Он позволяет себе слабую улыбку и отпускает меня. Уходит. Пропадает среди людей, а я стою на месте.

Что. Это. Было?

========== 12. Вторник-среда, 30.04-01.05 ==========

Я не вернулся домой. Это оказалось невозможным.

Я был в шоке. Обескуражен. Я не слышал собственных мыслей, только его «спасибо» повторялось беззвучным эхом в голове. Я забыл его голос, лицо подтёрлось, но пресловутое «спасибо» стояло над мыслями колоссальными буквами и ничто другое не могло перекрыть их.

Я бродил по округе, несколько раз думал сесть на метро или автобус и рвануть в сторону, подальше, а потом вернуться пешком. Но передумывал. Казалось, сейчас отпустит, я перестану вспоминать об этом и вернусь домой.

Почему он поблагодарил? Зачем? Потому что это был я? Какой в этом смысл? Это же я выставил его на обозрение. Не дал уйти без наказания, я пристыдил на глазах у заполненного вагона с открытой ширинкой и членом в руке.

Тогда я взял остановку. Вспомнил субботнее утро: переполненный вагон, тучу тел, налегающих друг на друга, и одно, которое плотно прижималось ко мне. Тогда я ничего не подумал, пока не почувствовал. А как почувствовал, это случилось на станции, то посмотрел Дрочильщику в глаза. Я был взбешён и неудержим. Это правда. Крышу снесло, но я сохранял ужасно холодное отвращение, которое не засняла камера айфона.

Он благодарит за это? За то, что столько людей стало свидетелями его позора? Я не видел его лица, он опустил голову. Поэтому не могу сказать, что оно выражало – удовольствие или страх?

Когда я посмотрел на него, он опешил. Это было замешательство. Однозначно. Но что было потом, только представляю.

Я прошлялся восемь часов, прокручивая «спасибо» и «почему?».

Когда поднял голову, надо мной стелилось тёмное небо. Я разглядел пояс Ориона, попытался найти руку с луком, но она оставалась невидимой.

Я бы и не знал, что три близкие звезды являются частью созвездия, если бы Коля не рассказал. Это ему нравилось небо. Он на него смотрел. Потом начал я.

Сейчас, из дома напротив, на меня смотрит сухое свечение электрических ламп.

***

— Как раньше говорили? Мир, труд, май? — заводится Гоша.

— Бла-бла-бла, — зеваю я, опираясь на грабли.

— Ты в «бля» три раза ошибку допустил.

— Клавишей ошибся.

— Даздраперма говорили они, — вставляет Петя.

— Да-да!

Я осматриваюсь. Вокруг школы раскидали учеников: в перчатках, с мусорными пакетами, граблями и мётлами. Добровольно-принудительные работы за сокращённые уроки. За нами бдят учителя. На противоположной от нас стороне мелькает фигура в костюме – Александр Владимирович, он с младшеклассниками.

— И так каждый год, — шепчет уныло Вася.

— Не ходи тогда.

Я улыбаюсь и замечаю подтягивающихся одноклассников. Среди них Денис с метлой. Видит меня, ускоряет шаг, запинается о метёлку. Почти падает.

— Если бы это были грабли, — успеваю нафантазировать я, а пацаны принимаются угорать.

— Фраза «наступить на грабли» никогда не была так близка к своему осуществлению, — чуть ли не поёт Гоша.

Смеюсь в горло.

— Хочу это увидеть! — ору на округу.

— Жестоко, — подкалывает Петя.

— А я чё, терпеть должен?

— Никому ты не должен, завёлся, — смеётся Митя.

— Снова в строю, — тычет в бок Гоша, я щипаю за щёку.

— Блять, бывает, — и давлю лыбу.

Почему-то стало хорошо. Легко и свободно.

На улице приятный ветерок, солнце переменчиво скрывается за облаками, но ласково припекает, стоит ему выглянуть.

Большую часть времени балуемся с инвентарём, пока классная не орёт заниматься работой. Один раз я почти задеваю Дениса, в другой – подставляю Гоше подножку. Мы носимся по территории, разбрасывая мусор и слушая крики девчонок. Кончается тем, что я врезаюсь в Александра Владимировича – добежал до участка малых.

— Извините, — говорю и смеюсь.

— Хорошее настроение?

— Лучше некуда, — и улыбаюсь шире. В этот раз губы не подводят. — А вы как?

