С непривычки глаза различают лишь танцующие огоньки. Словно с ветки на ветку перепархивают светящиеся мухи. Это огоньки сигарет «второй смены». А значит, скоро перерыв и надо спешить. Ведь мы беглецы, а у беглецов всегда должны быть преследователи. Для нас это, конечно же, Юрка с Фросей, которые волею случая оказались сообщниками, и теперь им ничего не остается, как преследовать нас по пятам. Что-то вроде игры, когда, хочешь не хочешь, а обязан.

Впереди, конечно, Фрося. Она, словно ищейка на поводке, вытягивает вперед свою чуткую голову и тащит за собой Юрку. «Далеко не уйдут!» – подбадривает она сразу сникшего Юрку, и я отчетливо вижу, как светятся в темноте ее глаза. Даже зачем-то заглядываю в глаза Евы, но глаза Евы темны. Они и должны быть темны, как и темны ее губы, которые я не вижу, а как-то сразу чувствую, словно пью уже готовые сорваться с них слова…

Потом мы вспоминаем о погоне снова – не о Юрке с Фросей конкретно, а о темной безликой силе, от которой надо бежать, бежать…

В эту минуту темные аллеи парка напоминают лабиринт без начала и конца. И с каждым шагом в никуда все ближе обступают деревья и неумолимо сужается звездный разрыв неба. Скоро он превратится в звезду, имя которой…

Сейчас я открою Еве самую главную тайну. Об этом знаю только я да бывший учитель физики по фамилии Лялюшкин. Все считали его чуть-чуть не от мира сего. Впрочем, Лялюшкин этого и не пытался скрыть. «Всякий учитель должен быть загадкой, иначе какой из него учитель», – считал Лялюшкин.

Тем летом мы всем классом отправились в горы. В какую-то из ночей все уснули. Только мне сон не шел. Мне и Лялюшкину. Мы сидели у потухшего костра и смотрели на звезды. Никогда потом я не видел столько звезд сразу, и таких огромных, но была среди них и самая-самая…

– Сириус, – словно прочитал мои мысли Лялюшкин, – что называется альма-матер.

Я наивно спросил, что он имеет в виду. Для меня так и осталось загадкой, почему Лялюшкин решил доверить свою тайну мне. Может, потому, что все спали, а я не спал, может, потому, что спросил.

Через год он как-то незаметно исчез в водовороте жизни. Он исчез, а тайна осталась со мной, словно Лялюшкин успел передать эстафету. И чем больше я начинаю думать о случайной неслучайности этого случая, тем более разнузданные мысли невольно посещают мою голову. Иногда мне кажется, даже начинаю понимать, отчего люди сходят с ума. Ведь скажи кому, что жизнь на Землю пришла с Сириуса, и со мной все станет ясно, как стало ясно кому-то с Лялюшкиным. Но Еве я расскажу все, ведь в слове «Сириус» мне слышится начало всех начал.

И когда я в который раз нахожу ее губы, чтобы начать свой долгий рассказ о Сириусе, то рефлекторно закрываю глаза, чтобы какой-нибудь далекий родственник с альма-матер не подсматривал, чем занимаются по ночам на колониальной планете. В эту минуту я чувствую себя рыбой, которую кто-то бесцеремонно разглядывает в аквариуме жизни.

– Анджей… Анджей… Анджей… – Руки Евы зарываются в мои волосы, и я и в самом деле плыву, кувыркаюсь, словно в невесомости.

Мы сидим на втором ярусе пляжного солярия. Где-то внизу сонно шелестит море. Потом постепенно начинают гаснуть звезды. И с каждой погасшей звездой во мне будто тоже убывает тепло. Скоро наступит рассвет, и я стану… мы станем – обыкновенными ледышками: холодными и скользкими. Потом постепенно начнет пригревать солнце, и мы незаметно растаем без следа.

