Покивал себе.

Определённо забить.

Кит тоже пал жертвой, его голова находилась на моём плече. От подобного явления и я был готов заснуть, но уже на его голове, но не смог. Сон не брал – царь собрал пешек, и лишние ему не нужны. Это точно из-за того, что я отоспался как следует. Впервые за долгое время почувствовал, что могу свернуть горы или же взобраться на них, до того момента, пока не понял, что нужно направить силу на быстрый долёт до школы. Под снегом. И ветром. И холодом. Было плохо. Но было бы хуже, если начался дождь, которого, в принципе, быть не может. Кит всегда говорил, если тебе плохо, то представь то, что в несколько раз хуже. Но дождь в январе не представлялся.

В автобусе настолько тепло, что пришлось расстегнуться. Сиденья комфортно пошатывались, качая нас, словно колыбель. Мы только недавно выехали из города (пробки, множество других проблем: авария, но не на нашей полосе) и держали путь в деревню, название которой я не узнал. Заснуть не смог. Без дела тратить время не желал – воткнул в уши наушники и включил плейлист по новой, слушая то спокойную классику, то хардкор, смешанный с иными жанрами. И в песнях снотворного я не нашёл. Приходилось из-за Кита смотреть на белоснежный пейзаж, что смазывался падающим снегом.

Ну и скукота.

Остановились мы единожды на заправке рядом с маркетом. Тогда многие проснулись, вышли купить себе чего-нибудь перекусить, кто на алкоголь подешевле нацелился, но Дырокол сказал, что будет «конфисковать любую жидкость, коверкающую сознание и восприятие мира», а кто просто в туалет. Мало кто именно так сказал, уж лучше «попудрю носик на минусовой температуре», чем «поссать захотелось, можете не ждать»… да у меня никакой толерантности нет. Ну и пофиг, сейчас её отсутствие или присутствие мало кого волнует.

— Заснул. — Жданов бодр, как и всегда. Он сел позади нас. — Тимур тоже. — Он указал на Трофимова, который, прислонившись к окну, дремал, разве что слюни не пускал. — А так они выглядят вполне себе адекватными, да?

Он бывает когда-нибудь не разговорчивым?

— Кит без Трофимова и так адекватный.

— А, я забыл. — Он рассмеялся. — Слушай, а чего вы историка Дыроколом зовёте? — Жданов изогнул и приподнял бровь. У него такой пристальный взгляд, что я сразу подумал: «Раньше был лучше – никакого интереса».

— Тебе Трофимов не рассказывал?

— Неа.

— У него фамилия Дыров, а имя Коля, вот парни и сократили, и все стали его так называть. За глаза, конечно.

— Хм. — Откуда у него такая радушная улыбка и дружелюбие в глазах? Зачем столько внимания для меня одного?. — Хочешь выйти освежиться?

— Слух, — выбирать между тёплым автобусом и ледяной улицей, где на меня снова набросится снег, заставляя портить стёкла очков и оставляя без возможности видеть, довольно-таки… беспринципно и неинтересно, и необъективно, — между адом и раем, что бы ты выбрал?

— В аду-то пожарче будет.

— Неудачное сравнение.

С чем тогда сравнивать? Мороженое или тёплый чай в зимний день? Конечно же, чай. А лучше кофе или какао. Но на улицу ты заведомо ни то, ни другое не будешь брать в рот, потому что нужно скорее добраться домой. Как всё плохо…

— Да я уже понял, не старайся. — Из-за обилия радости и веселья он кажется легкомысленным человеком. — А как там то, что осталось после Тимуровского супа? — Суп? Ожог… чёрт, я совсем о нём забыл. Просто снял бинты. Даже не пользовался мазью, которую одолжил Кит. Он же говорил намазывать её, а я успешно забыл, вернувшись домой. Блин, стоило сказать ему, чтобы почаще напоминал мне. Навряд ли бы я стал игнорировать его повторяющиеся наставления. Не хочу я вновь извиняться перед ним. А сейчас… всё вроде само зажило и не напоминает о себе. Это есть хорошо? — Всё настолько плохо? — Что за театральное удивление?

— Просто забыл. Это не то, что меня волнует.

Так ли это? Но я же не беспокоился о том, что может случиться, если не угляжу. А я такой… не задумался даже.

— А что тебя волнует?

— Ну… — В животе всё оборвалось – вот-вот произойдёт нечто неизбежное, смутное и удушающее. Скоро, совсем скоро. От этого не спрятаться, не уйти, никто не… — Кит, — это всё, что я смог выдохнуть.

