Кирилл не двигается. Только тогда я замечаю, что он прижимает руки к груди.

— Не, — давит он, а я перебиваю:

— Я всё-таки включу.

В такие моменты сложно разобраться, почему я действую именно так. Я же не хочу в это ввязываться, хочу быть как можно дальше, но делаю всё для того, чтобы хоть как-то помочь Кириллу.

Сам не понимаю, почему так делаю.

Свет загорается, а Кирилл вжимается в пространство между кроватью и стенкой.

— Что случилось? — на серьёзных щах спрашиваю, будто не знаю.

Но на самом деле я не знаю, что случилось в мелочах. И рад этому.

Кирилл еле цепляется за руку пальцами. Мне ничего не стоит силой развернуть его к себе, но я только подхожу и говорю:

— Кирилл. Я не смогу помочь, если не узнаю.

Кирилл только жмётся сильнее, и я наконец-то вижу рядом с подушкой пластыри. На полу валяется коробка, перекись и бинт.

Кажется, он запомнил, что я говорил. Но именно этому я не рад.

— Кирилл, — снова повторяю и трогаю его за плечо.

Он вздрагивает. Лица не видно, но телом напряжён.

Не хочет, чтобы я лез. Я могу уйти. Всё. Смысла здесь быть больше нет. Сам Кирилл мне это показывает, но я упёрто стою на своём:

— Ладно, если тебя всё устраивает. — Я убираю руку. — Ты ел?

Кирилл поднимает голову. Смотрит на меня. Глаза красные. Ресницы мокрые и слипшиеся.

— Нет, — у него даже получается проговорить «т» на конце.

Мне не нравится, что с ним происходит сейчас.

Закономерно неправильно.

Ему хуже, но он ведёт себя так, будто лучше.

— Хочешь что-нибудь? Я приготовлю.

Кирилл ещё смотрит, не моргает. Отказывается.

— Почему?

Снова утыкается в стену. Он не сможет сказать. Даже если у него есть ответ, он потребует слишком много слов. Или таких слов, которые мне не скажешь.

Например, теперь я могу сам. А понятно, что сам он не может.

— Это из-за?.. — я не пытаюсь разобраться. — Извини, — говорю и хватаю за руку.

Конечно, ему не хватает сил, чтобы сопротивляться. Я поворачиваю его к себе и отвожу руку. Он не успевает прикрыться. И я вижу. Красный смятый бинт. Пластыри на соске, и тоже красные. И слышу его жалкие всхлипы:

— Боль… не н… — он проглатывал все звуки.

Я не знаю, как лучше: когда он ничего не показывает и ничего не чувствует, или показывает всё и чувства в первую очередь. Не знаю, потому что я подключаюсь к нему и чувствую то же самое. Сейчас я не хочу ничего чувствовать, я почти ощущаю безразличие, но это только потому что внутри издирает, органы разрывает. Нужно как-то держаться.

Кирилл не плакал, только лепетал буквы и судорожно дышал грудью. Его рёбра поднимались и опускались, кожа натягивалась и растягивала жёлтые и фиолетовые синяки. Когда он замолчал, я похлопал его по плечу и взял бинт с перекисью.

На правой руке ниже запястья было три раны. Мелкие, похоже, сделанные ножницами. Перерезал сбоку. Я обработал их и перевязал. Под пластырями кровь растеклась и запеклась. Я прикладывал смоченный бинт, немного ждал, потом аккуратно стирал. Брал чистый бинт, снова смачивал, прикладывал и вытирал. Он отрезал ему сосок.

С виду рана небольшая, может, даже быстро заживёт, только ни одна подобная мысль не унимала дрожащие руки.

========== 7. Кирилл ==========

Он приходит чаще. Мне так кажется. Я не успеваю понимать. Не успеваю запомнить дату. Время. Не успеваю сосчитать. Он только бьёт в дверь. Орёт. Потом открывает и находит меня. Я не успеваю реагировать. Не понимаю, почему так происходит.

Ничего не успеваю.

Иногда он только бьёт. Но бьёт сильно и везде. Выкручивает запястья. Локти. Плечи. Тянет, будто хочет оторвать. Бьёт ногами в грудь и спину. Говорит, что сломает рёбра. Я жмусь, а он продолжает. Пинает как мешок. Смеётся. Плюёт в лицо. И снова бьёт. Чем больше сопротивляюсь, тем больше достаётся. Прикрываюсь руками. Он скидывает руки и давит пальцы. Не соображаю, кричу я или нет. Не понимаю, в каком положении нахожусь. Где я. Который это раз. Он бьёт в бёдра. Толкает. Я на животе. Дышу в пол. Голова кружится. Меня мутит. Он бьёт по яйцам.

