Я задыхаюсь, когда он душит. Когда прижимает спиной себе, заставляя прогибаться. Когда у меня нет на это сил. Когда это больно. Когда это неправильно.

Я не плачу. Не кричу. Кряхчу. Давлюсь слюной. И разрываюсь вместе с тем местом, которое он наполняет собой. Почти кричу. Не стону, как он просит. Я так не умею. Но я разрываюсь. Сердцем. Криками. И ему нравится. Он кончает. И начинает снова.

А я хочу упасть. Хочу отключиться. Но он не даёт. Приводит ударами в чувства. Делает какие-то запросы. И сыплет мне. А я задыхаюсь. Он следит. Отвешивает, когда надо, и говорит, когда надо.

Под конец он уже не держит. Не прогибает в спине. Я дрожу на коленях, когда он тянет. Снова заходит от конца до основания. Толчком. Чтобы я выл. И ныл. Чтобы я просил… или нет. Я пытался взять себя в руки. Но как только брал, тут же отпускал. Не мог удержать их. Не мог удержать себя. А он… ебал меня от души.

Потому что я ничего не могу. Уже не могу.

========== 2. Семён ==========

Это было очень удобное, а самое главное, щедрое предложение. Права отказываться я не имел. То есть имел, но кто бы стал, когда к нему относятся настолько снисходительно и доверительно, словно к родственнику, которому не жалко уступить цену?

Не совсем уступить, сколько предложить дополнительный заработок, часть которого пойдёт на оплату квартиры, а вторая – на собственные расходы, без надобности устраиваться другую «работу».

Год назад я искал квартиру: поближе к университету, с разумной оплатой, желательно, без жильцов. Чего-то сверхчеловеческого я не хотел, но поиски лишали сил быстрее, чем я представлял: условия не соответствовали действительности, арендующие рассказывали, что у арендодателей проблемы с головой, могут заявиться, не предупреждая, и начать шарить по личным вещам, проблемы с соседями, проблемы с сантехникой, попадались даже такие, которые хотели втянуть в какие-то махинации и аферы – в них уж попадать я точно не хотел. Мне это противопоказано.

И счастливый случай представился тогда, когда я был готов повесить руки. Прекрасные условия, документация, никакого нарушения закона, только вот цена была выше ожидаемого, поэтому я решился спросить, можно ли найти соседа.

— Соседа?

— Да. Чтобы оплату делить пополам. То есть я понимаю, что цену, которую вы предлагаете, разумная и достаточно низкая, но… при моих средствах я буду скорее выживать, чем жить, – этого не хотелось бы.

У мужчины был тяжёлый взгляд, поэтому в глаза ему я почти никогда не смотрел. Или в лицо. Оно было строгим, вечно задумчивым, что-то взвешивающим, и по нему нельзя было сказать, что он испытывает – недовольство или спокойствие.

— Сколько тебе?

— Двадцать.

Вопрос напряг. Разве я не говорил? Я не выгляжу достаточно дееспособным? Честным? Или… это просто видно по мне? Показалось, что меня отправят куда подальше, и я снова буду бороться с течением, чтобы не остаться на улице в чужом городе.

— А что-то не так? — тихо спросил я. Не был уверен, что могу спросить. Не знал, сделаю хуже или… ничего не сделаю.

— Я думаю, мы бы могли решить этот вопрос и без соседа.

На его лице появилась улыбка, но тогда я подумал, что лучше бы его лицо осталось строгим, а взгляд тяжёлым.

Я боялся его. И абсолютно не понимал почему.

Он предложил работу – присматривать за его родственником. Только вот родственник не такой простой, и не даст кому-то следить за собой, как за зверушкой. Тогда я подумал, что этот человек либо строптивый, либо излишне инфантильный. В общем, не в состоянии признать необходимость надзора за собой и желающий вырваться из «заключения». Поэтому мне предложили постепенное сближение, создание контактов, общения. Я согласился. Не увидел в этом ничего подозрительно или странного. Такое случается, что нужно следить за тем, кто не верит особо миру. Одногодки в таких случаях сходятся на ура.