Слава богу, вовремя очнулся от мимолетного кошмара. Впрочем, нос у Евы и в самом деле холодный, как у собаки. В детстве мама по носу определяла, сколько мне еще гулять на улице. Скоро над морем останется последняя звезда – та самая…

Но прежде, чем я решаюсь разбудить Еву, успеваю подумать о множестве вещей сразу: о времени, которое незримым стражем живет в каждом из нас; о маме с бабушкой, которые, наверное, всю ночь не находили себе места и если еще не обратились в милицию, то только потому, что не привыкли в такие места обращаться; о Юрке, который, возможно, тоже ждет, хотя, по моим предположениям, Юрка на такие подвиги не способен.

То вдруг пришло на ум высказывание нашей биологички Гидры, что сон – это состояние пограничное между жизнью и смертью. Раньше я как-то и в смысл не особенно вдавался, а тут вдруг увидел все как бы в новом свете. Ведь так, в сущности, живут многие. Это и наш соседский дед Трохим, который за последние годы проснулся только раз и, посмотрев по телевизору какой-то фильм, решил на всякий случай уснуть снова, до, что называется, лучших времен, я уже не говорю о нашей учительнице по литературе, которая так и прожила всю свою жизнь в девятнадцатом веке…

При мысли о деде Трохиме я почему-то начинаю думать о смерти. И чем больше я о ней думаю… Между прочим, я знаю человека, который в подобной ситуации сошел с ума – он пробовал представить бесконечность. Но сегодня я знаю, что смерти нет. Мы, как всякая материя, живем вечно. Просто время от времени переходим в новое качество. Что-то вроде бесконечного пути к совершенству. А любовь – это и есть искомое совершенство, но не каждый проходит свой путь до конца и рассыпается на атомы, чтобы в новом варианте немыслимых сочетаний повторить свою попытку.

А пока Ева еще спит. Она спит на моих руках. Я согреваю ее теплом своих ладоней и вдыхаю запах ее волос. На ее губах блуждает улыбка каких-то снов. Я готов остановить время, чтобы эта минута никогда не кончалась, но вечность, как бездушная воронка, всех затягивает в ночь.

Но вот Ева шевельнулась и открыла глаза. Несколько минут неподвижно смотрит вдаль. Там, за краем голубеющего моря, уже проклюнулась алая полоска. От этого видения Ева спохватывается, словно что-то припоминая. Деловито щелкает замочком сумочки. Встревоженно озирает себя в зеркальце. Резкими движениями расчески отбрасывает со лба волосы. В мои глаза она почему-то старается не смотреть.

Улицы еще пусты, только дворник в желтой куртке самоуглубленно шаркает своей метлой. Потом где-то из глубины утра тишину раздирает первый визг трамвая.

А в скверике возле дома нас угрюмо поджидает Юрка. Он сидит, как нахохленная ночная птица, обхватив себя от холода руками.

Сегодня Ольга Николаевна взяла для себя свободный день. Значит, мне надо быть при месте. Может, явится новый возможный автор. А один аксакал точно будет. Надо пролистать его будущую книгу мемуаров. Даже не мемуаров. О чем там ему вспоминать? Но ему хочется придать некую значимость своей жизни. Окончил школу в деревне, но окончил с отличием и наладился в педагогический вуз. Наглядная история о преимуществах социализма, пресловутый социальный лифт. Из самых низов – к высшему образованию. Три года в школе, потом в чиновники райкома партии, а там и до заведующего отделом. Выше не поднялся. Так и до пенсии докатил. Верный функционер системы написал свою историю, когда ему было за восемьдесят, для детей, внуков и правнуков – вот уж точно осмысленный итог долгой жизни.

«Наиболее запомнилась мне смерть Иосифа Виссарионовича Сталина в марте 1953 года. Она была и большим трагическим событием для страны в целом. Авторитет его в народе был чрезвычайно велик. С его именем солдаты шли в бой, под его мудрым руководством страна успешно преодолевала военную разруху, решала проблемы мирового масштаба по укреплению мира во всем мире.