Вывод был прост — урезонить Старого. Что-то в последнее время он слишком часто стал использовать жаргон своего времени.

Дима просмотрел всю рукопись. В принципе ничего нового. Герой все тот же сорвиголова, правда, уже в чине штабс-капитана. На этот раз он вступается за честь дамы, на которую положил глаз высокородный козел, отчего над капитаном опять сгущаются тучи.

Авторский замысел был прозрачен, как моча молодого поросенка из знаменитого произведения О.Генри. Пора было говорить с Федотовым.

— И как тебе? — Борис требовательно посмотрел на принесшего рукопись Зверева.

— В принципе все нормально, но мир будущего надо сделать светлее.

— Поясни.

Дима рассказал о реакции Катерины и попенял на жаргонизмы своего времени. Общим мотивом отчетливо звучало — Катерину надо беречь.

Беречь, так беречь, что же против. Другое дело мир будущего совсем мягоньким быть не должен. Книга должна готовит читающую публик к реальности.

Подивившись такому подходу, Димон, между тем, настаивал на своем.

— Степанович, я все по наш мир помню, но для местных подростков надо оптимистичнее иначе потеряем тираж.

Согласился ли Борис, или признал правоту, но прозвучал компромиссно:

— За Катьку спасибо, действительно перегнул. Переделаю, но тебя больше ничто не зацепило?

— Да нет же, — Зверев с удивлением уставился на Старого.

— Радует, — загадочно произнес Федотов, роясь в своей рукописи, — а вот это?

Рукопись легла на осточертевшем морпеху развороте.

— Дык и что? Этот твой алкаш, генерал Убрислов, неделю гудит после неудачного прокола сквозь боевые порядки синих тараканов. Ничего ненормального — генштабисты, как всегда просрали победу. На его месте любой забухал-бы. Я там предложил редакцию, что штабные нанюхались радужных грибков с Пандоры. Кстати, хорошо бы фамилию твоего Убрислова подправить — корявая.

— Меняй.

— Да запросто — Иванов.

— Фигвам, господин Зверев, домик такой есть, используйте только буквы из фамилии клиента.

— ??? — через несколько секунд брови морпеха изумлено полезли вверх, — Степаныч, это что?!

— Ты все понял правильно. В этом эпизоде я зашифровал Брусиловский порыв шестнадцатого года. Фамилию Брусилов переделал на Убрислов, дату с 1916-го заменил на 3061-й год.

— Но зачем?

— А шоб було, геноссе Зверев. Ты можешь гарантировать, что нам не потребуется привести доказательство знания будущего? Вот и я не могу.

— Старый, а Мишенин?

— Не при делах.

В итоге оба авантюриста решили-таки оставить лазейку для доказательства своих знаний грядущего. Другое дело, пригодится ли все это, и поверят ли таким «доказательствам» трезвомыслящие, но этот вопрос сейчас не обсуждался.

Катерине же, Зверев словарик отребья из «выдуманного» чилийцами мира, составил.

Средина декабря 1905 года

Воспоминания Зверева прервались, когда у ресторации Синельникова остановился экипаж, доставивший двоих пассажиров. Зверев в этот момент находился на противоположной стороне площади, а со стороны училища вразвалочку подходил Львов. Тридцатилетний мужчина галантно помог своей даме. Черноволосая, с голубыми глазами, ступив на тротуар, она с коробкой конфет направилась в сторону перекрестка. За ней с такой де коробкой направился ее кавалер. Естественным образом возник вопрос — зачем было ехать до ресторации, чтобы потом возвращаться?

Если бы Зверев не видел приезда, он бы подумал о поссорившихся супругах.

Не оскользнись дама на ледяной дорожке, по которой недавно раскатал Дмитрий Павлович, он бы ничего не помнил уже через минуту. Мало ли что бывает, но неловкий взмах женских рук, замерший спутник и… незнакомка в объятиях Львова, а выпорхнувшая из ее рук коробка в лапище нашего «медведя», при этом, практически одновременно раздаются четыре возгласа:

— Сударыня! — Львов с сожалением возвращает красавицу на тротуар.

— Господи, если бы не вы! — слова замирают на губах незнакомки.

— Павла Андреевна, как же…, — срывается с побелевших губ кавалера.

— Вот что значит координация профессионального борца, — облеченная в слова мысль морпеха поразительно «изящна».

Возгласы звучат почти синхронно, лишь зверевского никто не слышит, а странная пара быстрым шагом направляется в сторону училища.