Может, было бы лучше, если бы он отрезал их, как грозился. Может, что-то болело бы меньше.

Не чувствую того, что не болит. Не понимаю, что болит и где. Кажется, всё ревёт. Лицо давно мокрое. Во рту железо. А удары не прекращаются.

Иногда он вспоминает, зачем приходил раньше. И трахает. Когда я ничего не чувствую. Когда чувствую только это. Я уже не кричу. Он не просит, чтобы я стонал. Ничего не говорит. Только придавливает телом и толкается. Делает это на полу в коридоре. На кровати – она скрипит и режет уши. На кухонном столе. Кидает меня. Со стола упадают соль и перец. Солонки разбиваются. Я наступаю. Стекло застревает. Я не могу его убрать. Опять наступаю. Проталкиваю глубже. Сжимаюсь от боли и снова получаю от него. Что-то делаю не так. После ударов его шлепки не ощущаются. Или ощущаются там, где есть синяки. От них больно поворачиваться. Прижиматься к столу. Лежать и стоять.

Когда он выходит, спускает на спину.

— Лежи, — говорит, а я только висну на столе.

Тело горячее и мокрое. Губы и глаза сухие.

Слышу шум металла. Не пытаюсь разобрать.

Он возвращается. Кладёт руку на спину, прижимает что-то тонкое. Выводит им. Только потом понимаю, что он взял нож. Чувствую, как он движется, но не чувствую боли. Ещё чувствую, как стекает кровь. Ползёт по спине и ноге.

Сёма почти не заходит. Я рад этому.

Рад? Это хорошо, так я думаю. Он не видит. Ведь, когда видит, ничего хорошего не случается. Я хочу, чтобы он ушёл. Не приходил. Хочу, чтобы хотя бы он этого не видел. И он много чего не видит. Это хорошо.

Наверно, я действительно рад.

***

Когда он приходит в следующий раз, дверь не закрывает. Она полностью открыта. Из подъезда тянет ветер. Почему-то это волнует больше того, что он пришёл. Но я не иду. Не закрываю. Стою перед ним. И жду, что он сделает. Смотрю на дверь и боюсь, что появится Сёма. Открываю губы, но не говорю.

Смотрю на него, колени подгибаются. Всё куда-то стекает. Он смотрит на меня. Смотрит в глаза. Я смотрю в подъезд. Он смеётся. Его голос выходит из квартиры. Звучит снаружи и возвращается обратно.

— А, — выдавливаю из себя.

«Дверь» сказать сложно. «Закрыть» тоже. Не могу найти слово, которое мог бы сказать. Голова начинает трещать. Я снова смотрю на него. Теперь больно глазам. Их сжимает.

— Что с тобой? — спрашивает он. — Боишься, что услышат? — указывает на дверь.

Киваю.

— Блять, нашёл, чего бояться.

Хватает за футболку и бросает на пол. Ударяюсь головой. Всё тело откликается на столкновение. Каждый шрам и ушиб ноет. Меня трясёт. Я всхлипываю. Пытаюсь открыть глаза. Еле разжимаю веки. Смотрю на него. Дышать не получается. Рёбра трещат при вздохе.

Чувствую прохладу. Лежу на пороге. Под руками песчинки. Пыль. Грязь. Вижу лестницу. Дверь Сёминой квартиры.

Пытаюсь опереться на руки. Встать. Он бьёт ногой в спину. Я на месте. А он продолжает давить. Органы съёживаются. Кожа рвётся.

Не хочу быть здесь. Где угодно, но не здесь.

— Надо показать это Семёну, пока не уехал.

Откуда он знает?..

Не успеваю продолжить вопрос, как получаю кулаком по лицу. Он бьёт. Неистово. Бешено. Прекращает, когда считает нужным. Когда я не могу дышать через нос. Когда глаза заплывают, и я ничего не вижу. Когда он расстёгивает штаны и достаёт член.

Откидывает мою голову и сует в рот. Мешает дышать. Больше я ничего не чувствую. Он, наверно, тоже. Поэтому достаёт и стягивает с меня трусы. Хватает за шею и душит. Я не сопротивляюсь. Как обычно. Лежу и еле двигаюсь. Даже не могу брыкаться. Хочу. Но не получается. Жарко. Душно. Не хватает воздуха. Не получается вдохнуть. Сердце разрывается. Живот перекручивает.

Почему так вышло? Когда? Откуда всё началось?

С влюблённости? Я на грани сознания. Уважения. Восхищения.