И в этот самый момент его грубо схватили за руку. Сила, с которой Парамонова потянули прочь от бескрайней пучины, была несоизмерима ни с чем. Он просто выпорхнул из объятий водного пространства и приземлился на что-то мягкое, пружиня, подпрыгнув еще два раза.

Наконец, обретя свободу действий, Парамонов удовлетворенно выдохнул, выплескивая соленую воду изо рта. Его разум понемногу приходил в себя, не веря чудесному спасению, и Николай осознал, что лежит на одинокой кровати все в той же комнате на втором этаже уютного маленького домика посреди леса.

Он промок с ног до головы. Соленая вода струилась по его одежде, пачкая и приводя в негодность постельное белье. Он продрог до самых костей, понимая, что если прямо сейчас не согреется, то в прямом смысле слова: «даст дуба».

Вокруг него все еще пенилась морская пучина, но ее бескрайнее естество больше не доставляло беспокойства его измученной персоне.

Ужасной волной ударила Древняя сила, поразив сознание, и Никель догадался, кто пожаловал в его обитель.

— Ты еще жив, смертный?

Только один голос убивал наповал, а уж смотреть в сторону его хозяина, было невыносимо. Голова гудела так, словно на нее снова одели железное ведро и, что есть силы, ударили тяжелым молотом.

— Пока еще жив… — то ли ответил на поставленный вопрос Парамонов, то ли промычал сам себе, подтверждая незыблемую реальность.

И в этот миг он осознал, что сила, с которой граф Фургас давил на его сознание, на самом деле не являлась таковой. Ее вполне можно было контролировать, на худой конец — держать на расстоянии.

Видимо, Никель уже привык к ее появлению. А может это чары зелья отца Севастьяна?

— Ба! У смертного прорезался голосок? Видишь, моя дорогая графиня, нас уже никто не боится!

Никель повернулся на бок и сделал огромное усилие, чтобы посмотреть на графиню, мирно стоявшую подле графа.

Темные очертания мелькнули в едва освещенной комнате. Парамонов почувствовал неприятный запах. Неприятный, но в то же время, такой знакомый! Будто из своей прошлой жизни, до того, как…

Не может быть!

Этого просто не может быть!

Николаю потребовалась огромная смелость, чтобы взглянуть в упор на оба темных силуэта. Вчерашней ночью он и думать не мог о том, чтобы заглянуть в глаза самой смерти! Но, сегодня, после внятных наставлений и благословений отца Севастьяна, приготовившего для него такое чудесное зелье, страх отступил на второе место. Первостепенной задачей — были тридцать тысяч евро, и уговор помочь самым заядлым в мире грешникам.

Парамонов приподнялся на локтях, внимательно вглядываясь в сумрак. Сила графа Фургаса все еще давила на сознание, не позволяя смелости взять верх над страхом, и глаза слезились, не смея видеть воочию опасного противника.

Но Никель все же разглядел силуэт второго незнакомца.

Сгорбленная фигура, маленький рост и кривоватые ножки напомнили ему об одном из членов его семьи. Уродливой старухе, кто пять лет своей жизни провалялась на койке в запертой комнате его родного дома. Родители с опаской входили в помещение к этой особе, зная, какие нехорошие слухи витали вокруг нее. И этот запах — запах самой смерти, он не забудет никогда!

— И это твоя графиня? — Парамонов сам не понимал, как слова выпорхнули из его уст.

Но то, что он точно не ожидал от себя — это громкий смех, разнесшийся по пустой комнате.

Николай прилюдно смеялся, не боясь в ответ небесной кары. Его первым и горячим желанием стало показное презрение к сложившейся ситуации:

— Графиня, мать твою! — смех все еще не прекращался, и действительно мешал говорить.

— Что в этом смешного?! — демон изъявил неподдельную злость.

— А то, уважаемый Фургас! — зелье Севастьяна пришло в действие. Мало того, что Парамонов напрямую мог общаться с демоном, не соблюдая знаки приличия, он мог в открытую назвать его по имени, не добавляя так важную и уважительную приставку «граф». А слово «уважаемый» звучало из его уст, словно оскорбление. — Это всего лишь моя бабка Марфа! А графских корней в ней ровно столько же, сколько во мне божественной силы!