Первую неделю обучения я не подходил к нему, разбирался в университете с бумагами и старался образовать связи там. Чтобы не пропасть, как было в школе. Так и дошло до того, что я познакомился с Кириллом. Он учился на третьем курсе. Мы не особо общались, он был для меня тьютором. Тихим, но уверенным. Знающим, но не проявляющим желания выбиться вперёд.

На выходных я решил познакомиться с соседом. Далось это нелегко. Долго думал, с чего начать и как, и пришёл к стандартному «одолжите соли». А сделалось всё ещё более нелёгким, когда дверь квартиры открыл Кирилл. Он был моим соседом, за которым надо приглядеть. Родственник мужчины, имя которого не хотелось произносить даже в мыслях. Лицо которого хочется забыть.

Я не понимал, за чем нужно следить. Кирилл был вполне самостоятельным, может и учился с долгами, но не показывал настолько плохих результатов, что нуждался бы в присмотре. Он не был строптивым или инфантильным. Бывало, что забыл купить продукты или постирать вещи, но всё это было не смертельным. Мужчину я не спрашивал, что от меня требуется, пока не прошёл месяц, а там ответ и сам нашёл себя.

Кириллу становилось хуже – в нём отчётливо выступали на первый план усталость и лень. Он не ходил в университет, не готовил себе, даже забывал про продукты и не ел сутками. Тогда я предложил свою помощь. Ту самую помощь, за которую мне платили.

У Кирилла не было сил отказать мне.

В такие моменты за него становилось страшно: тусклый взгляд, неподвижность, долгое молчание. Он не отвечал на вопросы – вертел головой да говорил спасибо. Наверное, он думал, что я делаю это из-за того, что мы знакомы. Поэтому о его родственнике я решил умолчать – скорее всего, о таком вообще не стоило говорить в той ситуации: «Я помогаю тебе, потому что мне платят». Пусть и частично, но это правда. Я бы изначально не показался перед ним, если бы не это условие.

Через время Кирилл приходил в норму, но не до конца – остатки пережитого оставались при нём. Не исчезали. Оставались налётом. И, кажется, словно таким его видел только я. Ещё через два месяца я узнал, почему же этот налёт не сходит, почему Кириллу становится хуже и почему на самом деле нужна моя помощь.

В тот день я застал мужчину у двери Кирилла. Он громко стучал. Поэтому-то и застал, больно громко бил. Я не вышел на площадку, проследил в глазок, как дверь открылась и он зашёл внутрь. Не знаю почему, но я следил, стоял у двери и продолжал смотреть. Как давно он приходит? Часто? И зачем? Если у него есть время на Кирилла, почему попросил помогать меня?

Он вышел примерно через час. Небрежно хлопнул дверью и ушёл. Мне совсем не понравился агрессивный настрой вкупе с довольным лицом. Меня пробрало. Оно было довольным до омерзения. И я решил проведать Кирилла. Постучал, но Кирилл не открыл. Тогда я проверил, успел ли он запереть дверь, и оказалось, что нет.

В квартире стоял запах. Терпкий. Неприятный. Было душно. У порога беспорядок: валялась обувь, одежда.

— Кирилл? — тихо спросил я, не желая двигаться дальше, но я пошёл. И как-то до сих пор жалею об этом.

Он сидел на полу, в одной рубашке. На ногах мелькали синяки, а лицо было мокрым. Было в знакомой полупрозрачной жидкости, которую Кирилл стирал рукавом, не замечая меня. Но, когда заметил, то совсем не удивился. Ничего не сказал. Потому что не мог. И не потому что были разбиты губы, а потому что в таком состоянии он со мной никогда не разговаривал.

Я не допрашивал. Помог добраться до ванной, помыться и одеться. Во мне не было ни капли спокойствия, но, видя безжизненного Кирилла, я сам становился таким. Потому что всё было до ужаса очевидно. До ужаса нереально.

Тогда я сам не мог прийти в себя несколько дней – не ел, изредка пил, не выходил из квартиры, забившись в угол. Когда я собрался, то связался с ним. Мы встретились недалеко от квартиры, в общественном заведении, цены которого всегда казались мне колоссальными. Я не ответил на приветствие, не пожал руку, просто сказал то, что было на уме:

— Вы не думали, что он расскажет?