«Почему идет к концу двадцатый век? Наверное, это ошибка, но почему так странно звучит музыка? И везде навязчивые ритмы», — повернувшись к мужу, она увидела, что тот уже просыпается:

— Федотов, и как ты все это объяснишь? — дрогнувший голос выдал растерянность женщины.

— А который сейчас час?

— Пять минут двенадцатого.

— Значит, я дремал полчаса, — растирая ладонями лицо, Федотов отчаянно пытался сообразить, что именно могла услышать Нинель и что ему теперь со всем этим делать, — А ты давно здесь?

— Это имеет значение? — выгнувшаяся дугой бровь не предвещала ничего хорошего.

— М-м-м, в общем-то, наверное, нет. Извини, просто я еще не проснулся. Присядь, пожалуйста, — встав, Федотов мягко усадил жену в кресло.

Музыкальные записи остались тем немногим, что материально связывало переселенцев с культурой их мира. Плеер был не вечен, и Зверев понемногу перекладывал на бумагу партитуры приглянувшихся произведений. Подключить к этому посторонних категорически воспрещалось, и дело двигалось медленно. Сегодняшний ремонт был не первым, и, припаяв отвалившийся у наушника провод, Борис, решил послушать свой любимый «Айн, цвай, полицай», за которым следовал «металл» группы Рамштайн. По ним Зверев пытался изучить язык вероятного противника, правда, существенно в этом не преуспев, перешел на традиционный способ. Затем звучала окрошка из песен военного времени и группы Любэ. Эти записи Зверев собрал для своего отца. Зачем Димон сохранил несколько арий из опер в классическом исполнении и рок-обработке он и сам не помнил, но в конце шла выжимка из рок-оперы «Юнона и Авось».

Федотов задремал под орущих фрицев. Вряд ли Нинель довелось познакомиться с группой Любэ, если только в самом конце. А вот оперные арии мимо ее внимания проскочить не могли, и Федотов сейчас лихорадочно искал ответ на вопрос любимой женщины.

Борис понимал, что рано или поздно Нинель задала бы подобный вопрос. И не важно, попался бы ей плеер, или она в полной мере осознала чуждость переселенца этому миру. Вот только что ей ответить?

Мысль навешать лапшу на уши по принципу «нападение — лучший вид обороны» он благоразумно отринул. Нинель достаточно хорошо изучила Федотова, чтобы не попасться на такую уловку. Тем более после мощного эмоционального воздействия, оказанного обогнавшей время музыкой. В этом переселенец не сомневался.

Вывалить на Нинель всю правду-матку? Ей и без того приходилось нелегко. Виной тому был слом привычного образа жизни и дефицит общения — двери некоторых домов оказались для нее закрыты. Да и сам Федотов не мог уделить любимой достаточно времени. Он, конечно, старался, но вечная занятость и неумение вести салонный беседы этому не способствовали. Последнее время ситуация стала меняться. Федотов в буквальном смысле заставил себя находить то немногое полезное, что можно было извлечь из светских раутов, да и сам круг общения стал меняться. Федотов с Нинель постепенно становились желанными гостями в среде деловых людей первопрестольной. К тому же приглашения от губернатора, заставили бывших знакомых Нинель задуматься — не слишком ли они были бескомпромиссны?

— Борис, я жду ответа! — в голосе Нинель снисхождения не было от слова совсем.

— А…, — Федотов и сам не заметил, что уже минуту пялится в одну точку, — ответа, говоришь?

Мастерскую Борис оборудовал в полуподвале. Вдоль короткой стены располагался помост на подобии низкого подиума. На нем стояли: небольшой бар, секретер с бумагами и журнальный столик с парой низких кресел. Поначалу такая мебель Нинель показалась странной, но, привыкнув, она отдала ей должное. Здесь же находилось последнее «изобретение» Федотова, которое он называл кофе-машина.

В мастерской Борис поставил два верстака. Один для слесарных работ, второй для поделок из дерева. На стенах висел с любовью собранный инструмент.

Окинув взглядом свое богатство, Федотов, в который раз подумал, что Нинели трудно понять подобные увлечения.

«А может, все к лучшему? — Федотов ухватился за спасительную мысль. — По любому Нинель надо будет что-то объяснять перед началом революции, так не лучше ли это сделать сейчас?»