— Молчать! — теперь голос Фургаса был воистину ошеломляющим.

Стены просторной комнаты затрещали от страха, потолок намеревался обрушиться на обитателей дома, и до того твердый пол, устланный деревянным покрытием, задрожал, словно был действительно живым существом.

Сила демона накрыла сознание Николая, и он вдруг осознал, как действует зелье отца Севастьяна. Оно было сравни алкогольному напитку, принятому в больших количествах, но с одной лишь разницей — зелья было в меру, словно поддатый выпивоха не стал злоупотреблять больше этим напитком. Другими словами: человек был весомо пьян, но здраво и прекрасно осознавал свое нынешнее положение.

А потому, сила Фургаса накатила убийственной волной и тотчас отступила, словно зелье сыграло роль импортного дорогого алкоголя.

— И незачем так кричать! — заорал во всю мощь своих легких Парамонов. — Ты для меня никто! А уж твоя прелестная графиня, и подавно!

Злость была сейчас хорошим катализатором. И Никель установил правила игры: Отвага — Злость — Смирение — Правда!

— Я — никто?! — краем глаза Никель увидел, как бабка схватила Фургаса за локоть.

Но демону это не помешало.

Он поднес лапу к своему лицу и презренно дунул на ладонь, доказывая, что он в этом мерзком мире на что-то все-таки способен.

«Не верь всему, что увидишь! — предупреждал Парамонова отец Севастьян. — Не все то золото, что блестит!».

Николай и не верил.

До поры, до времени он не мог поверить в существование Бога, а уж в присутствие потусторонних сил, играющих на противоположной стороне — и подавно. Его разум занимало только одно событие — бабка Марфа стала графиней, а соответственно и женой настоящего демона!

Чудеса, да и только!

Но, чудеса только начинались.

Потолок комнаты исчез, являя Никелю темный небосвод, окропленный мириадами звезд. Ярким росчерком по небу пронеслось северное сияние, и зеленые сполохи зажглись красочным явлением, предлагая подивиться такому редкому чуду, несвойственному для этого края. Невольный зритель, впервые в своей жизни видевший такое явление, ахнул бы от красоты и прелести расписанного небосвода. Замер бы на месте, поразившийся переливами бирюзово-серебристых красок, вызванными силой природы, но для Парамонова сие действие означало только одно — беду!

Зеленые росчерки явно свидетельствовали о сильном морозе, который внезапно нагрянул в это темное от ночного сумрака место. Отец Севастьян настойчиво убеждал Николая не верить в происходящее. Ни в коем случае не поддаваться панике, и не дать себя обмануть. И все же разум не мог противиться тому, что происходит в этот самый момент, а мокрая одежда на замерзающем теле была более чем реальна!

«Холодно!» — закричали голоса в голове.

Парамонов и сам это понимал. Мокрая майка и спортивные штаны замерзли, превратившись в ледяные доспехи.

— Тепло ли тебе, девица? — граф Фургас издевался, как только мог.

Парамонов соскочил с кровати, понимая, что на матраце невозможно было теперь находиться. Босые ноги ступили на ледяную поверхность пола, и через пару секунд его пронзила такая боль, что впору было задумываться о смерти!

Уже не в первый раз!

«Не верить в происходящее! Не верить в происходящее!» — голос отца Севастьяна пытался направить мысли по верному пути, но сделать это ему не удалось.

Ноги подкосились, и Парамонов упал на колени, упершись руками в пол. Его стопы посинели от холода, потеряв былую чувствительность. Колени онемели, только коснувшись поверхности замерзшего водоема вокруг. И крепкие ладони, упершись в ледяные полы комнаты, на глазах покрывались синим оттенком, принимая действительность и опровергая слова отца Севастьяна.

Ты же хотел верить своим глазам?

Вот и поверь!

Медленной поступью к нему приближался граф Фургас, вышагивая своей мерзкой походкой. Рядом с ним шествовала новоиспеченная графиня — бабка Марфа из мирской жизни, а по злой воле, являющаяся кровным родственником самому Николаю. И эта нарочито гордая поступь свидетельствовала только об одном — смерть грозила наглому смертному.