Боров резко превращается в спящую в отрубоне Светку, едва я разлепляю глаза. В них будто насыпали песка.

В моем иссохшем рту тоже Сахара.

Квартира погружена во мрак, храп и зловонные пары перегара, откуда-то доносится бренчание гитары и чье-то тихое подвывание.

Сажусь и обнаруживаю себя на полу, среди спящих вповалку тел. Внутри отяжелевшего черепа с тяжелым грохотом катается пудовая гиря.

Боже…

Очень хочется пить. А барда этого шизанутого – прибить с особой жестокостью.

Встаю на четвереньки, а потом, путаясь в собственных гадах, – и на ноги. Выставив вперед руки, иду искать среди темных закоулков кухню, и да поможет Бог тому, кто посмел меня разбудить.

После очередного изгиба адского коридора ко мне внезапно возвращаются зрение и слух: из прямоугольника кухонного проема бьет яркий свет и раздается обрывок песни: «…Загорятся крылья на ветру, повторятся сказки наяву. Живые ливни брызнут нам в глаза, земные боги выйдут нам навстречу…»2

Я разражаюсь хриплой бранью:

– Менестрель недоделанный, ты на часы смотрел?!

Хватаю дрожащей рукой грязный стакан, с шипением наполняю его водой из-под крана и насмерть присасываюсь к живительной влаге.

– Счастливые часов не наблюдают! Слышала о таком, неудачница? – огрызается в ответ какой-то мелкий засранец.

Ох, вот это он зря. Я – кто угодно, но только не неудачница! От этой жизни я возьму все, выбью любую дверь, если будет нужно. И любому глотку перегрызу!

– Радуйся, что сейчас ночь и все спят, а то я б тебе за такие слова шею свернула! – гавкаю я, грохая стаканом о буфет.

– Дура! – невозмутимо отзывается он.

– Дебил!

– Ты сейчас договоришься!

– И что ты мне сделаешь, недомерок?!!

Мелкий засранец резко отставляет гитару, вскакивает с табуретки так, что та с грохотом падает, и в два шага подлетает ко мне. Я вжимаю голову в плечи: кажется, я и в правду договорилась…

А что главное в самообороне? Как говаривал дядя Вася: «Главное в самообороне – долго не раздумывать». За эту науку я ему благодарна – применила на нем же.

Вот и сейчас, не раздумывая, я делаю первое, что пришло мне в голову – вытягиваю грабли и смыкаю их на шее мелкого засранца. От удивления его глаза лезут из орбит, а потом то же самое происходит и со мной, потому что и мелкий рывком хватает меня за горло.

На самом деле мы с ним примерно одного роста, и вижу я его впервые. Вполне симпатичный, темненький такой… Только мутный: глаза странные. Жуткие, будто на мокром месте, прозрачно-серые, ледяные. Но красивые настолько, что кровь бешено разгоняется в венах.

Но он же, мать его, прямо в этот самый момент меня душит!

Он тоже разглядывает меня, но не ослабляет хватку, тогда и я усиливаю захват. Костяшки пальцев белеют.

Мне уже тошно, перед глазами расцветают разноцветные пятна, лицо напротив тоже становится багровым.

– Отпусти… – сиплю я.

– Ты первая, – хрипит он.

Ну уж нет. Проходит еще несколько мучительных идиотских секунд.

– Ладно. На счет три, – шипит он.

Я киваю, мы одновременно отцепляемся друг от друга и падаем в разные стороны.

Сидим на старых некрашеных досках деревянного пола, пытаемся отдышаться.

– Ты совсем без башки, – констатирует мелкий.

– Ты тоже! – не унимаюсь я, готовая к новому раунду противостояния, но мелкий засранец только улыбается.

– Сид. – Он протягивает мне руку.

– Лика. – Нехотя, но примирительно пожимаю ее я. – Не скажу, что уж очень приятно, ну да ладно.

– Ага, и мне не особо. – Он подползает и садится напротив.

Только сейчас до меня доходит: у него лицо типичного сахарного красавчика: высокомерные брови, вздернутый нос, веснушки на переносице, но скулы и подбородок резко очерчены. Я всю сознательную жизнь боялась парней с такой внешностью, ведь она дает ее обладателям неограниченные права и пожизненный карт-бланш на мудачество. Примерно таким в молодости и мой папаша был. Мама рассказывала.