— И… всё?

— Да. — Я глянул на друга, что мирно спал. Тут же приходит безмятежность. Чтобы я делал без него, не имею понятия. — А что на счёт тебя? — Лучше перевести стрелки.

— О, много чего! Например, мои взаимоотношения с людьми, сами люди, их характеры, поведение, предрассудки – этого так много, но всё можно обозначить как личность человека, его страхи, предвзятости, возможности и прочее.

— А ты сам себя интересуешь? — Когда он говорит «люди» создаётся впечатление, что сам он далеко не человек.

— И я, конечно. Но по секрету, — он приложил ладонь ко рту, хотя оставшиеся в автобусе, кроме нас, сопели носами, — я для себя на первом месте. — Он понизил тон так сильно, как мог.

— Разве не у всех так?

— Если подумать, то да, но про всех говорить как-то нагло.

— Каждый такой, но не такой. — Прекрасная тавтология.

— Примерно так, — неуверенно согласился он. — Уже возвращаются?

В окне автобуса были видны яркие жестикуляции Дырокола, а, может, он разогревался на снегу, подпрыгивая и поднимая руки? Но когда открылись двери, и начали заходить одноклассники – стало ясно, что это не так. Поездка продолжилась. Только замедлилась из-за усилившегося снегопада. Что за долгий путь…

К шести мы прибыли на место. Оценив деревеньку, могу спросить лишь одно: её заказывали? Все домики так прилично отделаны, будто ненастоящие. Всё, начиная конструкцией и заканчивая орнаментом, буквально дышит новизной и деньгами. Такие домики только в сказках положено рисовать. Деревянные, но дымящие. Будь мы в городе, их давно бы разнесли, либо обрисовали – применение наше поколение всегда найдёт подобным постройкам.

— Так, пересчитались, все здесь? — спросил Дырокол в здании музея, куда нас подвёз автобус. Как ужасно было оказаться на секунды под порывами сумасшедшего ветра.

— Да, все, — вежливо ответила староста.

— Тогда пойдёмте на ресепшн, и чтоб ни один не ушёл! — приказал он хриплым голосом. Крутое иностранное слово далось ему с трудом.

Дырокол раньше разъяснил, что сам музей, в котором мы проведём большую часть дня, соединён с гостиницей. А так как музей ближе, он договорился о том, что мы можем тихо проскользнуть, с разрешения управляющих. Так и сделали.

Нас проводили две тощие женщины средних лет по нешироким коридорам.

Дырокол быстро разобрался с бумагами, заполняя и отмечая что-то, таким образом получая ключи от комнат.

— Я сам решил, кто в каких комнатах будет ночевать. Решение не оспаривается. — Учителя сильно изменились за зимние каникулы и поднакопили терпения и решимости, чтобы управлять нами. — Естественно в комнате мальчиков только мальчики, а у девочек – девочки. — А не всё ли равно?

— Да ладно вам, Николай Александрович, — как и всегда, шаловливая манера Легасовой, — можно и разные комбинации использовать. — Она накручивала локон на палец, еле заметно улыбаясь.

— А это уже поздно обсуждать. — Вздохнул он. Послышались смешки. — Комнаты на четырёх человек. Не будем тратить времени. В двадцать второй будут Барашков, Васильцов, Жданов и Ивницкий. Двадцать третья – я, Фарутин, Шошкин и Якушев. — Меня тут же передёрнуло. Пацанов-то больше нет, а, значит, я должен буду делить комнату… — Двадцать четвёртая – Левин, Трофимов, — с этим типом, — Ульяшов и Назаренко.

Правда, мы будем не одни, так осмелится ли он пойти на драку? Словесно я отбиться смогу, но если дело дойдёт до рукоприкладства и, самое главное, самое-самое, Кит об этом узнает… Чёрт, я забыл, что эти двое – сухари, иногда подчиняющиеся вождю. Кита это насторожило сильнее, чем меня. А что там, насчёт Трофа? Как необычно…

Его это будто не беспокоило. Может, ещё не проснулся? Стоит себе спокойно и изучает узор на мягком ковре.

— Эй, двадцать четвёртая, — обратился Дырокол, закончив с разделением девчонок, — у кого ключ будет? — Больно он мне нужен. Интересно, а Киту под койку переехать можно, забрав матрас и одеяло из своей комнаты?