Вся эта последовательность эмоций от Нинель не укрылась. Вот ее муж, бессмысленно уставившись в одну точку, «разыскивает» философский камень. Затем, будто прощаясь, он оглядывает свои владения, и, наконец, решается:

— Похоже, придется, но прежде я заварю чай и кофе.

Борис сдвинул в сторону плеер с причиндалками, а на освободившееся место поставил чашки.

Нинель наблюдала, как Борис заваривает ей чай, а себе кофе из своей машины. К этому ритуалу он никого не подпускал, но сегодня в его движениях сквозила несвойственная ему суетливость. Такого Федотова Нинель видела не часто и не вполне понимала, чем вызвана такая реакция. Музыкальная обработка известных арий ее, безусловно, поразила. Еще больше удивила опера, о которой она впервые услышала, но, по большому счету, ее требовательный тон был розыгрышем, на который Борис попался. Самое интересное, что таким шуткам ее научил сам Федотов. Их он отчего-то называл наездами. Поначалу Нинель обижалась, потом начала злиться, называя его шутки босяцкими, но постепенно привыкла, и вот на тебе — Федотов, который обычно мгновенно понимал, что его разыгрывают, обмишурился.

Глядя, как ее муж готовится к разговору, она всерьез озадачилась, а не скрывается ли за этими произведениями и необычным аппаратом чего-то очень серьезного?

Нинель задумчиво взяла в руки плеер. Светло-серая, почти глянцевая и приятная на ощупь поверхность. Во всем чувствовался непривычный, но законченный стиль. Аппарат не хотелось выпускать из рук.

На верхней панели надпись SONY Digital Music Player, ниже нарисованы кнопки и стрелки. Отметив несуразность названия, которое можно было перевести как «пальцевый музыкальный игрок», Нинель перевернула плеер тыльной стороной. Здесь она обнаружила неглубокую прямоугольную впадину, с которой явно что-то содрали. Причем, содрали грубо, оставив на поверхности борозды и клочки черной бумаги. Зачем это сделали, что хотели скрыть? От этих вопросов на душе стало тревожно.

Будто подслушав ее мысли, Федотов взял из рук жены странный аппарат, а то, что он странный, Нинель уже не сомневалась. О фонографах она знала и убедилась, сколь отвратительно они звучат. Перед отъездом из Парижа ей попалась статья в журнале Радиоэлектроника о записи музыки на эбонитовых дисках по методу германского инженера, фамилию которого она сейчас не помнила. Автор писал о достоинствах портативного механического граммофона, выпускаемого компанией ее мужа и названого «Патефон». Там же шла речь о фонографах с ламповым усилителем, которые вот-вот должны выйти на рынок.

— Борис, это электронный проигрыватель? — Нинель, наконец, вспомнила термин из статьи.

— Не совсем, — обойдя кресло, Борис наклонился над женой, — смотри, нажатие на эту кнопку включает воспроизведение, нажатие на эту останавливает. Сейчас прозвучит своеобразная частушка. Не пытайся понять смысл, его там нет, просто прослушай. Хорошо? — Федотов просительно заглянул в глаза женщины.

— Нет, не хорошо, — Нинель решительно отодвинула руку с наушниками, — Федотов, я тебя не узнаю, ты же решился, а сейчас опять оттягиваешь время.

Борис действительно тянул резину. Начав готовить кофе, он, наконец-то, осознал, ЧТО именно вывалит на голову своей Нинели, и делать это ему категорически расхотелось. Тут же мелькнула спасительная мыслишка, предложить ей неделю послушать записи, а там, смотришь, она и сама откажется. Увы, из этой затеи ничего не вышло, а его, как нашкодившего щенка, щелкнули по носу. Сев в свое кресло, Федотов посмотрел на жену.

— Господи, какая же ты красивая, — фраза вырвалась сама собой.

— Борис, все настолько серьезно? — в голосе женщины впервые прозвучало опасение.

— Ну, это как посмотреть, — страх жены, как это ни странно, вернул Федотову обычную уверенность, — Нинель, ответь, что-нибудь для тебя изменится, если ты узнаешь, что этот аппарат Зверев купил в тысяча девятьсот пятом году? — Федотов понял, что нащупал правильную нить разговора.