========== Часть 1 ==========

Вся наша компания – дефектная.

Поломанные, травмированные, изувеченные – экие моральные уродцы.

У Марка отец отравился выхлопными газами в гараже. Боря в аффекте заколол мать – восемнадцать, беспрерывных ножевых в грудь. Юра подвергался эмоциональному и телесному насилию, говорит, сколько себя помнит – он из тех, у кого реально нет никаких положительных воспоминаний, связанных с семьёй, поэтому, наверное, у него на счету три попытки суицида. А Никита… несмотря на то, что с ним ничего не было, самый дефектный из нас. У него проблемы с чувствами. Если проблемой можно назвать их полное отсутствие. Или непонимание того, что испытывают другие люди.

— Марк, а, Марк…

— Никита, заткнись. Только попробуй начать, и я тебе тресну.

— Ну, блин, я же ничего не пойму, если ты не скажешь… Ну, да, отец твой самоубийца, но ведь это был его выбор, да?

— Никита, блядь. Ты хуёво слышишь? — заводится Марк.

Никита всегда лезет и бередит чужие раны. Он не понимает, почему так делать нельзя. Он не понимает, даже если ему говорят, что так нельзя.

— Да, слышу, слышу я всё, но Марк, Марк, просто объясни…

— Ты, блядь, — вздыхает он. — Константин, — зовёт меня, — сделай с ним что-нибудь, или я нахуй из окна его выкину.

— Никит, ты слышал, — говорю я, — либо ты закрываешь рот, либо ты не жилец.

— Но это убийство! Марк на такое не пойдёт, я знаю! От этого слишком много проблем, да? — он продолжает доставать Марка.

Я откладываю книгу и встаю с места. Подхожу к Никите и за плечо вывожу из комнаты.

— Мы о чём с тобой постоянно говорим?

Никита непонимающе хлопает глазами.

— Ну, говорим, — он складывает руки, — говорим, что… — отпускает голову. — Как же там… ну, понимать других надо, в их положение войти, — повторяет как по бумажке, я киваю. — Но, Кость, послушай, послушай, как я могу войти в положение, если я ничего не понимаю? Я же поэтому и хочу, чтобы мне всё объяснили!

Я вздыхаю и кладу руку на лицо.

Он ни черта не понимает.

— Тебе надо войти в положение, даже если ты ничего не понимаешь. Есть такие вещи, о которых люди не хотят говорить, и тебе об этом докладывают прямым текстом. Значит, ты должен просто закрыть рот и перейти на другую тему. А вообще, ты сначала должен спросить, готовы ли с тобой люди об этом говорить. Знаешь, как это делается?

Никита мотает головой.

— Ты спрашиваешь: «Марк, я могу поговорить с тобой о твоём отце?». Понял?

— Ну… но, ну, в книжке я читал, что, что близкие суицидентов хотят поговорить об этом!

Да ёпт твою налево.

— Вот и узнай, хочет он или не хочет, может, момент совсем не подходящий, а ты в пекло лезешь. Ладно о себе не думаешь, о других подумай.

— Но… но, — выдавливает из себя Никита, сжимая кулаки и с концентрацией смотря на меня, — ну, блин, разговаривать – это же хорошо.

— Хорошо, когда обе стороны этого хотят. Понял? — Никита надувает губы. — Никит, нечего тут, а, ты не жертва, мы тебя пытаемся уму-разуму научить, а ты всё на те же грабли наступаешь. Может, пора себе тетрадь завести, куда ты всё это записывать будешь?

— У меня есть тетрадка, — бубнит он.

— Да? И что там?

— Ну там про Юрку, Борьку… Марка, про тебя немного. Хотя, — он смотрит на меня, — про тебя ничего толком нет. Ты же не говоришь, что у тебя там. Вот почему? Все же сказали, а ты молчишь. Почему?

Только обо мне мы и не говорили.

Я смотрю в сторону коридора. Отсчитываю двери – всего три. А коридор – убитое временем помещение. Такое же дефектное, как мы: с трещинами, подтёками, полуприглушённым светом и скрипящими дверьми.

— У меня то же, что и у всех, — говорю я. — Не надо в этом копаться.

Но по огоньку в его глазах я вижу – он хочет. Хочет докопаться и до моего дефекта. До моей причины.

