Надо же как… Хотели они.

— А какая теперь разница? — Я усмехнулся. — Вы нужны были тогда. Не позже, — мой голос начал срываться, — не сейчас… а всего лишь тогда.

В воспоминаниях я снова пережил те вечера, когда оставался один в квартире с пачкой чипсов и бутылкой колы. Как смотрел сериалы и не вдавался в их содержание. Как герои разговаривали, а я не понимал, о чём они ведут речь. Как я выкидывал нетронутые упаковки и выливал остатки колы. Как паскудно было на душе, когда я знал, что вернусь вечером, а в квартире не будет гореть свет. Никто не приготовит ужин. Никто не встретит.

Глаза заслезились.

А потом появился он, чтобы скрасить моё одиночество. Чтобы избавить меня от него.

Эгоистичный ублюдок. Он думал только о себе.

— Убирайтесь, — не поднимая головы, сказал я.

Они не двинулись. Должно быть, думали, чем можно оправдать себя.

— Вы меня не услышали?

Когда дверь за ними закрылась, я упал на подушку. Слёзы быстро сошли на нет.

Так паршиво мне ещё не было.

***

Моё душевное состояние ухудшилось, когда пришёл полицейский. Он должен был задать «пару вопросов». Этой самой парой он пренебрёг, как и моим состоянием.

Начал с выяснения личности преступника. По системе уже пробили и узнали, кому принадлежал дом в глуши, но он решил спросить лично у меня, протягивая фотографию.

— Да. Он, — сухо ответил я, вглядываясь в маленькую фотографию из личного дела университета, в котором учился Яков. Такой же бледный, неприметный. Тихий.

Взгляд, что был направлен в объектив, твердил о ненормальности.

— Харьков Яков Денисович, год рождения, — было начал господин полицейский, как я прервал его:

— Оу, знаете, мне абсолютно похрен, кем он был, когда родился и так далее. Если хотите спросить что-то ещё, спрашивайте по-быстрому и идите, куда надо. — Я обратил внимание только на то, с какой лёгкостью мне дались слова. Я никогда так не разговаривал со взрослыми.

Мужик опешил. Я смерил его взглядом.

— О нанесённом ущербе…

— Это у врачей узнаете. Скажите, что я разрешил. Если надо где расписаться, распишусь. Всё?

Он явно сдерживался, чтобы не наорать на меня. Но в каком свете предстанет хранитель правопорядка, если сорвётся на жертву заточения и насильственного обращения? Моё положение, в кои-то веке, оказалось выигрышным для меня.

— Когда оперативный дежурный прибыл на место, был обнаружен один труп. Отпечатки на снегу и капли крови привели к реке. Там их след обрывался.

Удивительно, что он не откинул коньки прямо с тем торчком.

Я представил, как Яков, подхваченный течением, не в силах бороться со стихией, и буйная река уносит его тело. Он попадает под лёд и бухнет там. Пока лёд не сойдёт, его тело никуда не вынесет, а, когда вынесет, определить, кем он был, станет невозможным. Я попытался вообразить синюшно-зелёный цвет кожи, как у жабы, распухшие губы и раны, надутые, словно при помощи воздуха, конечности и заполненный до невозможности живот.

Так он куда больше походил на настоящего себя.

Замечтавшись, я смягчился и улыбался.

Полицейский сидел на месте и недоумевал с моего поведения.

— Знаете, я жалею только о том, что не убил его, — честно поделился я.

Кто будет меня винить в самообороне? Да никто. К тому же, я – не убийца. Я даже ничего не отрезал ему…

— Вы осматривали дом? — спросил я.

— Да. Ничего, указывающего на другие возможные преступления, обнаружено не было. На топоре…

— В холодильнике. Морозилке? — перебил от нетерпения я.

— Ничего, кроме продуктов. Хотя была обнаружена замёрзшая кровь. Отправлена на анализы. Вы знаете, что там могло находиться?

— Навряд ли то, что могло бы указать на другие преступления, — засмеялся я.

Там были ноги. Яков бы не посмел от них избавиться. Неужто вернулся за ними и только потом сплавился по реке?

Безумный евнух.

***

На днях зашли Саня и Вера. Они заняли стулья по обе стороны от меня, как родители, но прогонять их я не собирался.