Но гармонию на лице этого экземпляра напрочь разламывает странный изъян: его глаза. Они приковывают внимание, заставляют смотреть в них помимо воли, меняют цвет с прозрачного на невозможный, утягивают мысли в хаос, вгоняют в дрожь, оставаясь при этом бездонными и чистыми.

Я хватаю ртом воздух.

Мелкий отводит взгляд и тянется к карману.

Неловко. Очень приятно: я – Лика, мастер неловких ситуаций. Он это заметил? Тогда мне все же придется его убить. Или для начала побить.

Он долго шарит в карманах, постукивает по ним, извлекает на свет божий сигареты, прикуривает одну и протягивает мне:

– Держи. Трубка мира. Раскурим, и ты больше не будешь на меня нападать.

Он выжидательно и хитро на меня смотрит. В голову приходит странная, будто чужая, мысль, что примерно так бы выглядел ангел, упавший с неба прямиком в наш совковый загибающийся городишко. Разве на такого у меня поднялась бы рука?..

Трясу головой.

– Черт с тобой, давай! – Забираю сигарету и затягиваюсь, признавая полное поражение. – Ну, и отчего ты тут херней страдаешь в полтретьего ночи?

– А, это… Пришел поздновато, все уже в отключке, а сердце просит песен, – мечтательно лыбится мелкий, перенимая у меня «трубку мира».

– Ну так валяй, подпою… – Устраиваюсь поудобнее, прислоняюсь спиной к грязному кафелю и далеко вперед вытягиваю ноги. В такие дни, как сегодняшний, жизнь моя летит кувырком, потому что я намеренно позволяю себе ослабить контроль над ситуацией. Сейчас вот попоем немного с этим дурачком, тогда, глядишь, я с ума не сойду и никого завтра не покусаю.

Мелкий засранец притягивает за гриф гитару, бренчит вступление и запевает:

– «Плюшевый мишутка шел по лесу…»3

Я подхватываю слова про отважного и упрямого мишутку, который лез на небо прямо по сосне, грозно рычал и грозил ему прутиком, шел войною прямо на Берлин, смело ломая перед собой каждый мостик…

Мне всегда казалось, что песенка эта про меня, оттого еще удивительнее тот факт, что мелкий выбрал именно ее.

Парнишка весьма стройно поет и при этом сияет, словно сошла на него какая-то особенная благодать. Мне вдруг начинает казаться, что мы с ним одной крови, и это странное единение душ до чертиков пугает.

Покумекав над следующей песней, мелкий вдруг затягивает: «Луч солнца золотого…»4

Вот этой песни в его исполнении я уж точно не выдержу!

– Песня для того, чтобы девочек в кровать заманивать, и только! – отрезаю я, потому что его вид в эту самую секунду меня дико бесит. – Не может мужик на самом деле чувствовать так!

– Во дела… Откуда такая информация? – Мелкий в порыве азарта придвигается еще ближе.

– Оттуда! Все мужики – козлы! Я точно знаю! – Я пытаюсь казаться бывалой, но мелкий только загадочно улыбается.

– Какое избитое клише!..

Я копаюсь и копаюсь в памяти, но ничего остроумного там не находится.

– Тогда возрази мне неизбито… – бубню я.

– В мире есть по крайней мере трое мужчин, которые тебя всегда поддержат: Jack Daniels, John Jameson и Johnnie, мать его, Walker. Я точно знаю. – И он стреляет глазами в сторону колченогого кухонного стола, на котором высятся бутылки с дорогим пойлом, наверняка краденым из большого супермаркета неподалеку. – Напьемся? Расскажешь, что такого у тебя стряслось…

– Даже не думай! Ты мне не друг! И выпивка – тоже! – Я медленно встаю на ноги и плетусь обратно в зловонное тепло валяющихся вповалку тел. Лучше уж туда, чем выносить общество всяких идиотов.

– Не зарекайся! – смеется он мне вслед.

Светка валяется в моей кровати, и у нее еще хватает совести просить меня принести ей водички. Чего не сделаешь для этой обормотки? Превозмогая мутное, но стойкое желание забиться в какой-нибудь уголок и тихо умереть, вылезаю из-под одеяла.