— Замечательно. — Он смотрит на мелких. — Тихие, покладистые. Ещё не доросли до бунтарского периода.

Я понимаю, о ком он.

***

— Вадим, пойдёшь с нами? — спрашивает Митя.

— Куда?

— На улицу, отдохнуть от долгого и утомительного рабочего дня, — отвечает Гоша.

— Просто на улицу или зависнуть где? Я согласен на любой вариант.

— А тебя долго уговаривать не надо.

— Хочешь, чтобы я поломался?

— А ты умеешь? — шепчет Вася.

— Попробую.

Мы, довольные, выходим из школы. Следом увязывается Денис.

— Тоже идёшь? — спрашивает Митя, замечая прыщавое лицо Дениса.

— Я, — заикается Денис и смотрит на меня, — нет. Не думаю, — и смеётся, чтобы сбросить напряжение. Его голос изменился.

— Если хочешь, — не договариваю я:

— Мне домой нужно, — звенит Денис. Но по-другому. Не тем трещащим колокольчиком – быстро и мелко, наоборот, здоровым – тяжело и глубоко. — С семьёй уже договорился. Не хочу ссориться. — Денис оббегает нас. — Увидимся!

— Вадим, он всегда такой? — спрашивает Митя: Дениса он ещё не слышал.

— Нет, — отвечаю, не вынырнув из раздумий.

— В смысле? — встревает Гоша. — Такой же. Ты чего?

Думаю. Ещё смотрю в спину Дениса. Сравниваю теперешний голос и прошлый – тот, что слышал на первом уроке, когда он радовался сокращённым урокам и ни разу не обмолвился о семье.

Они не похожи. Разные. Я уверен.

Он соврал?

Его дело.

— Ничего, — роняю по пути.

Меня никто не слышит.

— Ощущение, словно с тобой хотел пойти, — шепчет Вася, и его слышат все.

Я первым задаю волну и смеюсь.

— А прикиньте, если он запал на Вадима? — удивляется Данила собственному предположению и подключается ко мне.

— А мы, ублюдки, свиданию помешали, — продолжает Гоша.

Я смотрю на него. Он на меня. На его лице возникает тревожность: сказал лишнее или в меру?

— Один трещащий Денис или пять заядлых куряг? — размышляю я.

— Один извращенец из метро, — не забывает главного Петя.

Он у нас знаток.

— Ну конечно! Главного пидора мы и забыли.

Я почти вспоминаю вчерашнюю встречу, но меня отталкивает очередное едкое замечание:

— Хорошее так быстро забывается! — это Гоша. На самом пике удовлетворённости, почувствовал безопасность.

Через полчаса, вшестером, занимаем столик в KFC. Сразу вспоминаю, когда мы собирались в последний раз, на день Святого Валентина. Как сильные, материально зависимые от родителей школьники, на фудкорте, закупили сладости отовсюду и разделили меж собой общий стол, попутно поздравляя друг друга с грандиозным праздником. Не то что двадцать третье февраля.

После пиршества две недели тошнило.

Я говорю об этом – чаще надо тратить деньги и заваливать стол едой, которой мы будем давиться несколько часов кряду. По большей части из-за того, что не можем есть молча.

— Предлагаешь то же самое с бургерами провернуть?

Я не предлагал.

— Я не готов слюнями делиться, — шепчет Вася.

Никто не предлагал.

— «Я родился» – скажет шлюха-бургер, —серьёзно говорит Петя.

— Ты же его потом есть будешь! — нудно упрекаю я, как мамка-диктаторша.

— Знаете, а я стрипсы хотел, — замечает Данила, поднимая руку.

Наши взгляды кардинально разошлись.

— Так и приходит конец мужской дружбе, — подвожу я.

— Да-да, у нормальных пацанов из-за баб, а у нас из-за жратвы.

— Лучше из-за жратвы. Бабу и другую найти можно, — Петя.

— С таким подходом точно не найдёшь, — Вася.

— А ты, Митя, что думаешь? — спрашиваю я, а тот, как уткнулся в телефон, так не вылезает из него.

Сомневаюсь, что он услышал нашу беседу.

— Я несильно есть хочу, — отвечает он.

— Что-то случилось?

— Девушка у него назревает, — не скупится Петя.

— Словечко ты отменное подобрал, — ухмыляюсь я. — Это не связано с залётом?

Данила смотрит на меня: «Ну не настолько».