Снимая документальный фильм о подплаве, Звереву труднее всего было вбить в головы своим «собутыльникам» мысль не трепать языком. Но и тут наметился прогресс. По крайней мере, статей на тему тактики подводных лодок в «Кронштадском вестнике» пока не появилось.
Не забывал Дмитрий Павлович и о своем пулемете, демонстрация которого началась с начала 1908-го года. Машинка получилась удачной. По местным понятиям легкой, ухватистой. Не без нареканий, но детские болячки устранены. Главное же, оружие удалось обкатать в гондурасии и… в Корее. Со средины 1907-го года на севере Корейского полуострова начало разгораться партизанское движение против японской администрации, чем Димон не замедлил воспользоваться.
В обоих динамично протекающих конфликтах «Зверь» пришелся очень даже к месту, а вот «Максим» оказался излишне громоздок. Не последнюю скрипку в рекламе сыграли и красочные плакаты с улыбающимися косоглазыми лицами, что свинцом от бедра поливали подлых японских захватчиков. Глядя на отнюдь не худеньких корейцев, трудно было не вспомнить сакраментальное: «Чем глубже в лес, тем толще партизаны». Ну, а то, что отделение «корейских партизан» (две снайперских пары, два пулеметных расчета и командир с заместителем) прошло подготовку на подмосковной базе и по-русски говорило лучше, нежели по-корейски, так этого плакат не сообщал, зато Япония завопила на всю вселенную. Этого, собственно, Димон и добивался — такая реакция лучше любой рекламы. «Партизаны» же, шумнув для видимости, т. е. отправив пару сотен японских солдат в объятия Аматэрасу, благополучно исчезли. Терять своих людей за чужие интересы не наш стиль.
В результате всех этих мероприятий французы предложили Дмитрию Павловичу провести испытания его пулемета в условиях Индокитая, а в доверительной беседе ему было заявлено — бельгийский «Мадсен» русскому «Зверю» не соперник: слишком нежен и дорог.
Трудно сказать, какое из начинаний переселенцев можно было считать главным. Все имело свою значимость. Другое дело — личностная оценка. Дмитрий Павлович своей основной задачей считал службу безопасности. Первым нанятым сотрудником стал бывший городовой среднего разряда сыскного отделения московской полиции господин Тарханов.
Федор Егорович организовал оперативную работу с персоналом товарищества, иначе говоря, систему стукачества. Его заботами было предотвращено несколько краж оборудования и хищение важных документов. Без его подписи не принимали на работу, а про двоюродного брата Катерины он высказался однозначно: «Гнилой человек». В принципе, на посту начальника службы безопасности московского филиала Русского Радио Тарханов достиг своего потолка.
Между тем система безопасности постепенно усложнялась. Появилось подразделение внешней разведки, отслеживающее успехи российских и зарубежных конкурентов. Чуть позже возникла необходимость контролировать интерес к переселенцам со стороны властей. Эти подразделения замаскировали под личиной «независимой» от переселенцев частной охранной компании.
ЧОК предоставлял охранные услуги различным предприятиям. Он же направлял «добровольцев» в горячие точки. Для охраны предприятий людей набирали из различных спортивных клубов, а иногда и с «улицы», но всех с надежными рекомендациями. Другое дело — люди для операций в «гондурасиях». Для них кадры черпались только из спортклубов славянской борьбы, прошедшие подготовку в стрешарах. По факту, это была двойная проверка. Из них только малая часть привлекалась для деликатных дел.
Одним словом, «независимая» от переселенцев частная охранная компания, являлась инструментом для проведения специфических операций.
Охрана — дело не простое, и к каждой дыре в заборе охранника не поставишь, поэтому в ЧОКе круглосуточно дежурила тревожная группа, возглавляемая оперативным дежурным. По сути, под этой структурой маскировался штаб по чрезвычайным ситуациям переселенцев. В его руководстве состояли самые толковые и надежные люди. С недавних пор штаб возглавил вернувшийся с Корейского полуострова Михаил Самотаев.
А еще в сейфах начальников служб безопасности предприятий переселенцев появились маркированные различными кодами пакеты. Вскрывать их разрешалось только при получении особого сигнала.