Они правильно делали, что не спрашивали, как я. Я бы только разозлился. Хотя вспыхивать на них было не из-за чего. С ними я не буду обращаться, как с родителями. Они достойны лучшего.

Я поспрашивал о школе, об учителях, о том, что случилось с миром, пока меня не было. Рассказывал Саня: смято, зажёвано. Я так же спрашивал у него.

Когда последние темы были высосаны из пальца, мы сидели в тишине.

Вера много вздыхала, но тихо – меня не раздражало. Она была зажата и далеко не сразу раскрылась, протянув с виноватым видом подарочный пакет.

Я принял его.

— Что с тобой? — спросил я, не понимая её эмоций.

Она спешно помотала головой, но потом решила ответить:

— Не лучшее время для подарков…

— Лучше поздно, чем никогда. — Эти слова я проверил на практике.

В пакете оказался шарф. Мягкий. Красный с белыми узорами.

— Сама связала?

Вера закивала.

Я не мог не просиять. Сколько сил она вложила в него? Сколько времени потратила? И какие же тёплые чувства вложила…

— Спасибо большое. Правда. — Я улыбнулся. — Я рад получить его от тебя лично.

Наконец-то в больнице меня посетила радость.

Вера покраснела.

— Ты не обольщайся, — завёлся Саня. — Она мне тоже связала. — Словно не хотел уступать. — И Толе тоже.

— Вы ходили к нему? Как он?

Ребята притихли.

— Ну, — по традиции заговорил Саня, — обморожение у него лёгкое было. — Он захрустел пальцами. — Уже всё в норме…

— Его головой о льдину ударили. — Я хотел услышать об этом. — Значит, с этим нет проблем?

Раз Саня начал мне загонять про обморожение…

— Э, — он прикусил губу, до сих пор сгибая пальцы, — осколок льда… при ударе попал в висок. Поэтому… левым ухом он почти не слышит. — Саня облизал губы и снова прикусил.

— Но с правым всё в порядке? — я попытался найти момент для выравнивания тона ситуации.

Ни Саня, ни Вера мою идею не поддержали.

— Как мне рассказала медсестра, — в голосе неожиданно зазвучал пугающий металл, — левый висок отвечает за… распознавание человеческой речи, — Саня говорил не своими словами, повторял услышанное. — А он был поражён. Толя слышит нас, но не понимает, — с трудом выдавил Саня.

В груди защемило.

Я притянул к себе шарф и без раздумий сжал его.

Я не мог вздохнуть. На сердце потяжелело. Кровать расплылась.

Если бы я не попросился к нему… если бы его тогда не было со мной, этого бы не случилось.

Молодец, Яков, на славу постарался.

Потекли слёзы. Я подтянул колени, опираясь на лодыжки, и уткнулся в шарф, стараясь не закричать.

Если бы не он… если бы не я… Если бы я знал, что всё приведёт к этому, я бы уехал в другой город, к бабке. Может быть, даже сообщил родителям… Но нет, я попросил его помощи, и он поплатился за неё, а ведь даже не был ни в чём виноват.

Вот же дрянь.

Саня крепко стиснул моё плечо. Вера не побоялась обнять.

Я скулил как ничтожество.

***

Когда я остался в палате один, то попросил, чтобы никого больше не пускали: будь то родители или полицейские.

Я обвязался шарфом, местами мокрым, и лёг на бок, иногда заглядывая в окно. Стояла пасмурная погода.

Я лежал. Иногда трогал шрамы на ногах, без желания раскрыть старые раны. Думал о Толе.

Пока я был у Якова, я даже не вспоминал о нём.

Толя поддерживал меня. Мы сблизились, я впервые ощутил настоящую связь с человеком. А когда оказался в критичной ситуации, напрочь забыл о нём, будто его никогда не существовало. Будто мы вместе не прожили неделю и не узнали друг друга лучше, чем за пару-тройку лет.

От себя отвратно.

Это мой худший новый год.

Подушка пропиталась новым слезами.

***

Через три дня я настоял на встрече с Толей. Чувствовал себя удовлетворительно. Я испытывал дикое желание показаться перед ним.

Если, я думал со страхом, он на самом деле не понимает человеческую речь, то, возможно, он не смог понять, если ему говорили, что я жив. Может быть, Саня и Вера изловчились и, улыбаясь, показали мою фотографию. Этого бы вполне хватило. Но это не означает, что мне лучше не показываться ему.