в разговоре и улыбках. А стоило Её о чём-то спросить, Она вмиг переключалась на меня, и это внимание было искренним и человечным. Она просто отвечала, потому что и вправду хотела помочь мне. И я узнал в Ней себя.

Господи, как я же теперь виноват перед Ней! Сегодня я знаю, что предал и уничтожил Её, хотя Она желала меня спасти. Защищаясь от фашистов, которых раньше так ненавидел, я стал одним из них. Я изменил всем высоким словам, которые в огромном количестве наговорил Ей, заставив Её поверить. Но мог ли я поступить иначе? Я не пытаюсь оправдаться, но прошу вас прочесть всю историю, и судить меня лишь тогда. А пока – вернёмся в тот вечер…

Мы стояли вдвоём на тесной кухне в роскошной старинной квартире. Всё на этой кухне было фешенебельным, но несвежим и немытым. Казалось, само время тут остановилось и прокисло. На круглом столе в беспорядке валялись засыхающие фрукты и надкусанные пирожные, словно после большого праздника. Эта картина тут наблюдалась из года в год, и потому казалось, что праздник вечен. В таких случаях ещё пишут про "гору немытой посуды", но это была не гора. Скорее, в раковине находился стратегический склад, где грязные кастрюли и тарелки хранились по многу лет. Словом, на всей здешней обстановке лежал налёт олигархической небрежности, по которой в Европе так легко различают русских.

У старинного дома, в беседке, продолжался кутёж. Пьяноватые голоса гостей долетали сквозь приоткрытое окно, из которого смотрела промозглая ноябрьская чернота. В беседке ждали меня, размахивая картоном над пылающим мангалом. А я заскочил сюда на минутку, за ножом. "Меня зовут Евгений!", – бросил я Ей по-гусарски. Она назвала своё имя, я взглянул на Неё и застыл. В литовской обыденности, что каждый день встречает тебя тысячами лиц, Она была непривычной. Её голос был мягок и низок, и в его нежности, покорявшей тебя с первого слова, была нотка доброй иронии. В лёгких покачиваниях головы, приводивших в движение смоль волос, и в плавном скольжении кистей, невзначай касавшихся амулета, читался стиль элиты. Да, эта женщина была элитной и нездешней.

Выйдя из квартиры, я слетел вниз по крутой старинной лестнице и вновь окунулся в компанейские разговоры. Две вильнюсские учительницы задвигали что-то про школьную реформу. Грузный добродушный охранник молча им улыбался, открывая очередную банку пива. Добрая и большая хозяйка Галина поправляла шампуры на мангале, усевшись на пластмассовом стульчике. Я грелся у огня с чашкой водки в руках. Вскоре мы вспомнили про хлеб и я опять понёсся наверх. Индейская женщина стояла посреди комнаты на старинном скрипучем паркете, и белые носочки на маленьких ступнях смотрелись невинно. Она говорила в телефон что-то знакомое и вместе с тем тарабарское. Взяв половину буханки и для вида покрутившись на кухне, я дождался конца разговора.

– На каком языке вы говорили? – спросил я по-литовски с прежним лихим видом.

– Это был болгарский. Мой муж в Болгарии, – ответила она по-русски, глядя мягко и любознательно.

Каждое чудо в нашей жизни разбавлено горечью логики: эта женщина, конечно, была замужем. Я представлял солидного бизнесмена в дорогом костюме. Да и за кем могла быть замужем нездешняя элита, как не за богатым успешным мужчиной? Я таким не был. И всё, что оставалось в тот момент – лишь уважительно смотреть на Неё, понимая безнадёжность любых моих попыток.

Вильнюсские учительницы по-прежнему заправляли праздником. Меня они побаивались: человек из России, за несколько лет заговоривший по-литовски – подозрительный человек. Зачем тебе литовский язык, если в Вильнюсе ты объяснишься по-русски в любом ресторане и магазине? Слова эмигранта о любви к литовской культуре тут убеждают далеко не всех. Потому в учительских разговорах то и дело мелькали шпионские мотивы, которые меня вроде и не касались, но выдавали настрой беседы.

Индейская женщина скользнула по двору мимо нашей компании и скрылась в темноте, за решёткой дворовых ворот. Её глаза смотрели вниз и в лице читалась новая чёрточка: смущение, непонятное мне. Литва научила меня наблюдательности, и вы постепенно поймёте, почему. Было неясно, зачем этой женщине покидать нас. Впрочем, классический набор красавицы может включать мужчину, отношения с которым она скрывает. И в 45 лет вряд ли кто-то разубедит меня в этом. Наверное, в темноте за воротами она кому-то звонила? Но почему этого нельзя было сделать из квартиры? А может, Её там кто-то ждал?

Мы всё больше добрели, подливая алкоголь в фарфоровые чашки. Шашлык поспел. Галина снимала мясо с шампуров и раскладывала в пластиковые тарелочки. Я жадно вгрызался в жирные ароматные куски и в сотый раз слышал от Галины историю студенческого успеха: когда-то она училась в ленинградском Инязе и бойко говорила по-французски. И сейчас, отрешённо уставившись в стену, она пыталась блеснуть сильвупле и бонжурами. Но, судя по коротким нескладным фразам, в студенчестве её познания были лучше.

Минут через десять перед нами вновь появилась Она. Теперь эта женщина показалась мне грустной. Тот, ради кого она была за воротами, быть может, Её обидел? Мы затихли. "Добрый вечер!" – браво выпалил я. Это было забавно, ведь недавно мы уже познакомились. Она засмеялась, сверкнув белоснежной улыбкой. Нас ожидал праздник: мы хотели петь караоке, ради которого и собрались. Подхватив бутылки и тарелки, шумная компания завалилась в квартиру.