В отличие от Марка, я могу переносить настоятельность Никиты, могу его игнорировать, могу сделать так, чтобы он отстал от меня – если он ничего не знает, он не будет знать, до чего докапываться. Это сохранит мне нервы.

— Ты успокоился? — спрашиваю у него.

— Ну, — он снова опускает глаза, — ну… я как бы хочу ещё узнать. Он же ничего не говорит, делает вид, будто это неважно – но это же важно! — Как об стену горох. — И почему он не хочет говорить? Это же тоже важно. Он же поэтому здесь!

— Но здесь можно не говорить. Говорить нужно тогда, когда ты готов, а не потому, что тебя кто-то заставляет. Ты идёшь против правил. Давай так, ты спросишь – нормально спросишь у Марка, надо ли ему это, если он отвечает – нет, не нужно, ты не лезешь, а я тебя потом угощаю. У меня есть немного денег. Так что… давай так?

Никита ковыряет носком пол.

— Ладно, — нудит. Совсем не хотел соглашаться.

Мы возвращаемся в комнату. Марк сидит поодаль, в телефоне. Услышав нас, поднимает лицо. Смотрит на меня. Я киваю. Марк закатывает глаза.

— Марк, — издалека начинает Никита, постепенно приближаясь. — Ну, это… Костя сказал спросить, поэтому я… спрошу, — вот это говорить было совсем необязательно – кладу руку на лицо, — ты… хочешь… хочешь поговорить об отце?

Марк откладывает телефон.

— Нет, Никита, я не хочу говорить об отце, — сдержанно цедит он. Ещё злится. Оно и понятно, Никита совсем не умеет сдерживаться.

— Ну, — я просто уверен, Марк это почувствовал – сейчас Никиту понесёт, — ну… ладно. Я тогда… потом, потом спрошу.

— Ага, — выдыхает Марк и берётся за телефон.

Никита стоит посреди комнаты. Неприкаянный. Я предлагаю ему сесть. Он выглядит расстроенным.

Он совсем не понимает, что нужно думать о чувствах других людей и уважать их, сколько бы раз мы ему об этом ни говорили.

Боря и Юра подтягиваются почти к началу, поэтому донять их у Никиты просто нет времени. Потом приходит Светлана Александровна, хоть и видит нас всех, спрашивает, все ли на месте. Почти всегда все на месте.

— Хорошо, — говорит она, — расскажите, как вы себя чувствуете, что у вас произошло, с какими мыслями вы сегодня пришли сюда. Говорим по желанию.

Обычно никто не хочет. Все примеряются, будто это происходит в первый раз. Когда я хочу поднять руку, меня опережает Никита. Он всегда становится первым. Но не потому, что хочет начать или чувствует какую-то ответственность, наверное, он думает, что это молчание о том, что он может заговорить о себе. Это его разрешение. Разрешение для единственного, чьи проблемы имеют совершенно другой источник.

Возможно, это тупое безразличие связано с особенностями его мозга – просто он так устроен и всё, он не может понять чужих проблем, не может почувствовать атмосферу, не может представить, что ощущают другие людей, да и он… навряд ли о себе имеет какое бы то ни было представление. На вопрос: «Как дела?», он всегда отвечает: «Нормально», нет плохо или хорошо, отвратительно или изумительно, он не говорит о том, как его мучают кошмары или флешбэки, как он постоянно погружается в травматичную ситуацию и переживает её, он не говорит, что ему что-то противно или приятно, что он хочет что-то сделать со своей жизнью или людьми вокруг, у него всегда всё ровно и нормально – большего от него не дождаться. Но большего от него никто не требует, только Светлана Александровна как заведённая пытается узнать, что для Никиты значит это «нормально», а Никита не знает, что оно значит, нормально есть нормально. Это ни хорошо и ни плохо. Ни изумительно, ни отвратительно. Это ноль. Это состояние, в котором Никита живёт как законсервированный и никуда не двигается.

Иногда я завидую его детскому непониманию. Я-то знаю, он это не со зла, не ради того, чтобы достать Марка, Борю или Юру, а для того, чтобы действительно понять, как тут обстоят дела. Но это непонимание всем кажется насмешкой, издевательством. Как можно не понимать? Как можно быть таким дураком? Как можно ничего не испытывать и не думать о том, что испытывают другие? Но в этом и кроется проблема – он просто не знает, как по-другому возможно. Поэтому и допытывается, чтобы разобраться.