— И что это было? — подошедший Самотаев, вывел друзей из ступора.

— Вишь, куда пошли? — Львов кивнул в сторону училища.

— Ну?

— Вот и ну, что это социалисты.

— Бывает, — с сожалением в голосе, резюмирует Пантера, с трудом отводя взгляд от изящной фигурки.

Показав, где могут стоять орудия, и еще раз прикинув дистанции, Зверев пригласил командиров в штаб-квартиру.

Печь, покрытая зеленым изразцом, излучала приятное тепло, а настенные ходики отстукивали свои мгновенья. Не верилось, что за окном вот-вот польется кровь, а из памяти не выходило лицо симпатичной Павлы Андреевны.

«Надо будет спросить Зензинова, наверняка он эту тетку знает, заодно напою ему Шинкаревский романс»:

Не сносить тебе, братушка, голову,

Дочь заплачет, заохает мать,

Мы оттянемся с братушкой поровну,

Не ложиться нам нынче в кровать,

Ну давай напоследок по полной,

Нам до смерти стоять да стоять.

И давай, дорогой, дожировывай,

Завтра будут лишь ножки торчать.

— Командир, что это? — вопрос Самотаева застает врасплох. Оказывается, он напевал вслух.

— Аквариум.

— Сад?

— Нет, Миха, это песня бомбистов, — грустно вздохнул Зверев, не объяснять же Пантере, что когда-нибудь родится Гребенщиков и его группа Аквариум. — Хорошо, что Лев бомбу поймал.

— Ну, дела, это ж могли торчать мои ножки! То-то мне «конфетки» показались фунтов на десять, — прогудел, впечатленный Львов. — Командир, и ты все знал?

— Нет, вспомнил куплет и догадался.

— А напоешь?

— Позже, — Зверев съехал с грустной темы, — у нас проблема. Если откроет огонь батарея, наши курсанты могут сорваться. Мальчишки еще. Достаточно одному шмальнуть и дальше их не остановить, поэтому обоймы хранятся у вас.

— Думаешь, подвезут пушки?

— Кто его знает, но без артиллерии училище быстро не взять. Сами видели сколько там боевиков, а оружие наверняка доставили загодя.

Войска появились, когда окончательно стемнело. Мгновенье назад уличные фонари одиноко освещали полупустой перекресток у училища и вдруг дробный стук копыт, вихри снежной пыли и залихватские посвисты. Это со стороны Покровки влетел взвод драгун.

Сверху смотрелось, как если бы площадь вмиг заполнилась лошадиными крупами, затеявшими дьявольский хоровод. Первые неслись к парадному училища, но в последний миг, будто испугавшись, принимали правее, а затем и вовсе поворачивали назад, замкнув круг.

В этом хороводе ощущалось что-то исходно-древнее, завораживающее. Казалось, сейчас степняки, а может и не степняки совсем, а наши предки, выхватят луки и, осыпав врага стрелами, добьют выживших саблями.

Немудреный замысел удался. Зеваки разбежались, а двери училища приняли толкавшихся перед входом защитников. С драгунами прибыли полиция и жандармы, сразу же взявшие под контроль вестибюль училища. Судя по всему, выше первого этажа их не пустили. Там же отирались филеры и местный околоточный надзиратель. Этот тип с неприятным крысиным лицом запомнился обходами своих владений.

— Лев, внимание!

— На связи.

— На тебе контроль перекрестка с Покровкой. Как там твоя «дама сердца»?

— Моя, скажешь командир, — в голосе сожаление. — Видел, как эта Павла села в двуколку и поехала к центру. Ее кавалер хотел вернуться, но тут подоспели драгуны и его отсекли — эвон, бьет копытом на той стороне Покровки. От тебя не видно.

— Ну и хор, целее будет, действуем по плану. Конец связи.

— Конец связи.

Зверев с жадностью вглядывался в разворачивающуюся драму. Из всех парадных повалили зеваки, но плети конников быстро отучили таких от любопытства, зато с каждого окна можно было делать семейные фото. Эти «семьи» Зверев не фотографировал, он был занят панорамной съемкой. Справа от морпеха раздались клацанья затворов, это Птиц с Локтевым, проворонив появление драгун, пытались наверстать упущенное. Естественно получалось не очень, а судорожная борьба с затворами трехлинеек напоминала картину из старых советских фильмов о первых днях войны.