Так в делах и заботах подкрался новый тысяча девятьсот девятый год, сопровождавшийся традиционными премиями и новогодними елками.
За ним следовал праздник переселенцев — встреча пятого по счету дня «Красной Армии». К этому времени должен был подъехать Мишенин, и из турне по Европе вернуться Зверев. Увы, традиционная встреча друзей оказалась под большим вопросом.
Тревожный сигнал об аресте распространителя нелегальных брошюр (тех самых, о русской революционной интеллигенции) поступил с опозданием в три дня, а спустя час в оперативный штаб пришла информация о задержании Федотова. Было о чем задуматься.
Арест директора основательно выбил начальника службы безопасности из равновесия. Одно дело — ловить нечистых на руку, и совсем другое — пособить попавшему в лапы полиции директору предприятия. Как назло, в отъезде оказался и непосредственный шеф Тарханова, господин Зверев. Обратиться в жандармерию? Да кто будет слушать бросившего службу бывшего городовой среднего разряда. А может попросить похлопотать господина Шульгина, все же не чужой он человек?
Размышления СБ-шника прервал интерком, голосом секретаря сообщавший, что к нему по срочному делу просится Михаил Константинович Самотаев. Поговорить с коллегой из ЧОКа Тарханов был всегда не против, но не сегодня.
— Гриша, скажи, я занят. Пусть заглянет завтра, чай не горит.
Похоже, у Михаила сегодня что-то «горело», иначе с какого перепуга он ввалился в кабинет начальника СБ московского завода.
* * *
Задержание Федотова был проведено в лучших традиция этого времени, по крайней мере, так ему показалось. На выходе из парадного, слева и справа к нему подскочили два усатых здоровяка в форменных шинелях. Борис едва успел тормознуть своего охранника:
— Игорь, стоп! Это жандармы, предупреди наших.
— Не разговаривать, не положено, — рявкнул было стоящий справа жандарм, но тут же стушевался перед выросшим словно из-под земли невзрачным типом в гражданской одежде, — извиняюсь вашбродь, больше не повторится, — приниженно прошамкал жандарм.
— По распоряжению начальства я должен препроводить вас в следствие, — «гражданский» показал заполненную каллиграфическим почерком бумагу с витиеватой подписью и тут же нервно прикрикнул на шумливого стража порядка, — Смехов подавай пролетку.
Ехать оказалось недалече, а Таганская тюрьма приняла переселенца со всей широтой своей души. Внутри она напоминала киношные американские тюрьмы. Широченный, под десять метров, коридор. По обе стороны двери камер и пять ярусов металлических галерей. В шести тюремных зданиях пятьсот одиночек и ни одной общей.
Везде на удивление чисто: выбеленные, ни пятнышка, стены. Натертые графитом до зеркального блеска полы и остервенело надраенные поручни перил. Сразу видно, что начальник тюрьмы немец. Для уровня «пятизвездочного отеля» не хватало только бассейна с телками.
Федотова поместили в «люксе» на верхнем ярусе. Из зарешеченного окошка под потолком на столик падает тусклый свет, рядом табурет. Железная койка заправлена одеялом, в изголовье чистое белье. Возле двери параша системы деревянное ведро. Запашек, конечно, но деваться некуда.
Взгромоздившись на стол и открыв оконную форточку, Федотов увидел заснеженные крыши домов и тронутые солнечным светом зубцы кремлевской стены — вот что значит «камера люкс»!
Присев на койку, задумался. В похожих условиях лидера кадетской партии продержали полгода, а потом попросту выпроводили из тюрьмы. Допрашивал Милюкова целый генерал, но никаких оснований для передачи дела в суд так и не нашел.
Федотова явно причислили к вип-персонам. Помощник начальника тюрьмы долго извинялся, что такого клиента не встречает приболевший начальник. Лично разъяснил правила. Можно читать и писать, а вот получать передачи и свидания, дозволено только после оформления ареста. Попутно выяснилось — тюремная администрация к процессу следствия отношения не имеет. Эту юридическую тонкость Чирков повторил несколько раз, мол, у меня к вам ничего личного, будь на то моя воля, я бы всех пташек-канареек выпустил на волю.
